Иван Бойко - Смотрю, слушаю...
— Они не разворачивались?
— Да вроде не разворачивались.
— Вот и я помню, что не разворачивались! Ах, артисты! Это они в первую бригаду мотнули!..
Все переглянулись.
— То-то я заметил, как бегали у этого мошенника Мишечкина глаза! — Председатель поднялся. — Поехали!
Двинулись — целая армада: председательская «Волга», «газик» и «Москвичи» заместителей, агитмашина с фанерным кузовом, облепленным лозунгами… Игнатий Игнатьевич ерзал на сиденье, стучал побелевшим кулаком себе по колену: «Сорвет уборку, стервец!» Шофер Вася завел было: «Расскажу я вам про родину свою…» Песню эту Вася сложил сам и пел ее всегда на новый лад и с новыми словами: что видел, о том и пел… Но председатель оборвал на этот раз:
— Вася! — И впился глазами в дорогу. — Не иначе как стоит все!..
Приехали — точно: стоят все транспортеры, грузовики; колхозники на ворохах зерна, в кузовах, некоторые и на весовую взобрались. А среди тока, как карусель, носятся, взявшись за руки, разнаряженные артисты…
У председателя дух перехватило. Глядь, глядь — на небо: пока вроде ничего, но кто знает, что через минуту будет!.. Нашел бригадира. Тот развалился на линейке, как боров, усы покручивает, старый хрыч, глаза пялит!..
— Это что такое? Кто разрешил?
Бригадир подхватился:
— Так вы ж сами… Своими глазами подпись видел…
— Ах, злодеи! — Игнатий Игнатьевич вцепился глазами в Мишечкина, который стоял на весах, на самом видном месте, и, рассыпая по мехам золотые кудри, вовсю наяривал на аккордеоне. — Всех, мот, вокруг пальца обвел!
— Девчата! Девчата! Глядите, сам председатель приехал концерт смотреть! И с ним все начальство! — прыснул кто-то рядом.
Игнатий Игнатьевич глянул — Маруська, Васькина жинка. «Как он только терпит такую! Змея, а не баба!» — подумал Игнатий Игнатьевич и совсем расстроился, увидев артистку с накрашенными губами: она встала на весы, рядом с Мишечкиным, и запела про веселую пшеницу.
«Пропал урожай!»
— Глядите! Глядите, девчата! И председатель хлопает! — прыснула Маруся. — Видно, тоже нравится!
Игнатий Игнатьевич только сейчас заметил, что хлопает, и не знал, куда себя деть: «Ну, баба! Часа б с такой не жил!»
На току все смешалось. И приезжие, и колхозники пели о каких-то геологах. У председателя рябило в глазах, он чуть не плакал и не сознавал, что все уже начали работать.
Подошел Мишечкин с лопатой.
— Вы уж извините, Игнатий Игнатьевич. Заплатили по сорок, так мы час и выступали. Совестно иначе, понимаете?
Игнатий Игнатьевич отвернулся в отчаянии, тоже взял лопату, стал бросать зерно на двинувшуюся ленту транспортера.
— Гляньте, гляньте, девчата! Председатель лопатой ворочает! Сроду такого не было!
— Вот это концерт! — смеялись на току.
«Ой, баба! — мучился Игнатий Игнатьевич. — Нужно-таки Ваське сказать, чтобы хвоста подкрутил!»
Машины подходили и отходили. Председатель вспотел, но действовал лопатой все быстрее и как бы прислушивался к себе. «А ведь и правда, давно я работал руками. Уж и не припомню когда. Кажется, последний раз, еще когда был студентом, на практике…» Огляделся — рядом шуровали заместители, бригадир, счетные работники.
— Товарищ Мишечкин! А махнем-ка и в другие бригады! — сказал председатель. И поразился тому, что сказал. Но отступать уже было нельзя: у него слово твердое!
«Волга» то обгоняла автобус, то отставала. Игнатий Игнатьевич ловил себя на том, что ему очень уж хочется пересесть к артистам, попеть с ними, но в этом он даже себе боялся признаться. По сторонам, в золотистом мареве, каруселью летели блескучие, напоминавшие клавиши аккордеона, валки. На горизонте вырисовывался комбайн. Игнатию Игнатьевичу казалось, что никогда он еще не видел такого неба, такой степи…
Смотрю, слушаю…
Заложили дом напротив нашего. Я задумал, глядя в окно: «Буду соревноваться со строителями. Они закончат первый этаж, я — первую главу. Они — второй, я — вторую… Они будут сдавать дом, я повесть сдам…»
Задумал так и — за дело. Да не успел как следует освоиться за столом, гляжу: уже первый этаж вывели…
— Как это у вас получается?..
— Что? — не понял меня бригадир, белобрысый паренек, к которому я обратился.
— Быстро так!
— А! — засмеялся парень. И показал рукой вверх, где работала черноглазая девушка. — А вот с такими подружками разве можно иначе?..
Отдыхая, я уже больше глядел на каменщицу. Не девушка, мечта! Кладет кирпичи, как блинцы печет… Неплохо бы с такой познакомиться!..
Ну, думаю, ладно, пусть пока на одну главу — на этаж — отстаю. Зато обскачу, когда отделочные работы начнут.
Но вот и второй этаж вывели, а у меня несколько исчерканных страниц…
Да разве за ними угонишься, за строителями?.. И вообще разве угонишься за жизнью?..
Едешь на работу, видишь: фундамент заложили где-нибудь на пустыре. Едешь с работы, глядь: дом стоит! Многоэтажный. Глазастый. Да еще и разрисованный: голубь в руке во всю стену… А через неделю-две — улица на пустыре!
Уезжаешь в командировку, видишь домишки, старые, за заборами. Возвращаешься — что за чудо? — вместо тех домишек — пятиэтажные, девятиэтажные… Даже заблудишься, добираясь домой!
На столе у меня — смотреть нечего, а новый дом, напротив нашего, заселяется… Такая тоска и такая радость — слезы душат!.. Но что это?.. Никак вселяются и мои знакомые строители?..
Опрометью сбегаю вниз. Так и есть: та каменщица и тот бригадир!..
— Поженились?
— А как же? Разве можно упускать таких девчат? — смеется парень. — А вы?
— Да разве за вами угонишься!
…Как бы мне хотелось вот так, как строители, делать людям доброе! И так же быстро и счастливо!..
БабушкаХуденькая, высохшая вся, одни мощи. А встает чуть свет — еще все спят — и весь день на ногах: перемоет полы, на стол приготовит, тюкает до заката в огороде сточенной до держака тяпкой, под которую лезут нахальные хохлатки…
— Отдохнули бы, мама.
— Отдохну… Скоро вволюшку отдохну…
А как любит цветы, особенно розы! Насадила их в палисаднике, во дворе, на улице. И каждый день поливает.
— Зачем столько, бабушка?
— Для вас все. Будете радоваться.
Заботится, чтоб молодые были нарядными. Не дай бог кто выйдет на улицу в неглаженом!.. А сама ходит в старом-престаром. И не замечает.
— Вы бы переоделись, будут гости.
— Да вы сами встречайте. У меня вон сколько дел. Управиться надо.
И проколотится допоздна, до самых петухов. Не присядет, не поест как следует, все на ходу. Чем только душа держится!
И ночью не спит — скрипит что-то над тетрадкой.
— Что вы пишете, бабушка?
— Песни, какие знаю. Будут вам после меня.
ПоговорилиСнежок легкий, весенний. Так и тает под ногами.
— Хозяйка! Хозяюшка! Ты дома?.. — И стучит кнутовищем в калитку, томится.
— Дома, дома, — из хаты, из-за окон с резными ставнями. Вышла, вытирая руки о подол. Вспыхнула, увидев: — А, вон оно кто! — И поклонилась насмешливо. — Каким ветром занесло?
— Поговорить пришел.
— Потоптал траву — не поднимется. Сорвал розу — не притулится. Нечего говорить, все кончилось. Иди со двора, чтобы и люди не говорили.
И повернулась к дверям, оправив юбку.
— Подожди, милая. Не спроста пришел.
— Ну, что тебе? — нерешительно. — Не тяни. Время дорого.
— У тебя мужа нет. У меня жены нет.
— Вон о чем запел! — усмехнулась.
Потупился:
— Как вспомню, какая ты была. Не успею подумать о молотке, ты уже принесла.
С грустинкой:
— Была.
— Приду утром забрызганный и замызганный. А ты мне, дураку, вычистишь все и выгладишь. И на стол приготовишь. А я и не знал, не спрашивал, откуда что…
Вздохнув радостно:
— В пустой след не жалей. Было б тогда жалеть…
— Не жалею, ценю…
— Ишь, вспомнил! — засмеялась. — А тогда скрылся и думать забыл.
— Конь на четырех ногах, а спотыкается.
— Что ж с той не живешь?
— Знал бы, где упасть, так соломку бы подстелил. Забудем плохое…
— Давно забыла, — усмехнулась опять.
— Трудно одной.
— Ничего. Кусок в золу обмочу, зато сладко проглочу. А тебя и знать не хочу.
Пригорюнился.
— А мужа-то нет…
— Не твоя забота. — И опять поклонилась. Но уже не насмешливо.
— Так? Так, значит? — затряс калитку. — Ни мне, ни другим не достанешься!..
— Я пойду, а ты вслед погляди. — И пошла в хату, не оглядываясь.
