Александр Дорофеев - Московское наречие
«Не надо говорить о нем дурно», – прервал Витас.
Не заметив звенящей струны в его голосе, Туз продолжал дурака валять: «А мне-то подарочек отвалил! Целый банк! А там и скамья подсудимых! Увольте – я все-таки не преступник».
Коля-нож кивнул ему на ноги: «А кто, стобля, слинял из магазина, не расплатившись? Ботиночки-то упер»…
Только теперь Туз заметил новые мокасины – ну, до того удобные, что и спал в них. Сожалея в душе, что не прихватил под шумок и другую пару, он потупился: «Это, простите, обстоятельства».
«Было время скинуть, – мрачно сказал Витас. – А сейчас у тебя опять обстоятельства, хуже некуда. Как ни прискорбно, слишком много знаешь. Ограбишь с нами банк – гуляй с миром».
«Да, ладно, бросьте шутить, ребята! – еще посмеивался Туз. – Ну, в крайнем случае, давайте своруем. Это мне ближе. Корень тот же, что и в слове „врать“. Да и на испанском вор звучит красиво – „ладрон“, а попросту брехун. Побрешем без большого ущерба для общества».
«Он совсем тупой», – обернулся Коля-нож к Витасу, ходившему без устали по гостиной.
«Брехня и шутки кончились! – замер тот перед Тузом. – Не забывай, ты реэн – заложник. Или банк с нами, или темная основа в одиночку. Шлепнем в квадрате, а найдут на парижском кладбище животных. Бывал? Чудное местечко! Будешь лежать рядом с какой-нибудь Жужжу или Бобиком. Выбирай, а утром дашь ответ»…
«Да, кум, – кивнул Коля-нож, направляя револьвер прямо в живот. – Лучше банк, чем Бобик!»
Все это было противно. И не столько Жужжу с Бобиком, сколько револьвер. То есть тоже ничего особенного, если не представить, как вырвется с треском пуля, разорвет кожу, а вскоре и важные внутренние органы, пребывающие в покое и неведении.
«Похоже, вы спятили», – сказал Туз, начиная догадываться, что все это всерьез.
«Знаешь ли, – вполне разумно ответил Витас. – Каждый немного сумасшедший – локо, как тут говорят. И вселенная наша трижды безумна, потому что состоит из трех миров – лок. Выходит, трилока! Так нужно ли хранить благоразумие? С тех пор как игры стали профессиями, все допустимо в этом мире»…
Бежать Тузу было некуда, и он провел бессонную ночь в думах: «Что я совершил в жизни? Какие отношения имел, кроме поверхностных половых? Кто я в этом мире – гость или заложник? Да за меня и выкупа не дадут! Но какое безнадежное слово – реэн! В нем возвращенная безличность. Неужто остается грабить банк? Хотя до гроба тут рукой подать – одна основа. Возможно, пора начать новую жизнь, уйдя из этой. Коли житье вялое, то лучше быстрая смерть. Для грешника страшен только сам миг смертельный, о чем говорил в псалмах царь Давид. Увидишь и осознаешь всю мерзость дел своих – это и есть мгновения адские. А за ними – свет и любящий, прощающий Отче».
Уже на рассвете вспомнил о кандалах, капкане и карцере, повязанных одним зловещим «ка», и утром дал ответ: «Ну, банк так банк! А вы бы и впрямь меня застрелили?»
Елозя шваброй по полу, Витас выразился туманно: «Слыхал о телескопе Хаббла, который установил, что все мы звездная пыль? Погляди, сколько пыли. Такая пылища вокруг! Сара к ней привыкла у себя в кибитке, но хуже нет, когда лежит мертвым слоем. Зато в движении забавна. – Дунул на тумбочку, подняв целое галактическое облако, – Когда действуешь, веселее жить и земля быстрей летит во вселенной. Нужны потрясения в жизни. Все к твоему же благу! Как говорила древняя Пифия: „Делай, что суждено, а беды одни за другими“.
Такой ответ, конечно, не мог удовлетворить. «Не позвонить ли тайком, куда следует?» – мелькнула мысль, и, вспомнив полицейского, дотошно изучавшего конверт, Туз сказал между прочим: «А полиция тут въедливая – из-под земли достанет».
Коля-нож согласно кивнул: «Почти все чирики».
«В смысле взяточники?»
«Напротив, неподкупны, – пояснил Витас. – Индейцы из племени чириков. У них другой порок – уверены, что все на свете знают, и крайне речисты. Особенно с адресами перетык. Пока не разберутся, что к чему, не успокоятся – до победного конца ворошат память».
Завтракали всем семейством кукурузными хлопьями с молоком.
Туз вздохнул, отодвигая тарелку: «Значит, опять в индейцев играть?»
«Где же ты видел, чтобы они гурьбой по банкам шастали?» – поперхнулся Коля.
«Я и в обувном их прежде не видал», – совсем загрустил Туз.
«Как учит Розен Львович, для каждой двери своя отмычка, – заявил Витас. – Но чем проще, тем надежнее. Учитель так и говорит – где просто, там ангелов со сто».
«А нельзя ли почитать какое-нибудь руководство по ограблению?» – пытался шутить Туз, но ответы получал не в тон серьезные. Раскладывая на столе карту города, Витас сообщил, что издательство «Мека-Мека» выпускает учебник Розен-Льва, с картинками, графиками и диаграммами: «Там обобщен опыт лучших разбойников западного полушария. Не думаю, что нам стоит тягаться с ними в области пракрити, то есть, хочу сказать, не будем применять материально-технические средства, но возьмем свое чистой пурушей – духовным абсурдом. Нелепость всегда вела русского человека к успеху».
Коля, покончив с хлопьями, всаживал, как в былые времена, нож меж пальцами. «Ты, кум, это, не ссы в пустое корыто – далеко слыхать! – ободрил народной мудростью. – Короче, не сходи с ума, а будь на стреме. Вообрази, что покупаешь кило бананов. Чинно и покойно. Удобнее всего в фартовый час. Верь, у нас будет счастливый час в банке!»
«Как?! – удивился Туз. – Целых шестьдесят минут?»
«Ну, не буквально, – хмыкнул Витас, рисуя на карте кружочек. – Минут поменьше, однако час воистину счастливый. Разве не знаешь – с четырех до пяти – когда в любом баре наливают две рюмки за одну цену? Самое хорошее время для посещения банка!»
Это было совсем интересно: «Просишь сотню, а получаешь две?»
«О, небо, с кем приходится работать! – потянулся Витас и ткнул карандашом в кружок. – Вот подходящий объект. Собирайтесь-ка на визуальный осмотр»…
Он выбрал банк под названием «Бананмекс» на улице Данте.
Стояла чудесная демисезонная погода, когда сами ангелы спускаются с горных вершин, принося с собой легкое дуновение эфира на вечноцветущие улицы Мехико. В кроне каждого дерева, на каждом кусте возились птицы – от колибри, щурков и райских до козодоев, индийских удодов и здешних дубоносов. Немыслимо пели, лопотали, стрекотали, гомонили.
«Заткнись!» – шикнул Коля-нож на особенно громкую птичку-завирушку, мешавшую сосредоточиться. Устроившись на скамье напротив стеклянной стены банка, они озирали поле грядущей битвы. Место казалось уютным и мирным, даже каким-то сокровенным, вполне пригодным для ограбления. У входа сидел охранник, разглядывая что-то под носом – то ли козявку, то ли кусочек кукурузного ослика, застрявшего в усах с обеда. На поясе у него висела внушительная кобура, по правую руку – короткоствольное помповое ружье, а по левую – велосипед с тремя скоростями. В самом банке прохлаждались несколько посетителей, не думая о грабежах. Туз тоже верил в здравый смысл и надеялся, что за время длительной подготовки высшие силы успеют вразумить налетчиков.
Наскоро изучив полицейского, Витас щебетнул: «Чирик! С ним просто. Главное, как следует озадачить. Не правда ли, экспромт и экспроприация схожи?» – И мигнул Коле, который, все смекнув, тотчас устремился к охраннику. Будто отчаянный сирота, протянул мятую бумажку с адресом и молвил со слезой: «Кум, как пройти в ад?»
У чирика глаза разгорелись – быстро вытащил блокнот и помповым ружьем, только с виду огнестрельным, а на самом деле писчим, начал изображать витиеватый маршрут.
Солнечный день посерел, смолкли птицы. «Пур ле пти» – вспомнил Туз выражение путеводителя Гии, то есть – делать по-маленькому. И поискал глазами корыто. Честно говоря, был близок и к большому. Но делать нечего – поплелся вслед за Витасом в банк.
Достав из кармана безразмерную сумку с револьвером, Витас поклонился: «Сеньориты и кабальерос, какой чудесный буэнас тардес! – начал, как уличный попрошайка. – А утро будет еще прекрасней. Если желаете убедиться, живо – деньги!»
Никто не возражал. Всем было любопытно увидеть следующее утро. Сумка наполнялась, мирно переходя от окошка к окошку. Вот благоразумные люди – что капитал в сравнении с днем жизни! Ах, как ясно осознал это Туз, и стало ему совсем дурно в роли грабителя. Казалось, вот-вот рухнут тринадцать ацтекских небес, а сам он уже в жерле вулкана. Вмиг вспотел и завонял, точно год не мылся. «Господь Господа моего, как же тебе одиноко в расщепленном твоем двуединстве, – думал, цепенея. – Измыслил нас и создал, а мы чего творим!» Он должен был быть на стреме, как в стременах, на цыпочках, все примечая. Да так ошеломила внезапность и неотвратимость происходящего, что сгоряча проник взором в тонкие миры.
И увидел серебряного ангела-керубину. Конечно, ангел уместен на улице Данте, как, впрочем, и грешники. Отвергая бесполость, керубина приблизилась, прошептав: «Трахни меня, не отходя от кассы. Аз ме амор!» Лет двадцать назад Туз, возможно, и отважился бы, но теперь остерегся, не понимая, то ли у ангелов с обонянием плохо или просто насморк? Счастливый час подходил к концу, и следовало убираться из банка. Чирик уже подробно обрисовал на листочке весь путь до ада. «А теперь, компадре, разъясни, как попасть в рай», – от души просил его Коля. Но не суждено ему было узнать. Оставив довольного охранника, они скрылись в путаных переулках географических названий.
