Арчибальд Кронин - Северный свет
Она в последний раз судорожно всхлипнула и, порывисто повернувшись, шагнула к Генри, словно и теперь, отверженная, потерявшая последнюю надежду, она все еще мучительно мечтала о счастье и искала у него помощи.
— Не плачьте, — сказал он, осторожно обняв ее за плечи. — И ни в коем случае ничего не говорите Дэвиду. Мы что-нибудь придумаем.
— Я же не виновата… так случилось… и все. Мне больше нечего сказать. Но что вы должны думать… вы-то? Вы столько для меня сделали, а я вам так отплатила! Ну как вы не хотите понять… что думать сейчас надо только о вас!
Она вдруг умолкла, поглядела на него безумными глазами и, прежде чем он успел удержать ее, вырвалась и бросилась вон из комнаты.
Генри не пытался ее вернуть. Он тяжело опустился на стул и сжал голову руками, стараясь собраться с мыслями, найти в себе силы встретить этот последний удар. «Тупик, — думал он. — Какой безнадежный тупик!» Гнев и негодование, сначала охватившие его, уже сменились жалостью. Он не винил Кору, но знал, что последствия ее поступка будут роковыми и для него и для «Северного света».
Машинально он взял документ, который Смит оставил на столе, и рассеянно прочел его. Соглашение никак нельзя было назвать грабительским, оно было составлено самым честным образом, — Смит, пытаясь хоть как-то оправдаться в собственных глазах, постарался возможно справедливее оценить имущество обеих газет и их доходы, исходя из цифры тиража за последний год. И все же, хотя с финансовой точки зрения эту сделку можно было бы назвать даже выгодной, Пейдж не обманывался относительно своего положения. У него отнимают «Северный свет». Если он откажется, прошлое и настоящее Коры, история ее жизни, соответствующим образом приукрашенная, появится под огромным заголовком на первой странице «Хроники» и остальных газет Соммервила по всей стране.
Генри вздрогнул при одной мысли об этих страшных статьях. Как они будут издеваться над ним — поборником просвещения и высокой морали, бывшим мэром, в честь которого город собирается дать банкет, человеком непоколебимой честности и принципиальности, клеймившим коррупцию и разложение. Не пощадят они ни Алису с ее великосветскими замашками, ни Дэвида — обманутого мужа, и даже Дороти получит свою долю — нет, никому из них не удастся избежать страшного испытания. Их вываляют в грязи люди, хорошо набившие на этом руку. Для него это означает конец его деятельности, изгнание из общества. А для Дэвида… ему было страшно даже подумать об этом: такое потрясение будет для него гибельным, оно снова столкнет его в призрачный, полный кошмаров ад, и второй раз ему уже не спастись.
А Кора? Тяжелее всего придется ей. Сознание того, что она навлекла на них беду, что ей опять предстоит переносить уже пережитые муки и унижение, только теперь в сотни раз усиленные и что с таким трудом обретенные безопасность, спокойствие и душевный мир утрачены навсегда, — все это, несомненно, сломит ее, разобьет ей сердце.
Генри вскочил и начал ходить по комнате. Он не может допустить, чтобы все это обрушилось на нее, на его семью, — придется уступить, придется отказаться от «Северного света». При одной мысли об этом он почувствовал острую боль в груди. Он пытался убедить себя, что поражение просто уязвляет его гордость, порожденную ничем не оправданной привязанностью к газете, столько лет издававшейся его семьей; он внушал себе, что он, Генри Пейдж, — просто нелепый старомодный идеалист, который публиковал статьи, полные избитых истин, и придавал слишком уж большое значение своей роли провинциального издателя. Но ничто не помогало. Стоило ему вспомнить, какую напряженную борьбу он вел, какую трудную одержал победу, лишь для того, чтобы в последнюю минуту у него отняли все, — и кровь бросалась ему в голову. «Северный свет» был его наследием, его детищем, смыслом его жизни.
Подчиняясь какому-то порыву, он прошел по коридору в заднюю комнатушку, где хранились подшивки первых выпусков «Света», и стал наугад снимать их с полок. Вот 1785 год — описание первого перелета Бланшара через Ла-Манш на воздушном шаре, осуществленного в пятницу, «несмотря на дурные предчувствия»; а вот, десять лет спустя, — первая глава «Века разума» Томаса Пейна[17]: печатая это произведение в своей газете, Дэниэл Пейдж навлек на себя гонения правительства, которые в конце концов бросили тень на Питта[18]. Вот знаменитый отчет о мятеже в Норе в 1797 году, когда Английский банк приостановил платежи. А вот номер, где помещен очерк Чарльза Лэма, из Маргейта, где он собирал материал о фешенебельном курортном обществе; и еще один очерк — живое и яркое описание знаменитого митинга чартистов[19]. Генри лихорадочно, не обращая внимания на хронологию, проглядывал пожелтевшие листы с выцветшими буквами, каждый из которых отражал какой-то момент истории Англии: Трафальгар[20], падение Кабула, Балаклава[21], покушение на королеву Викторию в 1842 году, наполеоновские войны и страшные карикатуры на корсиканского людоеда, сообщение о смерти Браунинга и его погребении в Вестминстерском аббатстве[22], война в Южной Африке[23], сбор пожертвований в пользу солдат, начатый Робертом Пейджем… Нет, он больше не в силах читать. Застонав, Генри сжал ладонями раскалывающиеся от боли виски. «Северный свет» сам был исторической традицией. Нет, он не может уступить его тем, кто неизбежно превратит газету в бульварный листок.
Он резко повернулся и, вновь охваченный решимостью, пошел к себе в кабинет. Он взглянул на часы — половина восьмого: утратив ощущение времени, он потерял почти три часа. Мисс Моффат, вероятно, как всегда, ушла в шесть, и не подозревая, что стряслась новая беда. Однако после недолгих поисков он нашел в ящике ее стола железнодорожное расписание. Вечерний поезд в Лондон отходил в семь сорок три. Заезжать домой за чемоданом было некогда. Времени оставалось, только чтобы добраться на такси до вокзала. Он быстро написал мисс Моффат записку, сообщая, что его неожиданно вызвали в Лондон по неотложному делу, и положил ее на чехол пишущей машинки. Потом он позвонил домой, Алисы не оказалось, и он предупредил о своем отъезде Ханну, добавив, что вернется не позже чем через сутки. Затем, надев пальто и шляпу, он вышел из редакции и поспешил на вокзал.
Глава X
На следующее утро Дэвид, проведя беспокойную ночь, вдруг понял, что больше не в силах выносить напряженное молчание и мучительное притворство — свое и Коры. Надо найти какой-то выход. Уйдя из дому в девять часов под предлогом обычной прогулки, он сел в хедлстонский автобус, который отправлялся из Слидона в половине десятого. Пассажиров было только двое, и, так как они сидели впереди, он устроился на заднем сиденье, чтобы их назойливые взгляды не помешали ему хорошенько обдумать план дальнейших действий.
Сперва надо будет повидаться с отцом. Дэвид старался не показывать своей привязанности к отцу и, преодолевая ощущение собственной неполноценности, нередко держался с ним покровительственно, но вместе с тем в глубине души любил Генри, чувствовал к нему сыновнюю благодарность и, не разделяя многих его воззрений, непоколебимо верил в его доброту и здравый смысл. А сейчас ему больше всего нужны были понимание и хороший совет, и он знал, что найдет у отца и то и другое.
Непрерывная тряска, долгие стоянки в Лэси-Хаммоксе и Херст-Грине — казалось, медленному путешествию не будет конца, но вот за дребезжащими запотевшими стеклами показались туманные очертания Хедлстона, и вскоре древняя колымага, вздрогнув, замерла у своей конечной остановки на площади Виктории.
Мелкий дождь покалывал лицо Дэвида, когда, выйдя из автобуса, он направился к редакции «Северного света». Для него всегда было тяжелым испытанием входить в здание, которое ему предстояло унаследовать и в котором его отец служил своим прекраснодушным идеалам, и обычно он старался избегать этого. Даже и теперь, терзаемый совсем иными опасениями, Дэвид все время, пока поднимался по каменным ступенькам и стучал в дверь кабинета, чувствовал себя незваным пришельцем.
Войдя в комнату, он обнаружил, что в ней никого нет. Затем неожиданно появилась мисс Моффат и поглядела на него с удивлением, которое можно было объяснить только тем, что он был здесь редким гостем.
— Как поживаете, мисс Моффат? — спросил он, а потом, зная, что ей надо объяснять даже то, что совершенно очевидно, прибавил: — Я пришел к отцу.
— Ну конечно, — произнесла она тем шутливо-снисходительным тоном, каким всегда говорила с ним еще с тех пор, как в первый раз увидела его на Хенли-драйв в колясочке. — Но только вашего отца здесь нет.
— А когда он будет?
— Не могу сказать. Он уехал в Лондон.
— В Лондон?
