Всеволод Бенигсен - ГенАцид
— Тоша, — тихо сказала Нина, выскочившая на крыльцо, заслышав треск полыхающего здания библиотеки.
— Кончай молотьбу! — наконец, крикнул кто-то. — Айда в библиотеку!
И толпа рванула прямо по обмякшему телу Антона к дверям.
— Давай ее, родимую!
— По-нашему! Займется дай бог!
— Сделаем красиво!
Дверь легко сбили с петель. Разбежавшись по разным углам библиотеки, быстро подожгли несколько книг, и огонь начал свое стремительное размножение. Вскоре все внутри заволокло едким дымом, и народ, кашляя и чертыхаясь, повалил назад, на улицу. Еще через пару минут огонь охватил все здание. Горели пыльные полки, горели пионеры-герои. Горели стулья и перекрытия. Горели газетные подшивки и русская классика. В предсмертной агонии пылали Лермонтов в обнимку с Гладковым и Маяковский бок о бок с Панферовым.
Огню ведь все равно, что жрать — памятник архитектуры или деревянный сортир, литературное достояние или вчерашнюю газету. Он, как и хаос, его породивший, всеяден.
Деревянное здание библиотеки превратилось в один большой факел, где внутри, обретая последнее единение, горели авторы, а снаружи шумели объединившиеся большеущерцы.
Гришка-плотник достал из кармана свою книжку, размахнулся и что есть мочи швырнул ее в пасть жадному огню.
— Туды ее, ёпт! — крикнул он, перекрывая треск рушащихся перекрытий и балок.
Его примеру последовали остальные, у кого в карманах были выданные Пахомовым книги. Покидав книги, немного успокоились. Радостно протягивали к жаркому огню замерзшие руки бабы. Остатками водки грелись уставшие мужики.
31
Когда к библиотеке подъехали Бузунько с Черепицыным, ничего уже сделать было нельзя. Деревянное здание обвалилось, и теперь огонь пожирал остатки обуглившихся бревен и прыгал по пеплу сгоревших книг. Некоторые страницы можно было еще прочитать, только теперь они выглядели как негатив фотопленки — белые буквы на черном фоне. Дотрагиваться до них уже было нельзя — хрупкие страницы от прикосновения превращались в горку золы. Народ, заметив приближающийся уазик, разбежался кто куда, и, несмотря на все усилия матерящегося Черепицына, никого схватить не удалось. Зимин, который прибежал к библиотеке сразу после того, как закончил осмотр тела Мансура, бросился к Антону, но по запекшейся на губах крови сразу понял, что опоздал.
На следующий день из райцентровской больницы вернулась осунувшаяся Катька. Ее привез Валера. После выкидыша она сильно похудела. Почти ни с кем не разговаривала, только кивала или мотала головой. Даже на события, происшедшие прошлым вечером, она никак не отреагировала — только пожала плечами. Валера, который провел в больнице рядом с Катькой всю ночь, узнав о том, что приключилось в деревне, пока он был в райцентре, впал в какую-то озлобленную тоску. С Танькой (хотя она и провела весь прошлый вечер сначала в магазине, а потом дома и к событиям не имела никакого отношения) он не пожелал говорить. Ходил от Климова к Зимину и обратно, пока не захмелел до такого бесчувственного состояния, что потом целую неделю бродил по деревне, пьяный и злой, нарываясь на драку. Это, впрочем, не помешало ему помочь Нине и ее отцу с переездом. Валера отвез их на станцию и посадил в поезд. Потом долго сидел на холодном бетоне у зеленой кассы, там где еще недавно лежала, теряя ребенка, Катька, и плакал, отхлебывая из бутылки. Иногда принимался читать какие-то стихи, но быстро сбивался и колотил себя кулаками по голове, проклиная за то, что не вернулся в тот же вечер в Большие Ущеры, а остался в больнице рядом с Катькой.
Нина сначала не знала, куда и зачем ехать. Но в деревне оставаться уже не могла. Да и вообще ничего не могла. Ни дышать, ни жить. Однако мать Антона уломала Нину не отменять решения и переехать жить к ней в Москву — к Нине она всегда относилась тепло и сейчас, несмотря на такой трагический распад семейных связей, чувствовала к той уже почти родственную любовь.
Бузунько понизили в должности и перевели в райцентр. Начали было служебное расследование, но особо не усердствовали, так как прямой вины его не было. Черепицын остался на своем месте и как мог помогал приехавшей из центра следственной группе. Впрочем, группа эта ничего толком собрать не смогла — все участники кровавого похода перекладывали вину на ближнего своего, кто первым ударил или поджег, вспомнить не могли, так как «были пьяны». Бабы выгораживали мужей, мужья жен, а друзья друг друга. Так и зависли два убийства как совершенные «неизвестной группой лиц». Единственный, чью вину удалось доказать, был Гришка, который особо и не отпирался, а сразу сознался в том, что убил собаку. Но и тут «жестокое обращение с животными» быстро превратилось в «допустимую самооборону», и дело закрыли. Пухлую папку со свидетельскими показаниями отправили в Москву, но по дороге она где-то затерялась, чего, впрочем, никто и не заметил, так как никаких обвинений и не было выдвинуто. Митрохина почему-то повысили и перевели работать в столицу. Почему, не знает никто. Даже сам поседевший от страха перед возможным наказанием Митрохин.
Додар хотели было отправить в детдом, чтобы детдомовское начальство начало розыск родственников, но Катька, когда пришла в себя, подала документы на удочерение. Так они и сошлись под одной крышей — мать без ребенка и ребенок без родителей.
Митька так и не позвонил из Мурманска. А про письмо (его распечатал Валера) узнал, когда было уже поздно.
Новый год, кстати, в тот раз (единственный в истории деревни) не отмечали. Елки большеущерцы ставили по старой традиции не раньше 31-го декабря, но 31-го было страшное похмелье, допросы и всеобщая подавленность — какой уж тут праздник.
Отмечали только Поребриков с семьей да Зимин, решивший не обделять дочку новогодней радостью. Привел к себе Додар, и она встречала тот Новый год вместе с Лерочкой, словно они были сестрами.
Мансура, Антона и Серикова похоронили за оврагом, всех троих рядом. Странное посмертное соединение людей, которые при жизни не были особо близки. Туда же, за овраг, отвезли и остатки библиотеки — ее похоронили четвертой в этой компании.
Бульду Климов зарыл у себя во дворе. Что ставится на могилах животных, он не знал и потому просто сколотил фанерную табличку, на которой написал черной краской «Бульда». Без дат. Просто — «Бульда».
А книжки с пепелища, которые либо чудом остались целы, либо не до конца сгорели, большеущерцы растащили по домам. Зачем — одному богу известно. На память, наверное.
ПРИЛОЖЕНИЕ * СЛУЧАЙ С ПОСЕЛКОМ ЗАПОЛЯРНЫЙ
Допускаю, что это самая большая сноска за всю историю мировой литературы. Но что делать — я поставил эту чертову звездочку в середине романа, я теперь за нее и отвечаю.
Газеты не только не посвятили этому случаю, несмотря на всю его забавность, столько места, сколько посвятили вышеописанным событиям в Больших Ущерах, но и вовсе его проигнорировали.
В чем причина, спросите вы. Во-первых, в атмосфере секретности, окутавшей это происшествие. Причину тому смогли понять, только когда прошло много лет и все это уже стало неинтересно и неактуально.
Во-вторых, произошел он на много лет раньше событий в Больших Ущерах, то есть во времена, когда только-только распался Советский Союз и крупномасштабные и, я бы даже сказал, эпохальные события случались чуть ли не по два раза на дню и только действительно глобальные новости имели шанс попасть на первые полосы газет. Вполне естественно, что в итоге народ абсолютно разучился удивляться чему-либо. Согласитесь, что во время Апокалипсиса вряд ли кто-то заинтересуется очередным витком палестино-израильского конфликта или даже глобальным потеплением. А газета перед концом света с шапкой типа «Ученые нашли средство против СПИДа» будет смотреться и того нелепее. Я уже молчу про наводнения, пожары и прочую ерунду.
И потому нет ничего удивительного, что такая мелочь, как история, которую я вам поведаю ниже, прошла мимо тогдашнего читателя, развращенного всяческими сенсациями.
Тем не менее даже в те далекие времена были люди, которые обратили внимание на крохотную заметку в одной из центральных газет. В ней говорилось о далеком северном поселке, волей судеб оказавшимся… Впрочем, давайте-ка все по порядку.
Как уже говорилось в рассказе про Большие Ущеры, перепись населения лишь в двух случаях дала осечку — в Больших Ущерах и в поселке Заполярный. Что касается первого, то я уже достаточно рассказал о метафизических причинах подобной осечки. В последнем же сбой произошел по причине гораздо более прозаической (хотя и не менее курьезной), а именно фактической недосягаемости острова. Не удаленности, не труднодоступности, а именно недосягаемости, полной и, как позже выяснилось, окончательной.
Дело заключалось в том, что участок суши, на котором находился поселок Заполярный, неожиданно откололся и в виде дрейфующего острова диаметром в несколько километров понесся в открытое море. Не хочу утомлять читателя деталями и научными терминами, а посему опускаю скучные подробности. Стоит, однако, заметить, что жители Заполярного сей геофизический казус заметили не сразу. Нет, конечно, они ощутили некий толчок, но был он не особо сильным, к тому же произошел ночью и в единственном числе. Наутро все, конечно, подивились столь странному событию (землетрясениями природа в их краях не славилась), но, в конце концов, мало ли в природе случается неизвестного. Остров понесло так плавно, что движение практически не ощущалось. К тому же, поселок оторвало вместе с находившимися на его территории торговым центром, школой, автономной электростанцией и остроенным к визиту президента кинотеатром (репертуар коего обновлялся без преувеличения раз в полярную ночь). Таким образом, жители Заполярного, уже будучи в дрейфующем состоянии, еще несколько дней ходили в школу, за покупками и в кино. Первым, кто заподозрил неладное, был глава поселковой администрации и по совместительству директор торгового центра Павел Чухнин, который, так и не дождавшись обещанной партии электрообогревательных приборов, решил позвонить на материк, дабы, простите за каламбур, обматерить за эту задержку руководство Архангельской области (частью которой и является архипелаг Новая Земля). Однако телефонной связи не было. Это, впрочем, не показалось Чухнину странным, так как на нее из-за постоянных обрывов проводов давно никто не рассчитывал, пользуясь, как правило, кустарными приборами спутниковой связи. Чухнин не был исключением, поэтому, плюнув и чертыхнувшись, принялся сквозь шипение и помехи прорываться в приемную губернатора через космическое пространство.
