Александр Ширванзаде - Хаос
Покидая скромную квартиру, дорогою в город Смбат часто погружался в вечно тревожный океан мыслей – то грустил, то радовался, вспоминая Шушаник, которая день ото дня делалась все молчаливее и печальнее. Грустил Смбат, вспоминая свою непоправимую ошибку, вспоминая милых детей; радовался» сознавая, какое впечатление производит он на девушку. Но в то же время Смбат понимал, что у него нет прав на сочувствие, сквозившее в поступках и словах этого хрупкого создания. Он знал, что его частые посещения с каждым днем усиливают это сочувствие; он читал все душевные движения Шушаник и в чертах ее ясного лица и в глазах, казавшихся все грустнее и грустнее. Вот почему Смбат счел, наконец, долгом прекратить визиты к Заргарянам. Но напрасно! В каждый приезд на промысла точно какая-то непреодолимая сила влекла его в неприхотливую квартиру конторщика.
Как-то он отправился на промысла вместе с Микаэлом. По дороге они говорили о делах. Смбат жаловался на управляющего Суляна, чрезмерно занятого личными делами в ущерб своим прямым обязанностям.
– Таз ты недоволен, отчего же не уволишь? – спросил
Микаэл.
– Легче терпеть убытки, которые причиняет служащий, чем лишить его места.
Заговорили о Давиде Заргаряне. Смбат с похвалой отозвался о его преданности, любви к делу, бескорыстии и познаниях.
– А что ты скажешь о его племяннице? – вдруг спросил Микаэл.
Смбат растерялся: какая связь между деловым разговором и Шушаник, и почему Микаэл так пристально смотрит на него?
– Я интересуюсь твоим мнением, потому что она… неравнодушна к тебе, – проговорил Микаэл, и какая-то тоскливая нотка прозвучала в его голосе.
Сконфуженный Смбат отвернулся от брата и устремил взгляд вдаль.
– Ты смутился… Должно быть, и сам чувствуешь, что она неравнодушна к тебе. Да и как знать, может, и сам небезразличен к ней?
– Микаэл, ты знаешь, я не люблю глупых шуток…
– Но ведь ты любишь правду, не так ли? Думаешь, я буду против, если ты полюбишь эту девушку? Нисколько. Впрочем, я не могу одобрить твой вкус, вот и все…
– Неужели? – произнес Смбат неопределенно.
– Она самодовольна и с гонором.
– Может быть, – произнес Смбат тем же тоном. – Она некрасива и несимпатична.
– Кажется, я никогда не расхваливал ее красоту.
Микаэл принялся насвистывать веселый мотив, совсем не отвечавший его взволнованному настроению. В Смбате зародилось нехорошее чувство: он позавидовал брату, его холостой свободной жизни. Однако, вспомнив детей, он поспешил заглушить чувство неприязни.
– Смбат, – прервал молчание Микаэл, опираясь на трость, – я сознаю, что ты нравственно выше меня, что я в твоих глазах опустившийся, испорченный человек, но скажи, пожалуйста, когда же я удостоюсь твоего доверия хотя бы в хозяйственных делах?
Вопрос был неожиданный для Смбата. Он не догадывался, что бессвязные на первый взгляд слова Микаэла – это отклик его душевных мук.
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что у тебя ко мне нет доверия. Ты передал мне промысловые дела, а сам все-таки ездишь сюда два-три раза в неделю. Выходит, что я не справляюсь со своей задачей или не умею проверять работу Суляна. Зачем ты делаешь меня смешным в его глазах?
– Хочешь, я совсем перестану ездить на промысла? – Одно из двух: либо я, либо ты, – проговорил Микаэл, странно посмотрев на брата.
Через час, после осмотра промыслов, Смбат обратился к Заргаряну:
– Давид, попотчуйте меня сегодня в последний раз чаем…
На столе, покрытом белой скатертью, кипел блестящий самовар, когда вошли братья Алимяны.
Приглашая Смбата, Давид, разумеется, не мог не пригласить и Микаэла, хотя всей душой был против того, чтобы этот человек переступил его порог. После события в клубе Давид не мог побороть непреодолимого отвращения к Микаэлу. Пригласил он и Суляна, также вопреки своему желанию: отношения его с управляющим были натянутые. Для Суляна пребывание Заргаряна на промыслах было в высшей степени нежелательным. До этого Сулян действовал самостоятельно, расходовал сколько угодно, составлял счета, как хотел. Теперь же он чувствовал над собою неподкупного контролера, грубая правдивость которого нередко его смущала.
Шушаник, стоя у стола, перетирала чайные стаканы. Увидев Микаэла, она вздрогнула и чуть не выронила стакан. Стиснув зубы, девушка сделала усилие, чтобы скрыть недовольство.
Сегодня Микаэл впервые видел ее в новеньком платьице. Густые волосы были тщательно зачесаны и уложены на затылке; шпильки с трудом сдерживали их пышные волны. Сегодня она показалась Микаэлу и выше, и стройней. Обаятельная женственность исходила от нее, словно ласковый майский ветерок. Даже движения ее изменились, став более гибкими и мягкими. Казалось, в этой скромной, стыдливой девушке проснулась новая душа, окружавшая ее светлым ореолом.
Никогда бы Микаэлу и в голову не пришло, что когда-нибудь он мог так смутиться, как смутился сегодня в присутствии этой бедной девушки. И было отчего: во-первых, он провинился перед нею; во-вторых, опозорился на весь город. А главное, Микаэл боялся презрения Шушаник. Он испытал даже какой-то страх, когда на мгновение его глаза встретились с умными, прекрасными глазами, в которых уже не замечалось прежней безмятежности.
Разговор носил чисто деловой характер. В новых постройках Смбат усмотрел недостатки – результат неуместной экономии Суляна.
Он мягко упрекал управляющего, но, видимо, был взволнован – временами в голосе его звучали гневные нотки. Ясно, что не Сулян был причиной его волнения. Инженер оправдывался, говоря, что привык экономно обращаться со средствами Алимянов, избегать ненужных расходов, за что и пользовался доверием покойного Маркоса-аги.
Эта ложь вывела из терпения Микаэла, прекрасно знавшего, как на самом деле печется Сулян об интересах фирмы. – Ради бога, не экономьте наших средств, когда этого не требует дело. Я знаю, например, что вы часто в погоне за копейками теряете рубли.
Замечание Микаэла сильно задело Суляна, не отличавшегося особенной щепетильностью. Ему показалось, что тут не обошлось без Давида Заргаряна.
– Никто не может сказать, что когда-нибудь я растрачивал алимяновские рубли, – произнес Сулян в сердцах, бросая злобный взгляд на Заргаряна.
– Неужели? – вставил неопределенно Микаэл. – Оставим это. Лучше скажите, господин Сулян, сколько вы нажили на последней спекуляции?
Сулян опомнился и попытался улыбнуться.
– Я спекуляциями не занимаюсь.
– Напрасно вы скрываете, – подчеркнул Микаэл ехидно, – никто не посягает на вашу наживу, не бойтесь. Купили вы за шесть с четвертью, а продали за семь. с четвертью. Посчитайте-ка, Заргарян, сколько это выйдет на сто тысяч пудов?
– Ровно пять тысяч рублей, – ответил Заргарян тотчас и не без злорадства.
– Рад, очень рад, – обратился Микаэл к инженеру, – по крайней мере, отныне меньше будете ругать буржуа при друзьях-идеалистах.
– Я не ругаю буржуа, а друзей-идеалистов у меня нет.
– Странно, очень странно, – продолжал Микаэл возбужденно, – выходит, что все мы идеалисты, покуда голодны. А стоит нам отведать вкус денег, любого буржуа заткнем за пояс.
– Не понимаю, Микаэл Маркович, к чему вы все это говорите? – спросил Сулян, по-прежнему с улыбкой.
– К чему? Да так… А разве не правда, что вы, человек с высшим образованием, втихомолку делаете то же самое, что мы, неучи, делаем открыто?
Все с удивлением смотрели на Микаэла. Никто не мог понять причины его неожиданных и неуместных нападок на инженера. Между тем причина была, хотя и очень деликатная: нападая на него, он в присутствии девушки косвенно выражал свое пренебрежение к людям с высшим образованием. Таилась в этих нападках и шпилька против родного брата, в эту. минуту, как казалось Микаэлу, овладевшего вниманием Шушаник.
Микаэл был настроен не против Суляна, но решительно против всех присутствующих. Его раздражал даже ропот паралитика, время от времени доносившийся из соседней комнаты. Однако молчание Смбата начинало его смущать, он решил взять себя в руки. Заргарян поспешил переменить разговор. Ходили слухи, что один из местных крупных нефтепромышленников собирается продать свои промысла английскому акционерному обществу.
Сулян, предав забвению язвительные выпады Микаэла, стал доказывать, что с практической точки зрения, при нынешней выгодной конъюнктуре, было бы большой ошибкой продавать богатства страны иностранцам, хотя бы и за большие деньги. Тут Сулян был на высоте своего призвания; обнаруживая весь свой хозяйственный нюх, он с воодушевлением обрисовал блестящую будущность нефтяной промышленности. Никто не мог опровергнуть его доводы, даже Смбат, который возражал ему.
Воспользовавшись горячим спором, Микаэл, уже значительно успокоившись, обратился к Шушаник:
– Вы сердитесь на меня?
Девушка неопределенно кивнула.
– Я готов просить извинения, – прошептал он. – Налить вам еще чаю? – громко спросила Шушаник, давая понять, что разговор вполголоса неуместен.
