Андрей Остальский - КонтрЭволюция
Никаких женщин видно не было, но трое мужчин разного возраста, сменяя друг друга, следовали за ней целый день напролет. Они все время переодевались, маскировались то под строителей, то под продавцов, то железнодорожную форму напяливали. И особенно при этом не прятались, ходили за ней по пятам, поджидали у магазинов и у поликлиники, у подъезда дома. Не учли, что художник легко распознает преследователей, несмотря на переодевания. А, может быть, как раз все понимали, но хотели создать впечатление, что за ней не трое, а целая армия какая-то ведет наблюдение. Напугать старались. И напугали.
Это было очень неприятно. Что делать, Наталья не представляла. На милицию надежды не было, расстраивать тетку и посвящать ее в происходящее не хотелось, хватит с нее двух гипертонических кризов за год. От Ирки толку нет, только болтовня по городу пойдет. И тут Наташа встретила на улице своего школьного учителя труда и гражданской обороны Эдуарда Петровича.
Ему было уже хорошо за семьдесят, он давно вышел на пенсию, и теперь, как полагается, посвящал свои дни заботе о внуках и охоте за едой. Вот и сейчас он шествовал по улице Урицкого с авоськой в руках — из магазина в магазин, в надежде, что где-нибудь что-нибудь «выбросят».
Со школьных времен почему-то навсегда застряла в памяти его фраза, которая очень веселила мальчишек из класса: «Разметку знаешь? Режь по шаблону!»
Наталья всю жизнь сама себя так и подбадривала, когда приходилось делать неблагодарную трудную, черную работу, вроде грунтовки холста или занудного расписывания второстепенных деталей, вовсе не требующего вдохновения. «Разметку знаешь? Режь по шаблону!» — выкрикивала она боевой клич и бросалась на штурм. И когда побеждала, вспоминала учителя.
В школе абсолютно все, ученики за глаза, а учителя часто и в глаза, звали его, естественно, Петровичем.
Когда Петрович впервые увидел Наташу после ее выписки из больницы и возвращения в Рязань, он так искренне ей обрадовался, так заразительно хохотал, что и у нее на душе как будто стало легче.
«У-у, — гудел он, — мне рассказывали, что ты похорошела, а я не верил, говорил, куда ж еще хорошеть-то? Но оказывается — есть куда! Нет, посмотрите на нее, какая прелесть!»
Петрович сверкал лысиной, блестел вставной челюстью, совершенно не чувственно, а по-дружески жал ей руки.
«Знай, знай наших, — смеялся он. Потом вдруг даже прослезился. — Порадовала старика», — говорил.
С тех пор Наташа старалась почаще заглядывать к Петровичу, несколько раз зазывала его к себе. Он вряд ли много понимал в живописи, но внимательно, с уважением рассматривал ее работы — ему было любопытно. Каждая встреча с учителем повышала настроение, а он просто-таки весь светился, когда видел Наталью. Она радовалась, вполне эгоистически, что Петрович еще крепок, ничем особенным не болеет и, даст бог, проживет еще долго-долго.
И вот именно его она и увидела на улице Урицкого в тяжелый момент. Заметив ее, он сразу заулыбался во весь рот, замахал приветственно руками. Но приблизившись, нахмурился: увидел по выражению ее лица, что она чем-то сильно обеспокоена.
— Наташенька, что случилось? Скажи, лапушка, я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Эдуард Петрович, вы не поверите! Я знаю, это звучит нелепо… но… в общем, за мной следят…
Теперь уже Петрович нахмурился. Нахмурился так смешно, что Наталья чуть не прыснула, несмотря на всю серьезность положения. Подумала: «Надо же, я никогда не видела его хмурым».
Теперь она легко прочитывала на его открытом лице мелькавшие в его голове мысли. Первая: «Что за чушь? Уж не разыгрывает ли она меня? Тогда посмеемся вместе, но я посоветую ей так не шутить больше, не в той стране живем». Вторая: «Нет, видно, не шутит. Вон какая напуганная». На смену ей пришла третья: «А вдруг не чушь? Вдруг и вправду? Но какой интерес она может представлять для органов? Совершенно никакого! Но у нас могут ведь и без интереса. А что, запросто. Так, по навету глупому какому-нибудь. Квартира, например, кому-нибудь ее понадобилась, вот и сочинили». Четвертая: «Но, скорее всего, девочке показалось, привиделось. Фильмов про разведчиков насмотрелась, вот вчера как раз очередную серию «Семнадцати мгновений весны» показывали. Или просто нервы расшатались — жизнь-то у нее не простая».
Наташа не сомневалась: так или примерно так размышлял Петрович. А вслух он сказал:
— Кто следит-то, Наташа? Энкавэдэ?
— НКВД? Да нет, не думаю, — сказала она. — Очень странная история. Сначала какая-то безумная эстонка за мной ходила, потом она стала требовать, чтобы я продала ей свои картины, деньги предлагала несуразные. Ну, я, конечно, не поверила, такого не бывает. Потом она почему-то обиделась на меня или сделала вид, что обиделась. Побежала кому-то звонить, на меня жаловаться. И вот с тех пор трое мужиков за мной ходят целый день. Вон, посмотрите незаметно, видите, на углу стоит человек в железнодорожной форме? Так вот, я его каждый день вижу, только он все время переодевается в разное, но я-то художник, меня не обманешь…
Петрович посмотрел — довольно прямо, не скрываясь — на железнодорожника. Хмыкнул. Сказал:
— А вот я сейчас к нему подойду и задам пару вопросов. У меня, между прочим, родной племянник в милиции служит. Правда, в ГАИ, но у него и в других подразделениях кореша есть. Так что привлечем в помощь правоохранительные органы, если что.
— Ой, не надо, Эдуард Петрович! — запричитала Наталья. — Чувствую нутром, это опасные люди какие-то… Прошу вас, не делайте этого!
Но, оказывается, бывали случаи, когда старый учитель мог проявить настойчивость и отвагу, если не упрямство. Наталья вспомнила, что во время войны он, кажется, служил во фронтовой разведке и слыл специалистом по добыче «языков». Вот и решил, видно, тряхнуть стариной.
— Сейчас, сейчас разберемся, кто тут чем занимается, — бормотал он, решительно направляясь к железнодорожнику, который тут же заметил движение. И вроде занервничал. Приближение Петровича ему явно не нравилось. Он стал нерешительно оглядываться. Похоже, выбирал пути к отступлению.
«Ага! — победоносно думала Наталья. — Не ндравится? То-то же! А то думают, за меня и заступиться некому».
Петрович тоже заметил произведенный эффект и обернулся к Наташе, чтобы приободряюще ей подмигнуть: дескать, видишь, противник почти обращен в бегство.
Наташа уже радостно улыбалась ему в ответ, когда вдруг увидела, что с его лицом происходит что-то странное: веселое, почти игривое выражение сменилось тревогой, даже испугом. Испуг относился явно к чему-то, что он увидел за ее спиной. Наташа попыталась обернуться и посмотреть, что же такое его напугало, но не успела. Петрович каким-то непостижимым образом — это должен был быть настоящий прыжок — снова оказался с ней рядом и сильно толкнул ее. Наташа упала. И в ту же секунду услышала визг автомобильных тормозов. Старенькая серая «Победа» остановилась там, где только что стояла Наталья — и в миллиметре от Петровича. А может, и не в миллиметре. Похоже было, что передний бампер касается его ног. Петрович стоял на ногах нетвердо, шатался.
«Победа» и полсекунды не простояла в этом положении, резко подала назад, потом развернулась и рванула прочь. Наташа зачарованно смотрела вслед. Она была уверена, что узнала человека за рулем: это был один из той троицы, что в последние дни все время попадалась на ее пути. Один из следивших. Самый молодой из них. С узким злым ртом и длинным носом. Наталья узнала его, несмотря на то, что он нацепил на себя очки и водрузил на голову какой-то бесформенный картуз.
Но тут же она вспомнила о Петровиче. Кинулась к нему.
— Как, как вы? Вам больно? Они вас ушибли? — кричала она.
Петрович мотал головой: нет. Но был очень бледен — таким его Наталья тоже никогда еще не видала.
— Что-то мне… нехорошо, — тихо сказал он и схватился за сердце.
— «Скорую»! Нам нужна «Скорая»! — Наталья оглядывала улицу, но вокруг было пусто. Прохожие словно куда-то попрятались. И железнодорожник тоже исчез — как сквозь землю провалился.
4
В больницу Петрович ехать отказался. Ноги, руки целы, и слава богу — подумаешь, синяки будут, давление — и то уже в пределах нормы. И сердце уже не ноет. Нет, сказал, тоска в этой больнице, я уж как-нибудь. Но в милицию с Натальей пошел — правда, неохотно. Чувствовал, что ничего хорошего из этого похода не выйдет. Да и Наталья тоже знала это в глубине души, но надо было попытаться сделать что-то. Хотя бы для очистки совести, как выражалась тетушка.
Опер, принимавший заявление, откровенно зевал. Да еще муха к нему какая-то привязалась, летала вокруг, прицеливалась сесть на макушку. Он то пытался поймать ее, то просто прогнать, но ничего не получалось. Та ловко уворачивалась от неуклюжих рук, взлетала высоко, прямо под потолок отделения, потом снова выписывала круги, постепенно снижаясь в направлении его головы. Опер следил за ней напряженным взглядом. «Какие-то у нее личные счеты с этим милиционером, — размышляла Наталья, — может, он ее детей обидел?»
