Вера Чайковская - Мания встречи (сборник)
В разгар танца он вдруг подскочил к окну и стал вглядываться.
– Это, кажется, Лилия Михайловна куда-то пошла, – проговорил он, еще задыхаясь от непривычной встряски. Картину он осторожно поставил рядом с собой, у окна.
– Лиля? Постойте, я возьму бинокль.
Сол взял со стола бинокль и навел его на улицу. И в самом деле увидел Лилю. Она решительным шагом, правда, порой слегка подпрыгивая, шла куда-то в сереньком коротком платьице и в красных туфлях на высоких каблуках.
– Как гусь! – рассмеялся Сол. – И куда ей на каблуках? Она и без каблуков постоянно спотыкается.
Сосед взглянул на него глазами, в которых еще горел восторг, явно не слыша его слов.
– И надо же, опять как совпало! Вы мне дарите портрет, а тут и сама Лилия Михайловна! Благоговею!
– Чушь, чушь! Нормальная женщина. Идет устраиваться на работу в школу. Что вы себе опять придумали? Погодите, погодите…
Сол зачем-то навел бинокль на кусты, росшие вдоль дороги, и ему показалось, что он видит прячущуюся за кустами темную фигуру человека, которого он видел однажды в лифте.
Может, и впрямь наблюдает? Следит за каждым шагом, но издалека?
Сол опустил бинокль. Как много непонятного в мире. И сам он себе не понятен. И его поступки ему не понятны. И что теперь вообще делать? Куда плыть? – как выразился Пушкин.
Сосед открыл окно и перегнулся через него так, что это уже было опасно для жизни. В мастерской загулял веселый ветерок. Музыка продолжала греметь, и Сол снова погрузился в стихию безумного танца, ощутив все свои клеточки и поры, всю свою буйную чувственную энергию и еще какую-то глухую смутную боль, непонятно где. Но если болит, значит, он еще живой?!
Новеллы
Из цикла «Анекдоты из пушкинских времен»
Триптих № 2
Оленина и Змей
В родном Приютные Аннет стало бесприютно. Ей казалось, что родителям невыносим сам ее вид. Да и то сказать, сколько можно испытывать их терпение?! Каждую петербургскую зиму, танцуя вальс или мазурку с очередным воздыхателем, она давала себе зарок: вот за этого выйдет непременно! Но посватавшийся к ней некогда поэт, вероятно, был сам дьявол. Он что-то такое с ней сделал, что скучны ей стали все мужчины!
Вот ведь даже разумнейший дяденька Иван Андреевич предостерегал, подняв кустистые брови. Не иди, мол, Анетка, за этого курчавого. Вертопрах! Повеса! Пиит! И родители к нему не благоволили. И ее сердце к нему не лежало. А вот как станет она сравнивать «вертопраха» с тем, кто танцует с ней мазурку, – и так скучно, так невыносимо скучно сделается! Словно тот «вертопрах» каким зельем ее опоил, чтобы в девах она засиделась, раз за него не пошла.
И наряды Аннет меняла, и прическу, но встретит матушкин придирчивый взгляд или отцовский – сожалеющий – хоть из дому беги! Вот и решила она летом доставить родителям удовольствие и на месяц покинуть Приютино. Пусть узнают, как живется без «милой Анетеньки»!
Покатила в подмосковную усадьбу к своей приятельнице Алине Разумовской, которая давно уж ее зазывала и письмами, и через общих знакомых.
Ехала Аннет без радости. Алина, хоть и была двумя годами младше, уже несколько лет как выскочила замуж за милейшего Ванечку Разумовского, и у нее уже было трое крошек. А Аннет все не везло да не везло! К тому же она боялась, что Алина замучит ее своими крошками. Малолетних детей Аннет не жаловала. В глубине души она сама считала себя малым ребенком. Росту она и впрямь была совсем невысокого, а о маленькой ее ножке «вертопрах» раструбил всему свету.
Но за детьми был уход и присмотр. Над ними тряслись няньки. Их лелеяли родители. А ее, бедную маленькую Аннет, все бросили на произвол судьбы. И судьба принялась ее терзать со странным ожесточением.
Всем казалось, что раз она такая хорошенькая («вертопрах» даже находил ее красавицей), так богата и такого достойного рода, то замуж выйти ей очень просто. И ей все время хотелось крикнуть всем этим тетушкам и двоюродным бабкам, гневно топнув маленькой своей ножкой, что она не виновата! И никогда, никогда она не была той смешной разборчивой невестой, которую так зло изобразил дяденька Иван Андреевич в своей басенке. (Изобразить-то изобразил, а ведь отсоветовал Аннет бросаться в тот зыбкий, манящий, таинственный омут!)
Она бы вышла сейчас ну почти за любого! Но не удавалось! Даже те воздыхатели, которых сама Аннет считала смертельно скучными, покружив возле их дома месяц-другой, куда-то пропадали. И Аннет оставалось гадать, тревожно вглядываясь в венецианское зеркало, она ли в том виновата или просто «планида» ее такая, как говаривала старая нянька Анфиса, перешедшая теперь к детям сестрицы Вареньки. Даже няньку, которая так была привязана к Аннет, и ту у нее отняли!
Заколдовал! Уж точно заколдовал ее тот чернявый, гибкий, мускулистый, с быстрым огненным взглядом, похожий на Змея из сказки, которую в детстве рассказывала им с Варенькой Анфиса. Как проклятый Змей похитил из терема красавицу девицу и, скрутив хоботьем (нянька так и говорила: «хоботьем») ее белое тело, унес за моря и леса в свое логово.
Аннет нравилось слушать эту сказку, и она все просила, чтобы Анфиса повторила. А Варенька слушала вполуха, вышивала гладью полевые цветки и потом так удачно вышла за красавца!
Алина встретила Аннет без лишних сантиментов. Сразу показала ее комнату наверху, спросила о родителях, прошлась с Аннет по прелестной липовой аллее парка и, запоздало восхитившись обдуманным нарядом подруги – светло-сливочным платьем с высоким лифом и кружевной отделкой тонкой ручной работы, – побежала к своим крошкам. На бегу она крикнула, что в распоряжении Аннет молодая лошадка.
Алина показалась Аннет веселой, хозяйственной, цветущей. И Аннет невольно ей позавидовала.
Она решила, не теряя времени, осмотреть окрестности и, усевшись с помощью слуги на лошадку, поскакала по парку. Всадницей она была неутомимой и отважной.
По выезде из парка, там, где дорога сворачивала в березовую рощу, повстречался ей всадник на прекрасной белой лошади. Их лошади, противоположных мастей, почти столкнулись мордами. Оба всадника спешились. И всадник-мужчина, весело поклонившись даме, представился. Это был сосед Разумовских, помещик Михаил Клязьмин. Ведя за собой лошадей и беседуя, они прошлись по цветущей липовой аллее до усадьбы. Впрочем, Клязьмин больше молчал и лишь изредка взглядывал на свою даму, раскрасневшуюся от езды и беседы.
Кое-что Аннет узнать все же удалось. Оказалось, что Клязьмин некогда приятельствовал с «вертопрахом», соревнуясь с ним в умении различать на вкус сорта французских вин. В этом соревновании, как поняла Аннет по отрывочным намекам, Клязьмин был удачливее. Она, потупившись, проговорила, что его приятель делал ей предложение. Клязьмин оживился, даже засвистал что-то из Россини.
– В самом деле? Ну а вы?
Аннет подняла на Клязьмина ясный взгляд, который «вертопрах» сравнивал с ангельским.
– Ах да! – Клязьмин, видно, припомнил светские толки. Мадам Пушкина. Говорят, красавица.
Он засвистал громче и фальшивее. Этот свист был неприличен, но шел ее новому знакомому, как иному идет трубка, а иному – трость.
Аннет вдруг подумала, что Клязьмин ужас как похож на «вертопраха» – чернокудрая голова, не высокий, но очень мускулистый, часто улыбается, скаля белые зубы, весь быстрый, пружинистый, гибкий. Что-то пугающее и одновременно привлекательное в темном быстром взоре, в упругих, как у зверя, движениях. Но «вертопрах» Аннет почему-то не нравился, а Клязьмин просто очаровал. И поблизости не было ни добрых родителей, ни благоразумного дяденьки Ивана Андреевича, чтобы предостеречь ее от этого увлечения.
Гость провел в семействе Разумовских почти целый день. Он с ними обедал и ужинал, еще раза два выезжал с Аннет на верховую прогулку и вечером, переждав грозу, покинул гостеприимных хозяев, поцеловав ручки Алине и кинув рассеянный, но и чрезвычайно внимательный взгляд на Аннет.
Провожая подругу наверх, Алина вскользь заметила, что Клязьмин помолвлен с княжной Оболенской. Сюда приехал приводить в порядок имущественные дела. Аннет не сказала о госте ни слова, а стала расхваливать «милых крошек», которых, признаться, толком не разглядела.
Горничная, застилая ей постель, рассказывала, что сосед-помещик, тот, что сегодня гулял с барышней, по всему, чернокнижник. Слуга сказывал, что барин сидит в своем кабинете и часами смотрит в какую-то трубку, подложив под нее то липовый цвет, то камушек с большой дороги. Да и лошадь у него необычная. Ходит за хозяином, как собака. Горничная рассказывала с увлечением, и Аннет заподозрила ее в особом пристрастии к молодому помещику. Ничто не могло поколебать ее проснувшихся надежд. Помолвлен? Но ведь еще не женат! А слухи о чернокнижии – и вовсе пустые выдумки!
