Юхан Борген - Избранные новеллы
Под косыми лучами весеннего солнца идут по заснеженной земле два человека. Двое мужчин, случайно забредших куда-то. Случайные прохожие в случайном месте, на лесной опушке, рядом с чистым полем и виллами, беспорядочно разбросанными вокруг в ожидании, когда их сменят новые дома в новом стиле, в ожидании грядущей случайности, которая изменит все: превратит природу в некое подобие природы, в город, в ничто.
- Он не здесь ли жил, этот, как его?..
- Моисей? Нет, вон там.
- Старые дома теперь кажутся на одно лицо.
- Теперь все дома на одно лицо. И люди тоже. Но он был не такой, как все.
- Что правда, то правда. Судя по рассказам. Я был знаком с его другом:
- Который был другом жены, а может, и не только другом?..
- Да всякие слухи ходят. Он плохо кончил. Этот друг.
- Я знаю, про кого ты. Говорят, ему являлось привидение, а там кто знает, как это понимать.
- Ну да, Моисей и являлся. Предрассудки, конечно. Он будто хотел все на свете изменить.
- Кто? Друг?
- Да не друг, Моисей. А друга как звали? Впрочем, неважно. Вдова вроде завещала дом больнице.
- Больнице? Почему?
- Ну, взяла и завещала. Больнице или чему-то в этом роде. Давно это было.
- Как давно?
- Да бог знает когда. По крайней мере несколько лет тому назад. Вот увидишь, в следующий раз, когда мы сюда придем, все старые дома снесут. Ни леса не будет, ни больницы. И кто-нибудь спросит: а не здесь ли жил парень по прозвищу Моисей, который все хотел переменить, который хотел изменить людей? Может, наши же дети и спросят.
- А вдруг не спросят? Давняя это история.
- Верно. А может, они еще сгустят краски. Скажут: здесь был дом с привидениями и вдова повесилась на одном дереве со своим другом.
- Они правда повесились на одном дереве?
- Кто ж теперь вешается на деревьях? Да еще вдвоем... Мы живем в эпоху химии, в эпоху неромантических самоубийств, в эпоху, когда из жизни уходят в одиночку. Мы вообще живем в эпоху одиночества, всеобщего одиночества. Смотри, а дорога тем временем кончилась. Все течет, все изменяется.
Письмо от покойного друга. Перевод М. Макаровой
Дорогой друг!
Большое тебе спасибо за чудный некролог в журнале "Все для человека". Он всем здесь очень понравился. Лично я особо отметил, сколь тонко ты, а вслед за тобой и остальные оценили наилучшие мои качества. Это было для меня некоторой неожиданностью, но лучше поздно, чем никогда, как принято говорить у вас - там, где понятия "поздно" и "никогда" что-то значат.
Ты наверняка считал, что наделяешь меня достоинствами, которых у меня не было и в помине. Вот тут ты заблуждался, старина; я и в самом деле был прекрасным человеком. Это видно по уважению, с каким относятся ко мне в месте теперешнего моего пребывания.
Вероятно, тебе, как и другим, небезынтересно было бы узнать, что это за место. Нам всем это было бы интересно, независимо от того, верим мы во что-нибудь такое или совсем ни во что не верим. Лично я, как ты знаешь (вернее, думаешь, будто знаешь), никогда особенно ни во что не верил. Но это не так уж важно. Вообще говоря, мне не следует распространяться на подобные темы. Ведь в каждом обществе есть секреты, которые принято хранить в тайне.
Кем принято? Чуть не сказал: бог его знает. Полезно сохранять некоторую таинственность, особенно при теперешнем моем положении. У нас здесь все считают, что и так уж много открыто, чересчур много. Надо же и меру знать. Но мне кажется, тебе, как старому другу, я могу кое-что открыть, немного лицемерия никому не повредит, если им пользоваться не в таких дозах, какие считают дозволенными самые блистательные ваши умы. Ведь с помощью лицемерия человеку проще скрыть, что он поступился совестью ради собственного благополучия. Вот он и надевает маску, примерно то же мы делаем, наряжаясь перед выходом в гости. Разве страшна столь невинная уловка, спросишь ты?
Ты, рационалист до мозга костей, конечно, скажешь, будто и не думал спрашивать ничего подобного ни у меня, ни у кого бы то ни было. Да ладно тебе, старый брюзга. Передо мной можешь не прикидываться. Конечно, ты спросишь, и остальные тоже спросили бы. Не бойся, я тебя не выдам.
Так вот, о некрологе, в нем есть несколько деталей, на которые я не мог не обратить внимания. Ты пишешь, что я не оставил врагов. Довольно двусмысленное заявление. Если ты полагаешь, что, покинув вас, я заставил кое-кого переменить отношение ко мне, то ты прав, буквально прав действительно, врагов в их лице я "не оставил". (Извини, пожалуйста, за обилие кавычек; понятия становятся настолько условными, когда таким образом "покидаешь" или "оставляешь" дела. Раньше-то у слов был точный, совершенно определенный смысл.) Итак, повторю еще раз: если ты это имел в виду, то согласен - буквально ты прав. Если же ты хотел сказать - и боюсь, я не ошибся, - будто у меня не было врагов, ты покривил душой. Ты написал примерно следующее: "...противники - возможно, но..." и т. д. Да, повторяю, ты покривил душой. Естественно, из лучших побуждений. Мы все делаем из лучших побуждений. Просто даже не верится, когда видишь, что выходит в результате, однако это так. Может быть, нам только кажется, что они лучшие. Впрочем, это мелочь - чуть-чуть невинного лицемерия.
Существует множество так называемых пороков, пагубность которых сильно преувеличивают в преддверии грядущего суда. Вот мы и выискиваем всякие смягчающие обстоятельства, к примеру наше обыкновение не задумываться над своими поступками. Большинство людей отличаются полным неумением задуматься над тем, хорошо или плохо они поступают. Что же касается поступков несовершенных, то здесь у нас к ним совсем не такое отношение, как на земле. Однако к этому я вернусь потом.
Ты еще пишешь о никогда не изменявшем мне чувстве справедливости. При существующем положении дел это просто пустая фраза. Ибо никогда не изменяющее чувство справедливости - чистейший абсурд, надеюсь, ты и сам это понимаешь. Оно изменяет сразу же, как только затрагиваются личные интересы, иначе и быть не может. Чувство справедливости, которое никогда не изменяет, просто нереально. И справедливость, и пресловутое чувство справедливости, конечно же, всегда изменяют. Сейчас самое время вспомнить избитую фразу: "Ничто человеческое нам не чуждо". Именно!
Какие пустяки, скажешь ты - и, разумеется, будешь прав: тебя вряд ли станут упрекать за них. Хуже обстоит дело с перечнем моих заслуг, о которых ты счел себя обязанным рассказать, ведь этот перечень не дает ни малейшего представления о моей индивидуальности, или о том, что я по своему скандинавскому простодушию привык называть своей индивидуальностью. ("Индивидуальность" - как часто люди злоупотребляют этим словом, а впрочем, если вдуматься, не так уж часто.) Я хочу сказать, что, даже если исходить из твоих убеждений, на самом деле твой дружеский некролог получился, честно говоря, скорее благожелательным, чем, извини, проницательным. Подозрительные души (ну и слова вертятся у меня на языке: душа, души!) вообразят, будто ты просишь у меня за что-то прощения. По-моему, ты делал мне подлостей не больше, чем остальные. Так как я к подозрительным не отношусь, меня это не заботит. А вот в тебе меня кое-что тревожит. В тебе есть какая-то бестактность - вероятно, неосознанная, какая-то вульгарность. Ты бы хоть на людях ее не показывал, раз уж не можешь избавиться от нее. Всевышнему ты кажешься подхалимом, уверяю тебя, хоть я и не знаком с ним лично. Это потому, что ты слишком часто употребляешь слова "чувство справедливости", вернее, злоупотребляешь ими. Ты вроде как оправдываешься, демонстрируешь всем - и здесь, и там, у вас, - как ты справедлив. Но тебя же видно насквозь, предупреждаю из лучших побуждений.
Тебе неприятно это слышать? Я понимаю. А мне неприятно это говорить, ведь ты не совсем убежден, что жизнь неприятная штука. Тебе кажется, ты убежден, поскольку это прописная истина для людей, добившихся известного положения, но убежденность твоя чисто внешняя, поверхностная. В глубине души ты считаешь, что, в сущности, все хорошо; конечно - изредка, - будут встречаться и неприятности, но совсем чуть-чуть, так сказать, в виде острой приправы. Увы, ты ошибаешься. Притча о Богатом и Лазаре совсем не так проста, как тебе наверняка кажется. Сообщая тебе об этом, я испытываю величайшее удовольствие. Как видишь, я далеко не тот "прекрасный человек" (в твоем понимании), каким ты изобразил меня в пылу вдохновения. Ты обманщик, и меня тревожат мысли о твоем будущем. На похоронах я между прочим заметил, как ты подошел пожать руку вдове. Должен сказать, актер ты неважный. И она тоже могла бы подождать недельку, не краситься в рыжий цвет, хоть он ей и идет. Ведь знает же, что я этого не люблю.
Опять я отвлекся. Я не собираюсь никого упрекать - только этого недоставало, - нет, нет, это просто наблюдение, так, разговор ни о чем. Горе, как правило, понятие не однозначное. Чем меньше его демонстрируют, тем проще бывает скрыть облегчение, испытываемое в глубине души. В следующий раз помни об этом. Ты здоров и бодр и внимателен при переходе улицы; так что тебе еще многих предстоит провожать на вечный покой (какие слова, какие слова!).
