Михаил Левитин - Богемная трилогия
Тогда-то в тюрьме я и встретился с вашим отцом. Это было лестно — сидеть рядом с таким человеком, что твоя мелкая судьба рядом с его, ты будто компанию ему составляешь, чтобы ему не так одиноко в тюрьме сидеть было, участь его разделяешь. Что твои дела и слезы матери, если такого человека, как ваш батюшка, создавшего шедевры, так сказать, берут и упекают туда же, куда и тебя, да здесь скорее таким самомнением проникнешься, что никакой другой судьбы себе и не пожелаешь.
Не скажу, чтобы он меня в друзья облюбовал, люди, как я потом понял, его все одинаково интересовали, иначе говоря — все были безразличны, но во мне еще не было этого унылого политиканства, как в других, когда одна сплошная революционная деятельность, одно сплошное ниспровержение, я еще верил в чудеса и особенно в искусство верил. А батюшка ваш это искусство даже из воздуха, можно сказать, творил. Да жизнь мало отдать за такой дар, что у вашего отца, а он не берег его, рассыпал направо и налево и с такой одержимостью, с такой отдачей раздаривал всем подряд свои сумасшедшие идеи, что я не раз хотел подойти к нему и сказать: «Опомнитесь, посмотрите, кто рядом с вами, да они не услышат вас, их уши политикой заложены, они только от гордости раздуваются, что вы с ними в одной тюрьме сидите, вы всего лишь факт их биографии, они завтра такое о вашей отсидке напишут, что мир содрогнется, нет среди них ни одного достойного ваших идей и мыслей».
Но все это я, конечно, про себя говорил, батюшку своего вы знаете, ему поперек не скажешь. Продолжал он свои идеи недоучившимся студентам раздаривать, а потом дошла очередь и до меня.
Это я сейчас помню, как глаза его особенно сверкнули, когда он со мной говорить начал, а тогда казалось — ничего особенного. Как со всеми.
— Слушайте, патриот, — сказал он мне, он всегда называл меня «патриотом», — вам не приходило в голову, что, занимаясь военными архивами, можно невероятно разбогатеть?
— Я вас не понимаю, — сказал я. — Да занимаясь военными архивами, если ты не генерал какой-нибудь и мемуары пишешь, на кусок хлеба не заработаешь.
— Это смотря какие цели ставить, — говорит он. — Если ради куска хлеба, действительно ничего не заработаешь, а если ворваться как вихрь и если к тому же у тебя не только талант, но и масштаб есть, можно стать одним из самых богатых в мире людей.
— Каким образом? — спрашиваю.
— Вы никогда не интересовались историей мародерства? Никогда не задумывались, куда увезли богатства, по всей Европе во время войны награбленные?
— Ну, — говорю, — как куда увезли, давно эти богатства по тем же генеральским квартирам, многое продано и в пушки перелито, кое-что в музеях.
— Нет, — говорит ваш отец. — Историческим мышлением вы, возможно, и обладаете, а вот нюха у вас нет никакого. А вот я, милый мой, утверждаю, что добра было столько — никаких пушек не хватит, чтобы перелить, и многое, очень многое так и остаюсь неоприходованным, на тайных каких-то складах, а склады эти в глубинках, и никому до них дела нет, кроме деда в треухе и с берданкой. Никому. Добро лавой текло, понимаете? Цены ему не знали. Конечно, если увозили содержимое банков, то увозили в нужном направлении, если грабили для своей родни, тоже знали, куда везти, я говорю о том, что награблено впрок, где и как попало, вывезено и сброшено. Знаю я один такой склад в Киеве, мне оттуда сторож малахитовые плитки выносил и за бутылку водки отдавал.
— Невероятно, — сказал я. — Но как же все это найти?
— Проследить путь, — загадочно говорит он, — проследить путь от пункта отправления к пункту назначения с учетом, что там по дороге случиться могло. Многих в эту историю не впутывать, стараться идти самому, ведь интересно же, черт, что еще надо? Да тут еще и богатство. Надо воспользоваться тем, что у нас ничего не изменилось, и если склад был неоприходован и не сдан, можете не сомневаться, таковым он и останется на веки вечные, неоприходованным и несданным.
— А что, — говорю я, — это не такая уж сумасшедшая мысль.
— Вот вы и дерзайте, юноша, — говорит ваш отец, — хватит эту сраную власть обличать, ее от ваших обличений не убудет, займитесь делом. В случае успеха не забудьте меня — не откажусь от какой-нибудь небольшой картины Рембрандта.
Идея была грандиозна, а? Не правда ли, грандиозная, чтобы заразить ею мальчика с авантюристическими наклонностями и слабым здоровьем. В ней было все: и политика, и богатство, и авантюра, и не так уж она нереальна, как кажется на первый взгляд.
Я вышел из тюрьмы одухотворенным, звезда моя светила надо мной, и зажег ее ваш отец. Ничего другого я не хотел, ни о чем другом не думал, он отгадал мою душу, она никогда не была архивной, мои желания постичь тайны истории никогда не ограничивались копанием в бумагах, я знал, что предназначен для большего, еще в детстве я содрал лак со скрипки Страдивари моего покойного деда, чтобы разложить и узнать тайну этого лака, за что был страшно бит отцом, но узнать тайну лака не отказался, я не мог объяснить себе, что со мной, это не преступно — уничтожать Страдивари, ну что один экземпляр, когда благодаря выведенной формуле лака их возникнет множество? Я не рассказывал вашему отцу моей истории, вообще ничего не рассказывал, он просто понял меня и решил воспользоваться этим.
Я вышел вооруженный программой действий, но как действовать, как, если доступ в архивы, да еще в военные, был после тюрьмы навсегда закрыт, да еще с моей статьей, политической?
Что прикажете делать? Я размышлял, размышлял и, когда я понял, что дело умрет не начавшись, предложил свои услуги ведомству. Это был единственный шанс, вы это скоро поймете.
Я воспользовался их предложением о сотрудничестве, когда меня таскали по делу с этим журналом, тогда я отказался, хотя мои изыскания были бы тотчас прощены, но любовь все к тому же Отечеству заставила отказаться, а здесь сам взял и пошел — такова была сила убеждения у вашего отца, такой дар! Он заполнил своей идеей всю мою жизнь.
Не скажу, чтобы мне очень обрадовались или поверили сразу, много устраивали всяческих проверок, здесь не время об этом рассказывать, но постепенно, очень постепенно лед недоверия стал таять. Тогда напали на след такой вот правозащитной деятельности одного очень крупного историка, необходимо было доказать его шпионскую деятельность, чтобы засадить, и тут пригодилась моя репутация бывшего политзаключенного, чтобы пристроить меня к нему в секретари, и я сам собственной рукой вложил в письменный ящик его секретера письмо с секретными данными, за которое потом ему и дали порядочный срок, уж больно идея вашего отца о несусветном богатстве жгла мне мозг.
А потом я узнал, что ведомство много заявок получает от союзников и несоюзников о пропавших в годы войны ценностях, таких, как Янтарная комната, например. Я предложил свои услуги как историк и архивист, они неохотно к моему предложению отнеслись, видно было, очень не хочется им, чтобы разыскиваемое нашлось, но стоило мне намекнуть, что нетрудно так сделать, чтобы оно никогда не нашлось, а если и нашлось, то в пользу ведомства, как согласились, и был я тогда включен в специально созданный отдел розыска пропавших после войны ценностей. Вот тут все и началось. Звезда, зажженная вашим отцом, ровно и надолго заняла свое место на небосклоне, и в поисках того самого деда с берданкой у заброшенного склада я зарылся в бумаги. Но перед тем я женился, иначе говоря, еще раз плюнул в свою душу, я взял простую девку из деревни, поехал в Рязанскую область и взял огромную, дебелую, с вечно красными губами и таким прямодушным характером, что диво!
Ее испортил какой-то шофер по пьянке, с тех пор мужиков она боялась, я же ни под какие ее представления о мужчинах не подходил, так неопределенность одна, успокоил, взял в жены. О какой любви могла идти речь? Мне нужна была баба, не вмешивающаяся в мои дела, мы общались только посредством пережевывания пищи, наша любовь состояла из чавканья, ночи вы тоже можете себе представить, она была очень неискусна, а мне всегда нужно что-нибудь эдакое, понимаете? Бить ее для возбуждения тоже оказалось невозможно, она ответила мне один раз так, что чудом потом отлежался. Это действительно была подруга на всю жизнь. И вот, оснащенный идеей вашего отца, в согласии с подругой, я начал поиски.
Мало кто знает, какой страсти и воображения требует архивная работа, здесь кроме кропотливости, аккуратности и терпения такая интуиция нужна, чтобы тебя одна за другой догадки посещали, чтобы ты, не зная о существовании документа, не сомневался, что он существует, и находил его.
Очень я был вдохновлен вашим отцом, и розыски мои постепенно обрели удачу. Я обнаружил, правда, очень нечетко, возможность существования таких хранилищ где-то на Урале, я перепроверил тысячу раз и убедился, что, возможно, так оно и есть. Для этого мне мысленно нужно было тысячу раз вместе с нашими эшелонами туда и назад проехать всю Европу, совершенствоваться в двух языках, чтобы прочитать много всяческих инструкций и документов, наше ведомство работает тщательно, ваш отец сделал меня очень образованным человеком и все для того, чтобы обнаружить забытый богом склад где-то в Челябинске.
