Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы
А та, что любила Гоголя, никогда не пила из горла крепкий спиртной напиток, не писала стихов и не меняла цвета волос по временам года. Едва ли она слушала и «Крематорий». Но что-то в ней было, объяснить не могу. И я как будто раздваивался между Машкой и той, что любила Гоголя. Но я не любил ни одну, ни другую. Кажется.
Конечно, причина крылась в Бас-Гитаре.
Конечно, причина была в третьей — в ЦМШ, в последнем классе, я был влюблен в Елену, студентку. Она играла на флейте. У Елены — длинные пепельные волосы, маленькие руки и вечные синие джинсы. Елена бросила меня очень быстро; видимо, я боюсь женщин еще и из-за того, что они могут бросать.
…Машка терпела меня дольше всех, но даже она не выдержала.
Я же говорю: я — дурак.
Я Машке за три года ни разу цветов не подарил. Мне всегда казалось, что ей на них наплевать.
* * *В два часа ночи я был дома. Родители спали, а на кухне сидела младшая сестрица без наушников.
— Знаешь… — сказала она.
— Нет, — честно ответил я.
— Тебе тут письмо, странное какое-то, — и протянула конверт с рисунком раскроенной надвое виолончели.
Я распечатал его и вытащил открытку с изображением «Возвращения с охоты» Брейгеля. Внутри открытки было приглашение на Машкину помолвку, «которая состоится…» Видимо, прислала по ошибке… по странной такой ошибке…
Я, конечно, понимал, что дурак, но не понимал, что настолько. Я спросил у младшей сестрицы, может ли она одолжить мне денег. Та кивнула.
Я стал вспоминать Машкин адрес — Зеленый проспект, а где точно — черт его знает, номера дома не помню, только на вид. По нюху.
В пять утра Машка открыла мне дверь: в длинной футболке и шортах. Она не спала, она разговаривала перед помолвкой с морской свинкой и рассматривала Брейгеля, все-таки он ее любимый художник.
«Дурак ты, Востоков, — сказала одними глазами Машка, прижимая к себе морскую свинку. — Дурак, и не лечишься».
…А я смотрел на нее и думал, что сама Бас-Гитара не идет с ней ни в какое сравнение. По радио пели «Я, ты, он, она — вместе целая страна».
— Можно мне войти? — выдавил я как-то очень стесненно.
— Только если навсегда, — как-то очень свободно сказала Машка.
…И я вошел. Я — дурак?
Апельсины
— Что хочешь ты, о, Рыжая?
— Сладких апельсинов, — вздохнула Земфира, нисколько не удивившись показавшемуся из горлышка «Можжевеловой» остроносому Джинну с белой бородой и в тюрбане.
— Апельсинов? Сладких? — Джинн почесал затылок. — Но зачем?
— Как — зачем? Ни за чем… — Земфира ковырнула зонтиком песок у пруда, где совсем недавно сидела Аленушка, медитируя. — Жизнь мне без апельсинов не мила!
Джинн снова почесал затылок и вдруг нахмурился:
— Табор-то весь в небо ушел, а ты все о своем. Уж сколько лет прошло! Не ешь апельсинов, душу загубишь!
Земфира рассмеялась, обнажив настоящие белые зубы, что сделало их в сумерках похожими на искусственные:
— Или она меня. А что, Мистер Игрек жив?
— Жив, что ему сделается. О себе бы подумала! Уж сколько лет прошло, а ты… Не желай сладких, сердце остудишь! — Джинн надвинул тюрбан на лоб и для солидности превратился в эфир, материализуясь обратно уже через мгновение.
Земфира опять рассмеялась:
— Так весна ж придет! Буду ходить по улицам в плеере, мух веером отгонять. А он не такой, как все…
— Веер? — не понял Джинн.
— Да не веер, а Мистер Игрек, — Земфира задумалась. — Слушай, сделай доброе дело, выдерни волосок из бороды.
— Я не Гасан Абдурахманыч, я не могу.
— Ну, не выпендривайся! Так и скажи: энергии не осталось.
— Нечего меня на энергию разводить. А что делать-то? — Джинн со значением погладил бороду.
— Дело в том, что на этом острове остались из людей одни ракеты. Они летают так высоко, что обычные люди — оттуда — кажутся моллюсками.
— И что? — спросил Джинн. — Я-то тут при чем?
— А то, что на ракете можно до Альп долететь. Представь, просыпаешься — а за окошком — бац! — Альпы!
— И что? — опять не понял Джинн.
Земфира еле сдержалась:
— А то, мой драгоценный миф, что я на свою зарплату хрен собачий не куплю, не то что ракету. Подари мне ее, Джиннчик, миленький, мне так надо отсюда слинять, улететь куда-нибудь! Чтобы — просыпаешься — и Альпы! Тогда и соседей убивать не надо. Они в субботу опять «Сектор газа» в девять утра на всю громкость… — Земфира заныла.
— Удержи синицу в руке, не желай ракету, не то сплетение солнечное расплетется, — прогремел Джинн, прячась в горлышко «Можжевеловой» и ныряя осторожно в пруд.
— Вот так всегда, на самом интересном месте… — Земфира вздохнула. «Следующая станция — Чухлинка».
Земфира вышла на пыльную платформу и, спустившись вниз по лесенке, села в пустую маршрутку, где обследовали на Синдром Приобретенного ИммуноДефицита Души (СПИДД). Из-за ширмы послышалось: «И, значит, мы умрем» — на плече у санитара в грязном халате какая-то девочка, носящая в себе скандал, всхлипывала.
«Вы и так все умрете, но остались последние сутки. На завещание…» — Санитар равнодушно мерил ей давление.
Земфира, вглядываясь в лицо девочки, узнала свою вчерашнюю соседку по метро — где-то около «Третьяковки» та достала потрепанный томик В. Сирина; Земфира же стояла вокруг да около.
— Но у меня ничего нет, — проговорила девочка. — Только он, — и указала на Набокова.
Санитар молчал, ковыряясь в ухе. Тогда Обреченная подошла к Земфире, отрывая от груди книжку: «Это тебе», — а потом испарилась так внезапно, что Земфира даже не успела ничего сказать.
— Следующий! — кисло кашлянул голос за ширмой, а через минуту Земфира уже вдыхала в себя вонючий белый порошок, и из глаз у нее текли слезы. Слезы санитар методично, как грибы, собирал в маленькую стеклянную корзиночку, добавляя туда жидкость серого цвета, но состав не темнел, несмотря на соблюденные пропорции.
Санитар брезгливо поморщился:
— СПИДД’а нет.
Земфира выдохнула и вышла из маршрутки: она была почти уверена, что больна… Странно, ей опять повезло: ей сохранили едва ли не единственное, чего она пока не хотела терять.
На радостях Земфира поменяла билет на рубли и сняла маечку по Аннушкиному совету, оставшись в купальнике, но, опомнившись, натянула обратно: под небом Лондона едва ли было теплее, чем в Чухлинке.
Несмотря на отсутствие синдрома, она синдромировала по типу зверя-одиночки (к тому же телефон отключили за неуплату) и шла, считая шажочки между каменными плитами, однако искомая последняя точка так и не находилась. Тем временем снег растаял, и Земфира снова присела у пруда, спугнув замедитировавшуюся Аленушку своим видом: стояло воскресенье, и пришедшая улыбалась и была лучше всех — людей в принципе, не существовало как поблизости, так и по близости.
— Если реальность — проекция нашего сознания, то тогда что такое «сознание» и что такое «проекция»? — думала Земфира, смотря в воду. — И что такое Настоящая Реальность? А даже если она и существует, то может ли быть «объективной» и даваться в ощущениях? Что такое материя и каковы ее свойства? А вдруг времени и пространства действительно не существует? Но где же тогда я нахожусь? И вообще — кто я?
Потом мысли поплыли против течения реки, и у Земфиры закружилась голова: голова хотела отдаться течению, но в то же время как бы и не очень. Этот ужас мог продолжаться еще неизвестно сколько, кабы мимо не проезжал на пони Алеша-тьма-Попович по прозвищу Телепат (прозвище совпадало с фамилией и обнажало национальные корни).
— Эге-гей, красна девица! Чего не весела, зачем косоньку отрезала? — Попович любил притворяться антителепатом, хотя на самом деле мысли читал легко.
Земфира рукой махнула, что вполне могло означать «отвали», но добавила:
— Не спрашивай.
— Али не любит тебя никто, ал и переночевать негде, а может, росинки маковой во рту не было? — не унимался он.
— Да, маковой не было. Вот бы достать горсточку маковых росинок… — Земфира бестолково смотрела в пруд, заунывно тянув «Я на камушке сижу».
— Смотрю я, плохи дела твои. А ты, слышь-ка, не задумывайся. Это все Шамбала виновата. Давай выпьем лучше, смотри, чего у меня тут… — Попович потянулся к холщовому мешку, привязанному к седлу и, развязав, достал мини-канистру литра на полтора.
— Это что? — повела носом Земфира, когда воздух смешался с запахом содержимого богатырской мини-канистры. — Водка?
— Как же могу я предложить девице водку! Чистоган это. Самогон! Шестьдесят градусов.
— Наливай, — пожала плечами Земфира. — А закуска у тебя есть?
— А как же, — Попович достал поллитровую банку болгарских маринованных огурцов, странного вида лепешку, надкусанную слева, и две головки чеснока.
