Анатолий Отян - Добро Наказуемо
— Ушло, ребята, наше время, говорил седой полный человек, окружающих его друзей, таких же стариков, как и он.
— А может мы ушли от времени? Ну, как сошли с поезда, и остались на перроне, а он уехал.
— Возраст, брат, такая штука, что…
— Причём тут, Веня, возраст? Ты, доктор наук, чем занимаешься?
Хорошо ещё, что в шахматы ходишь в парк играть, а Женька, толковый человек, сидит возле своей толстухи и постепенно деградирует.
— А что ты Вова, прикажешь нам делать?
— Продолжать заниматься своим делом, загружать себя максимально.
Ты посмотри, Раевский твоих лет, а продолжает писать. Да ещё как?!
— Всё, пошли в зал, сейчас начнётся второе отделение.
Зрители расселись по местам, а Поэт не появлялся. Сначала в зале было тихо, потом начали переговариваться, строить всякие догадки, кто-то предположил, что может ему стало плохо, и на сцену вышел организатор концерта и сказал, что бы никто не волновался, с поэтом всё в порядке, просто получилась накладка, и он сейчас выйдет продолжать своё выступление.
А накладка произошла следующая. Перед концертом, этот самый организатор, передал Раевскому письмо. Владимир Сергеевич положил его на стол, рассчитывая прочитать позже, мало ли какие письма ему пишут почитатели, и просто знакомые. Это раньше их было море, а сейчас тоненький ручеёк.
После первого отделения он зашёл за кулисы, а потом в большую, на несколько человек грим-уборную, стащил с себя мокрые насквозь рубаху и майку, помылся до пояса и полураздетый уселся за стол в плетёное кресло и попросил включить вентилятор. Минут пять посидел с закрытыми глазами, потом встряхнулся, как бы сбрасывая усталость и потянулся к блюду, на котором лежала разная снедь. Марк, шоу-бизнесмен и организатор концерта, взял в руки бутылку и сказал:
— Владимир, может сначала десять капель коньячку?
— Чуть, чуть, — взяв в руки высокую рюмку сказал Раевский и пальцем показал сколько наливать.
— Ну, что ты, это же не внутривенно!
— Остальное потом. Нужно быть в форме, — ответил на шутку вполне серьёзно Раевский, закусил ананасом и потянулся к конверту.
— Поешь, Владимир, «московская» колбаска, специально заказывали, знаем, что ты не любишь немецкие колбасы.
Раевский вилкой поддел запечатанный конверт, положил в рот кружок колбасы и начав читать, перестал жевать. Марк, налил себе полную рюмку коньяка, выпил, положил в рот сразу три кружочка колбасы и глянул на Раевского.
— Владимир, что с тобой, на тебе лица нет?! — полепетал Марк, шепелявя из-за непрожёванной пищи.
Лицо, шея и тело Раевского покрылись бурыми пятнами. Он смотрел в письмо, как сомнамбула, затем откинулся на спинку кресла и начал бледнеть.
— Владимир, срочно выпей рюмку коньяка, он расширяет сосуды.
— Ничего не надо, сейчас я отойду.
— А что в письме?
— Ничего. Это касается только меня. Пора выходить уже.
— Подождут. Приводи себя в порядок, оденься.
— Да, да. Кто тебе передал это письмо?
— Ольга, распространительница билетов.
— Ты можешь её позвать?
— Она уже ушла. А что? Я её накажу, что она взяла для передачи письмо.
— Нет, не смей. Наоборот, скажешь ей спасибо. Марк, пойди, скажи зрителям, что я сейчас выйду к ним.
Раевский одел свежую рубаху и майку и вышел к зрителям. Его встретили радостными аплодисментами. Когда они стихли, поэт обратился к зрителям:
— Дорогие друзья, извините меня, но у меня будет просьба к человеку, передавшему мне письмо перед концертом, остаться в зале или зайти ко мне. Я искренне прошу сделать это.
Марина не ожидала такого посыла, но собралась и решила ни одним движением или жестом не выдать себя. Она уже почти не слушала выступавшего, а думала, как ей быть. Выполнить его просьбу она не готова. Как себя вести, что говорить? Нет, нужно уйти, придёт время к их общению. Они тогда будут к нему готовы.
Раевский читал старые стихи по просьбе зрителей, большая часть которых была им роздана заранее, также как и вопросы, на какие он должен отвечать. Стихи он читал автоматически, без той изюминки, которая делает их высокой поэзией. Он стоял на сцене и вглядывался в лица молодых женщин, пытаясь угадать, какая из них может быть его дочерью. Лица Анны он не помнил, поэтому не мог сравнивать. А вообще, есть она в зале или нет? Вот в первом ряду справа сидит женщина. Может она? Вряд ли. Слишком еврейское у неё лицо, а та, кажется, была русской девушкой. В третьем ряду, в проходе сидит красавица в красном костюме. Может она? Нет, это уже слишком. Что слишком? Красива? У неё, правда губы похожи на его, с каймой. Но после того, как он объявил о письме, ни один мускул не дрогнул на её лице, а он смотрел в этот момент именно на неё. А почему он смотрел на неё?
Эти мысли сбивали его с ритма и рифмы, и он еле закончил обещанную серию стихов. Вопросы поступали из зала заранее подготовленные, он их отвечал с заготовленным юмором, в зале смеялись. Но один вопрос, который был плановым, тем не мене оказался неожиданным. Его задала та самая женщина, что сидела в первом ряду:
— Владимир Сергеевич, расскажите о своей семье, своих детях и внуках, если есть.
— Первый брак у меня был с моей сокурсницей, Галиной Григорян, она родила сына Игоря, но прожили мы с ней всего четыре года.
Расстались, как говорят, друзьями. Игорь жил сначала у неё, а когда она уехала с новым мужем добывать нефть в Сибири, он жил у меня.
Закончил МГУ, по специальности микробиология. Уже несколько лет живёт в Америке, работает по длительному контракту. Там же и женился на девушке, чьи родители эмигрировали в Америку ещё до первой мировой войны из Украины. Произвели на свет внука, ему три года, зовут Майкл. Я долгое время жил один, и женился только в 70-ом году на балерине Чекмарёвой, молодой, подающей надежды, но я по натуре, как и большинство мужчин, эгоист и поставил условие — рожать.
Значит, балету финал. Родила сына Борьку. С ней мы тоже расстались.
Борис сейчас старший лейтенант. Я женился третий раз и от этого брака детей нет.
Раздались аплодисменты. Раевский поднял руку:
— Подождите аплодировать, кажется не всё. Я хочу быть честным до конца перед вами и в первую очередь перед собой. Я сегодня узнал, прости меня Бог, грешника, что у меня есть взрослая дочь и внучка.
В зале воцарилась такая тишина, что слышно стало, как открывалась наружная дверь.
— Я приложу все силы, чтобы встретится с ними и породниться как положено.
Зал зааплодировал радостно и восторженно, а потом началась овация. С последним хлопком Марина встала, вышла из зала и ушла в гостиницу. Почти всю ночь она не спала, и только под утро уснула крепким младенческим сном и проспала до обеда. Легко перекусила и отправилась к своей Свете, за которой успела соскучиться.
Марина ехала и спрашивала себя, почему она ушла от встречи с отцом, к которой она так стремилась. Даже не ушла, а панически сбежала? Спрашивала, но переполненная чувствами от прошедшей встречи, чёткого ответа не находила и только немного позже, успокоившись, она разобралась в себе и определила причину этому. Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.
Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:
— Что происходит?
— Не обижайся, Володя, — потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: — это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь — тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.
— Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.
Раевский вышел на сцену и произнёс:
