О Чонхи - Огненная река
Меня толкали прохожие. Они проходили мимо магазина и искоса кидали взгляды на меня, прильнувшую к витрине. Я отошла, мне невыносимы были ревность, растекавшаяся по телу, как электрический ток, и отвращение к щекочущему вожделению. Лишь теперь я обратила внимание на капли дождя, попадавшие на мою шею. Мальчишка громко предлагал зонты. Я купила жёлтый. Юбка, пропитанная влагой, стала тяжёлой, как одеяло, и била по коленям, которые горели от боли. Боль в ногах стала ещё нестерпимей, когда я увидела аптеку на другой стороне улицы. Мне так хотелось пожаловаться кому-нибудь на свою боль! Я зашла в аптеку и купила там согревающий пластырь. Под козырьком здания, там, куда не попадал дождь, я приподняла юбку и наклеила широкий пластырь на ноги. Было ощущение, что становится легче. Мне захотелось оклеить пластырем всё своё тело, каждый сустав которого был наполнен отвращением, как густой мокротой. Я хотела увидеть женщину из магазина игрушек. Ту комнату, где я была с ней, те занавески в мелкий цветочек, тот бледный утренний свет; но больше всего я хотела увидеть ту худую женщину. Но я не могу пойти туда. Тепло её тела, ночь с ней, в моей памяти это всё всплывало, как кадр из порнографического фильма.
В тот день я случайно встретила мачеху. Она шла с сумкой для продуктов, поглядывая на витрины магазинов с импортной одеждой, которые тянулись вдоль тротуара. Сначала, когда я её увидела, я просто растерялась. Но вскоре начала следить за ней. Мачеха шла очень медленно. Похоже, она бы меня не заметила, даже если бы я шла совсем вплотную к ней. Я остановилась. Потом опять догнала её. Я то отставала, то приближалась к ней. Та по-прежнему не замечала меня. Мне стало интересно то отставать, то догонять её. Я перешла на другую сторону улицы и продолжала следить за ней. Мачехе, видимо, вскоре предстоит рожать, у неё был уже большой живот, глаза были окружены чёрными пигментными пятнами, будто она надела тёмные очки.
Это было её привычное состояние. С тех пор как эта бывшая наша домработница, стала нам мачехой, она то и дело рожала. Мачеха шагала медленно, время от времени она останавливалась, отдыхала, потом двигалась дальше. Точно не помню, сколько лет прошло с того времени, когда она ушла из дома, забрав с собой свою шестилетнюю дочь; либо это было три года назад, либо четыре. Мне всё равно. Она по-прежнему, видимо, продолжает рожать одного за другим. Мачеха вдруг остановилась. Над её головой висела большая вывеска танцевального зала. Закинув на руку подол длинной юбки, она вошла в переулок, куда указывала стрелка. Я поспешно перешла через дорогу.
Мачехи нигде не было видно. Лишь после того, как я прошла ещё два переулка, я нашла этот зал. Парень в форме, похожий на персонаж мультфильма, преградил мне дорогу и сказал, что я должна знать о том, что школьникам сюда нельзя. А я ответила, что мне срочно нужно кое-кого найти. Тогда мне действительно казалось, что мне срочно надо найти мачеху и обязательно что-то ей сказать. Парень смущённо пожал плечами и махнул рукой — ну, ладно! Его жест не вязался с ним так же, как и его униформа. В зале было темно. Кажется, было рановато, шумел вентилятор, и время от времени было слышно, как перешёптываются люди. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я нашла мачеху.
Теперь она надела солнцезащитные очки. Огромный вентилятор не прекращал шуметь, и ветер от него шевелил её короткие волосы. Они встали дыбом, и мачеха в чёрных очках походила на клоуна. Постепенно собирался народ. Вентилятор гонял горячий воздух, и от этого становилось ещё жарче. Мужчины собирались отдельно от женщин. Оркестр начал играть. Люди лениво зашевелились, мужчины стали подходить к столикам, за которыми сидели женщины, и приглашать их, протягивая руки. В центре зала толстая певица что-то пела низким голосом. Я смотрела на мачеху. Та нервничала, как и другие женщины, оставшиеся сидеть за столиками. Повернув голову, она смотрела через плечо на танцующих и тяжело дышала. Большой живот был очень заметен. Мне стало её жаль. Она совсем не была похожа на ту женщину в красной пижаме, которая каждое утро по часу сидела в туалете, была бессердечна, и изо всех сил подчёркивала своё равнодушие ко мне. Певица держала микрофон и пела с рыданиями в голосе. Пары покачивались в танце. Свет менялся с красного на зелёный.
Я вспомнила, что когда-то давно, каждую ночь мне снились сны, в них я точила нож, чтобы убить мачеху и её детей, или поджигала дом. Я ненавидела понимающие подмигивания мачехи, которые всегда ввергали меня в страх и вызывали чувство вины; может, поэтому во сне накатывало желание убить её. Наконец песня закончилась, и певица отошла от микрофона. Танцевавшие мужчины и женщины, низко поклонились друг другу и разошлись по своим местам. Некоторые подошли к вентилятору и подставили под струи воздуха вспотевшие ладони.
Опять заиграла музыка. Я заволновалась — она может так и уйти, ни разу не потанцевав. Но мачеха шагнула в центр зала с мужчиной. Он положил свою руку на её спину, обнимая в танце. Ветром раздувало её жёсткую нейлоновую юбку. Оркестр играл «Голубой Дунай». Мачеха вскоре начала задыхаться. Неловко обнимающий её мужчина наверняка жалеет, что пригласил её, и думает: «Вот это я влип!» А может быть, он чувствует шевеление плода и испуганно ждёт, когда же закончится музыка, чтобы скорее избавиться от этой женщины в тёмных очках с большим животом.
Мне хотелось плакать. Каждый раз, когда мачеха кружилась, из-под подола поднимавшейся нейлоновой юбки выглядывали высокие, как сапоги, традиционные носки посон. Мне хотелось броситься к этой паре, закричать и вырвать мачеху из рук обнимающего её мужчины. Я чувствовала, как по моим кровеносным сосудам поднимается ненависть к мачехе и разливается во мне, как что-то развратное и интимное. Моё тело медленно расслаблялось. Когда музыка закончилась, мачеха, подхватив свой тяжёлый живот, поспешно ушла. Я направилась в магазин игрушек.
Женщина, сидевшая в ярком свете, смотрела в окно. Она встретила меня молча. Меня удивило, что выражение её лица совершенно не изменилось, когда в столь позднее время она увидела в магазине девочку.
— Вы меня знаете? — спросила я громко. На губах женщины дрожала еле заметная улыбка. Но при этом выражение её лица было застывшим, и мне было трудно понять, знает она меня или нет. Я попросилась у неё переночевать здесь, потому что слишком поздно, чтобы одной возвращаться домой. Лишь тогда женщина нежно улыбнулась. Я успокоилась. Она спросила, не хочу ли я есть. Я отрицательно помотала головой. Мне хотелось быстрее лечь.
Женщина позвала работницу и сказала, чтобы та закрыла магазин, а сама двинулась внутрь, крутя колёса инвалидной коляски. В голову вдруг пришла мысль, что эта женщина так торжественно освещала опустевшую улицу витринами для того, чтобы встретить меня. Она протянула мне руку и сказала: «Помоги мне». Сначала я высадила её из коляски, а потом помогла устроиться в постели. Она предложила мне лечь рядом.
Ночью женщина вдруг повернулась ко мне и обвила руками мою шею. Мы обнимались, с силой прижимаясь друг к другу.
Наши губы почти одновременно сблизились. Это было ни холодное, ни жаркое, а просто тёплое прикосновение. Женщина тяжело дышала. Она бормотала, обнимая меня за шею: «Я даже ребёнка родила, я мечтала о том, что заработаю много денег и построю дом, где нет лестниц, и буду жить там; а я живу среди неподвижных предметов, вокруг меня нет ничего, что могло бы само двигаться». Женщина всё ближе и ближе льнула ко мне.
В темноте шуршало одеяло, и широко, как поток воды, лилось плотское возбуждение.
Мы слышали, как бьются наши сердца, когда соприкасались наши груди. Женщина была в моих объятиях, её опытное тело возбуждало меня.
Когда я открыла глаза, в комнате ещё было темно, и я услышала звон колокола. Я считала, сколько раз ударит колокол, и решила встать, когда услышу десятый удар. Но услышав его, я закрыла ладонями лицо вместо того, чтобы подняться с постели. Женщина тоже, должно быть, уже проснулась. Она лежала спиной ко мне и не шевелилась. Я не слышала даже её дыхания. Под ладонями я закрыла глаза. Колокол продолжал звонить. Мне было неловко смотреть на бельё, сброшенное, как шкура животного.
Я встала лишь тогда, когда рассвело, и стала собирать разбросанные вещи, испытывая сильный стыд. Женщина лишь тогда взглянула на меня, когда я выходила из комнаты и поправляла рукой растрёпанные волосы, На её лице виднелись следы высохших слёз. С тех пор я ни разу не заходила туда. Но при этом я ревновала её ко всему, с чем она была связана. Я не могла зайти в магазин, потому что всё, что произошло той ночью, тянулось за мной шлейфом, как проклятие. Каждый вечер я лишь смотрела на неё через стекло витрины, и время от времени она мне снилась. Во сне мои руки ласкали её обнажённое тело. Но мне становилось плохо от похоти и отвращения, которые опять поднимали голову после того, как я просыпалась.
