Владимир Матлин - Красная камелия в снегу
Я промолчала — просто не знала, что сказать.
— Дальше: что будет через год, когда ты освободишься? Как ты представляешь себе нашу… твою жизнь?
И на этот вопрос у меня не было ответа. Единственное, что я ему сказала:
— Имей в виду одно: от ребенка я не откажусь ни за что! Он будет со мной… пока я жива!
— Разумеется. Я не собираюсь отнимать у тебя Джорджа. Но и ты не должна его отнимать у меня. Я имею в виду увозить в Россию.
— Съездить к бабушке — это не значит отнимать!
— Да брось ты! — он с безнадежным видом махнул рукой. — Я прекрасно знаю, что ты не собиралась возвращаться.
— И что из того? — Я почувствовала, что теряю контроль над собой. — Почему ты считаешь, что я обязана жить в Америке? Я раба твоя, что ли?
Он старался сохранять спокойствие.
— Жить в Америке ты не обязана, но увозить Джорджа не имеешь права. У нас с тобой договор, и кроме того, федеральный закон…
— Да плевать мне на договор! Ты мне подсунул этот проклятый договор! Ты меня обманул.
— Это неправда! — заорал он. Вообще-то он редко выходит из себя. — Тебя никто не обманывал! Мы вместе прочли текст, пункт за пунктом. Если что было непонятно, я объяснял. Ты прекрасно знала, что увозить ребенка нельзя. Как тебе не стыдно говорить такое?!
— Мне стыдно? — От такой наглости у меня в глазах потемнело. — Ты засадил меня в тюрьму, и мне стыдно?! Я семь лет жила твоей жизнью, меня уже тошнит от всех этих «патис», от этих самодовольных «экзекьютивс», от бейсбола, от твоих друзей, которые говорят только о спорте… И ты же еще засадил меня в тюрьму. Зачем ты это сделал?
— Прекратите крик! Что здесь происходит? — услышала я над ухом. Надзирательница трясла меня за плечо. В дверях появился огромного роста негр в униформе с полицейской дубинкой в руках. Выглядел он грозно, но говорил тихим, даже деликатным голосом:
— Позвольте напомнить, что во время свидания нельзя повышать голос и шуметь. Запрещается правилами внутреннего распорядка. В противном случае администрация имеет право прервать свидание досрочно.
Ричард заверил, что так получилось случайно, мы оба весьма сожалеем, и теперь все будет о’кей согласно правилам внутреннего распорядка. Тюремщики удалились.
Мы долго молчали, потом Ричард вздохнул и проговорил тихо, как бы обращаясь к самому себе:
— Все это не так. Я вовсе не хочу, чтобы ты сидела в тюрьме. Но какой у меня был выход? Когда я узнал, что ты готовишь побег, что я мог сделать? Отменить билеты? Но через пару дней ты купила бы другие — так, чтобы я не узнал… Поверь, я думал день и ночь, советовался с адвокатом. И пришел к выводу, что самое правильное при этих обстоятельствах — сообщить в ФБР о готовящемся похищении. Это даст мне хоть какие-то гарантии, что в будущем…
— А почему ты вдруг начал за мною следить?
Он несколько замялся.
— Это особая история. Впрочем, рано или поздно ты узнаешь… Мак-Милланы… у них там семейное происшествие. Коротко говоря, Стив однажды заехал домой в середине дня и застал свою супругу на брачном ложе в объятиях некоего водопроводчика. Или электрика, точно не помню. Стив просто озверел. Поначалу он решил не только развестись, но и лишить Нину родительских прав — за беспутное поведение, такое возможно. Он стал проверять все стороны ее жизни и вдруг установил, что недавно она купила на кредитную карточку два билета в Москву. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что билеты эти на имя Кейти и Джорджа Этвуд. Они с адвокатом взяли Нину в оборот, угрожали лишить ее гражданства и выслать обратно в Россию, и она все про тебя рассказала. Правда, умоляла не сообщать мне. Но как Стив мог не сообщить — ведь в этом случае он был бы соучастником преступления? Похищение — федеральное преступление, тут шутки плохи. Вот он и позвонил мне.
Он еще что-то говорил, но я на время перестала что-либо воспринимать. Что же получается? Что выдала меня Нинка? Видимо, так. Представляю, что ей пришлось вынести, ее Стив — человек грубый. И все же… Могла же она сказать мне: так, мол, получилось, Стив знает, будь осторожна. А то я сама полезла в ловушку.
Увидев мою растерянность, Ричард перешел в наступление:
— Слушай, мы должны осознать факт: простого выхода из нашего положения нет. Ты не хочешь жить со мной в Америке — ладно, я готов на развод. Мне не привыкать. — Он усмехнулся. — Но как быть с Джорджем? Если бы это была не Россия… Извини, я хочу сказать, что если в условия нашего развода включить, допустим, пункт о том, что половину времени мальчик проводит в России, а половину в Америке — то как я добьюсь его реализации? Здесь судебные власти безусловно потребуют выполнить соглашение, а в России? Нет, так рисковать я не могу.
По правде говоря, мне тоже не очень-то хотелось, чтобы Юрка половину времени проводил с отцом в Америке. Для детей здесь столько соблазнов…
— Что еще ты можешь предложить? Ты сам создал это положение, ты должен искать выход.
Ему явно были не по вкусу мои слова, но он предпочел пропустить их без ответа.
— В таких случаях нужно искать компромисс, то есть обе стороны должны идти на уступки. Если ты не хочешь жить со мной, я согласен после развода купить тебе дом здесь, в Хьюстоне, и платить тебе ежемесячно… ну, сколько договоримся. Ты будешь жить с Джорджем, а за мной остается право видеть его три раза в неделю. Совместное воспитание — есть такой правовой статус. Но без моего разрешения ты мальчика никуда увезти не можешь, иначе…
Он не договорил, но это была угроза, и меня от нее прямо передернуло.
— Что иначе? Ты опять отправишь меня в тюрьму? Или на электрический стул?
Он поморщился:
— Не говори глупости. Я тебе предлагаю реальный выход из положения.
— А я тебе говорю, что не хочу жить в Америке. Я хочу жить дома, в своей стране — разве это так много? Ты же из Америки никуда бы не уехал, ты мне много раз повторял, что нигде не смог бы жить. Почему ты не хочешь понять меня?
Он только пожал плечами:
— Кажется, ты не в состоянии трезво оценить ситуацию. Что ж, вернемся к этому через год. У тебя есть время, чтобы подумать.
Ни о каком сне и мечтать было нечего. Я крутилась на койке так, что моя соседка, толстая молодая негритянка, в конце концов не выдержала:
— Эй ты, тише там! Не у тебя одной проблемы.
Целый год вычеркивается из жизни! Пусть, но в Америке я все равно жить не буду. Я должна вернуться в Россию, и обязательно с Юрой!
Я слезла с койки и стала колотить в дверь с такой силой, что моя соседка испугалась:
— Ты что? Ведь ночь!
Пришла надзирательница.
— Мне необходимо позвонить по телефону. Немедленно! Это чрезвычайный случай.
— Ночью не полагается. — Говорила она не так уж категорично, и я начала требовать с еще большей настойчивостью. Я еще раньше приметила эту надзирательницу — у нее было неуместное для такой профессии доброе лицо.
— Да не могу я, поверьте. Правила такие.
— Позовите сюда главного! — я повысила голос. — Это чрезвычайные обстоятельства. Я имею право.
— Ну ладно, — поддалась она. — Позову начальника смены.
Тут неожиданно вмешалась моя соседка по камере:
— Да брось ты, Бренда. Отведи ее к телефону. Чего ты будешь кого-то звать, ходить туда-сюда… Ведь поздно, ночь!
Надзирательница боязливо оглянулась по сторонам и буркнула:
— Ладно. Только тихо-тихо…
Номер своей телефонной карты я знала на память. Трубка долго потрескивала, пощелкивала, и вдруг сразу, без гудка знакомый до ужаса голос сказал «слушаю». Восьми лет как будто не было… Всего одно слово, и у меня что-то упало внутри и задрожали колени. Я еле выдавила из себя:
— Это я…
Он охнул и произнес что-то нечленораздельное. Потом перевел дух и спросил:
— Ты откуда?
— Откуда? Издалека… Я слышала, у тебя мама умерла. Я знаю, как тебе тяжело. Я хотела сказать, что сочувствую. И понимаю.
— Спасибо, Катя. Поверить невозможно. Неужели это ты? Как во сне…
— Правда? Знаешь, я все эти годы думала… Наверное, я была неправа. Ну, ты понимаешь, о чем речь…
Он вздохнул и помолчал.
— Не стоит об этом… Далекое прошлое — что об этом говорить! Как ты живешь там?
— Слушай, мне очень некогда… то есть время ограничено, каждый момент могут прервать. Я хочу сказать, что через год я приеду в Россию. С сыном.
— А муж?
— Я разведусь. Через год, понимаешь?
Наступила длинная глухая пауза. И эта пауза… Что бы он ни сказал после этой паузы — ничего не имело значения: она была выразительнее любых слов. В течение этой паузы весь мой мир перевернулся и рассыпался…
— Как я могу знать, что со мной будет через год? — сказал он, наконец, упавшим голосом. — Катя, ты единственная женщина, которую я любил. Ты же сама знаешь. Но как я могу брать на себя такую ответственность? Да еще с ребенком… Честно говоря, я один-то еле перебиваюсь. Все катится под гору, жизнь прямо на глазах превращается черт знает во что…
