Борис Штейн - Контрафакт
Ох, Вова, Вова.
А Вано принес своей Вали большой букет тюльпанов. Охрана заранее заказала в цветочной фирме и заплатила заранее. Поэтому получилось недорого. Продавцы сами доставили в комнату милиции два чемодана с умело уложенными цветами. Вано принес на точку букет, принес илитровую банку с водой – чтобы тюльпаны не завяли раньше времени. К букету приложил красивую поздравительную открытку с начертанной каллиграфическим почерком цитатой из любимого произведения:
Повидал я белый свет —
Жозефин и Генриетт.
Но таких, как ты, красавиц
Среди них, Валюта, нет!
И если первая часть куплета не совсем соответствовала действительности, то вторая не вызывала сомнений. Вали в этот день была неотразима в обтягивающих расклешенных книзу брючках из интересной какой-то черной ткани, отливающей на свету лиловым, новой короткой кофте, обнажавшей не успевшие располнеть бока и чисто вымытый пупок. Она была грациозна – не только в телодвижениях, но и живой мимикой миловидного лица. Когда Вано преподнес Вали цветы и открытку, она очень мило усадила Вано на банановую коробку, сама вспорхнула к нему на колени и, обвив руками шею футболиста, принялась его целовать.
Тут некстати появился покупатель и потребовал десять тетрадей с портретом не слишком наглухо застегнутой Натальи Орейро на обложке.
– Мужчина, – укорила его Вали, – неужели вы не можете подождать? Сейчас отпустим! – И повернулась к Вано губами, а к покупателю затылком. Каково?
Но тут уж Вадик, наблюдавший с улыбкой за происходящим, вскочил со своих пачек и вместо Вали отпустил тетрадки, и деньги принял, и положил, куда нужно.
– Спасибо, Вадик! – пропела Вали.
Счастливый был у Вали характер!
Не первый год дарил ей Вано цветы седьмого марта. И не первый год отправлялся после этого домой тоже с цветами – уже для жены. Вали привыкла к такой половинчатой жизни, тем более что Вано умудрялся устраивать для нее праздники с выездом на природу, например, втроем: он, Вали и ее сынишка, иногда и ночевал в родительском доме Вали, и мама Вали его, веселого, внимательного и заботливого, можно сказать, любила. Вот ведь, как много успевал этот, на первый взгляд, увалень: охрана, коммерция, две личных жизни, да еще и игра в футбол правым защитником! Причем у общественности половинчатое положение Вали не вызывало никакого недоумения. Общественность как-то поняла для себя, что запрещенных форм бытия не существует. Как случилось у людей, так пусть себе и живут – лишь бы не было скандалов!
Скандал, однако, случился один раз. Это когда жена Вано родила сына. Та, другая жизнь Вано вдруг обрела реальные контуры – с реальной интимной стороной, с реальной женской консультацией, посещением роддома, с реальными цветами жене и конфетами медсестре на выписке.
Вали долго негодовала. Но Вано привел довод сколь бесхитростный, столь и бесспорный. Он сказал:
– У тебя же есть сын. Теперь будет и у меня.
И Вали, как ни странно, успокоилась.
Вот теперь дошла очередь и до Вадика. Из только что рассказанного могло показаться, что его роль в этой всеобщей приподнятости свелась всего лишь к мелкой услуге целующейся Вали. Спешим разуверить. Не только к этой мелочи. Просто еще не наступил момент, но вот-вот наступит, и будет его выход. Во всяком случае, три гвоздики уже покоились, завернутые в газету, на пачках у стены – ждали своего часа. Пока этот час не пробил, потому что КАТЯ опаздывала. Катя опаздывала всегда. У ее хозяйки было пять торговых точек и один грузчик, который их по утрам выставлял. Катину точку он выставлял в пятую очередь.
Все началось после памятного ужина в шашлычной. Так было Вадику тоскливо, так ему хотелось приткнуться бесхозной головой к теплому, к такому, например, теплому, как податливый бок официантки из шашлычной! И веселое услужение чужим женщинам его уже не удовлетворяло. Будь это хоть Марина, принадлежавшая Леониду Петровичу, хоть Вали, принадлежавшая Вано, хоть Манька, принадлежавшая неизвестно кому. А тут еще приближение весны стало бередить душу двадцатисемилетнего парня, физически здорового, без вредных привычек. Спать он стал беспокойно, сны пошли какие-то: то неясно-тревожные, а то и вовсе нецензурные. И Вадик стал засматриваться в зеркало и купил крем «после бритья» под названием «Арко». От него кожа делалась мягкой, а неназойливый запах свежести удерживался полдня. Вадик был готов, чтобы на него обратили внимание. Как сказал поэт, «пришла пора, она влюбилась». Для Вадика пора действительно пришла, и он влюбился в Катю недели за две до наступления весны.
Началось-то с пустяка, с покупки шариковой авторучки для нужд торговой точки. Вадик подошел к Кате и попросил подобрать лучшую из дешевых. Катя наклонилась над лотком, и Вадик оторопел. Катя была девушка жаркая и одевалась легко и декольтированно. И вот когда она наклонилась, взгляд Вадика сам собой уперся в неописуемые женские чудеса, и казалось, что они не имеют размера и стремятся к бесконечности.
Катя выпрямилась, и внезапно под тканью остались только намеки. Она подала Вадику ручку и мятую тетрадку:
– Попробуйте!
Ручка писала нормально, но наглый и бессовестный Вадик, сам поражаясь своей наглости и бессовестности, вдруг потребовал:
– А дайте лучше черную.
Зрелище повторилось.
Вадик вернулся в свой закуток и уселся на свои пачки, слегка потрясенный. Излишне и говорить, что ручки стали теряться и ломаться каждый день, и Вадик покупал их, перебирая и теряя голову.
У него захватывало дух не только потому, что вечером точно знал: завтра увидит девушку, куда ж она денется от торговой точки! У него захватывало дух потому еще, что решил с ней познакомиться, и решение это принял самостоятельно, безо всякого Лешки.
Была, впрочем, у Вадика мыслишка поделиться своими чувствами и намерениями с Леонидом Петровичем. Но он отбросил ее с негодованием как малодушную. Он не хотел менять одну няньку на другую. Желал самостоятельности. Готовился совершить поступок. И совершил.
Седьмого марта в восемь часов сорок пять минут Вадик развернул свои гвоздики и направился к Кате. Он шел, не чуя под собой пола, готовый сквозь этот почти что не ощутимый пол провалиться, если Катя поведет себя враждебно: например, загогочет и пошлет Вадика с его букетом…
Но Катя, казалось, его ждала. К этому моменту столы ей уже расставили, и она выкладывала на них канцелярское добро, которое покоилось в банановых коробках. Завидев приближающегося с вымученной улыбкой на устах Вадика, Катя прекратила суетиться, оперлась руками на не заставленный еще товаром стол и смотрела в упор на робеющего грузчика, подбадривая его улыбкой.
Вадик вручил гвоздики, сопроводив акцию самыми бесцветными словами, которые только можно было придумать:
– Катечка, поздравляю Вас с Международным женским днем Восьмого марта!
Катя широко улыбнулась, приняла цветы и сердечно поблагодарила. Сказала: «Спрячу пока» – и наклонилась, пристраивая гвоздики в банановую коробку. И опять взору открылась эта безумная бесконечность, обрамленная к тому же какими-то немыслимыми кружевами голубого цвета. И Вадику вдруг показалось, что проказница знает, куда устремлен его взгляд, и специально медлит, лукаво поглядывая на кавалера.
Ах, женщины, от вас можно сойти с ума. Некоторые и сходят.
Любовь любовью, коммерция коммерцией, а туалеты в спортивном комплексе оставляли желать… Да и то сказать: «туалеты». Раньше были «туалеты», а потом стал «туалет». Потому что на шестом этаже туалет закрыли – сначала на ремонт, а потом – навсегда. Остался туалет только на первом этаже, то есть в подвале. Получилось так: с одной стороны – музыкальная точка, с другой – медицинская. Между ними – вход в мужской туалет. Так, волею судьбы, между наукой и искусством расположился редко афишируемый очаг бытовой культуры. Но это был заброшенный очаг, в котором вместо веселого пламени чадила сырая головешка.
То, что писсуары не орошались смывным потоком и потому пожелтели, это ладно. Хуже, что вода к ним – до заглушенных намертво вентилей – подавалась и просачивалась, стекая по грубо прилепленному кафелю на пол. И всякий, подойдя к писсуару, начинал сомневаться: что под ним: вода или следы неаккуратности. Хотелось думать, что вода. Но вкрадывалось подозрение.
Ну да ладно, с писсуарами. Малая нужда – она малая и есть. Справил кое-как, по-быстрому, думая о постороннем, и пошел себе покупать-продавать книжную продукцию и канцелярские принадлежности. Но от большой-то нужды тоже ведь никто не застрахован!
Ох.
Кабинок было много, но ни одна не закрывалась. Может быть, когда-то было по-другому, но к моменту появления на клубе Леонида Петровича все двери не соответствовали по размеру дверным проемам. То есть двери были чуть-чуть больше проемов, а проемы чуть-чуть меньше дверей. Подвешены же двери были так, что к раме не прилегали, и их нормальное положение было – нараспашку. Ручек у большинства дверей не было. Немногочисленные оставшиеся были бесполезны, как и задвижки, которые словно в насмешку, имелись везде. Унитазы, конечно же, были без крышек. Как же, спросите вы, можно было ими пользоваться? Взгромоздившись по-орлиному? Ни за что не уцепившись? Это же опасно для жизни! А ведь надо было еще ухитриться дверь удержать прикрытой. Нет, это невозможно! – воскликнете вы и будете неправы. Потому что – возможно. Что же, по-вашему, человек, оседлавший книжный бизнес, не умудрится оседлать унитаз? Умудрится, умудрится. И умудрился уже. Как? С помощью пластиковых тесемок, обжимающих книжные пачки. С помощью этих очень крепких тесемок. Догадались? Из них умные люди связали петли, продели их в дырки от ручек. И пожалуйста: сел по-орлиному, петлю в руки, ты держишь дверь, дверь держит тебя. Выход? Выход. И смех, и грех, ей-богу.
