Джонатан Тригелл - Мальчик А
Не пытайся бороться с тем, что от тебя не зависит, чтобы лишний раз не обломаться. Сосредоточься на мелочах, которыми ты в состоянии распорядиться по собственному усмотрению.
В отделении Асендадо уважали и не потому, что боялись, хотя он с самого начала поставил себя так, что все сразу же уяснили: на чужое он не посягает, но за свое будет драться, и драться жестоко. Его уважали за то, что он знал, как улаживать разногласия, и всегда помогал другим, если по делу, и снабжал все отделение всякими необходимыми штуками. У него было то, в чем нуждались другие. Он принципиально не связывался с наркотой, не хотел заморачиваться на делах, связанных с конкуренцией, разборками и спекуляцией. Порножурналы, закуски, средства гигиены — вот это было как раз по нему. А тоже вносил свою скромную лепту из скудного еженедельного денежного довольствия в общую с Асендадо кассу, чтобы закупиться товаром для последующей перепродажи страждущим. И не только ради доли в прибыли, а чтобы поучаствовать в рискованном, в общем-то, предприятии. Чтобы хоть чем-то заняться. И закрепить дружеские отношения с сокамерником.
Асендадо не проявлял любопытства и не расспрашивал А о его жизни до тюрьмы. Это было еще одно правило из тех, которые он установил для себя: не приставай к человеку с расспросами, не лезь в душу. И А был очень ему благодарен за это, потому что при таком положении дел ему не приходилось говорить неправду. То есть, конечно же, приходилось. Так или иначе. Но вся неправда, которую он говорил, была мелкой и ровной — как его новые зубы.
Кстати, о зубах. Стоматолог приехал прямо в тюрьму. Ему отвели один из кабинетов в административном крыле. Это был спокойный мужчина, мягкий, интеллигентный и добродушный. В Фелтхеме он был явно не к месту: выделялся среди мрачного персонала, не говоря уже о заключенных, как кусок мела в банке с червями. Когда он приехал, раны на лице А уже зажили, синяки сошли. О том, что его избили до полусмерти, напоминала лишь дырка шириной в целый дюйм на месте выбитых передних зубов. Врач сделал гипсовый снимок, а через месяц привез протезы. Они подошли идеально, встали в десну, как влитые. А даже подумал, что, наверное, они бы держались и так: без штифтов и цементирующего раствора.
Стоматолог дал ему зеркальце, чтобы посмотреться, и А не поверил своим глазам. Он еле дождался вечера, когда стемнеет, чтобы как следует рассмотреть свои новые зубы в оконном стекле. И вот тогда, под звуки ночных голосов, выкрикивающих угрозы и оскорбления, он понял, что изменился. Хотя бы уже потому, что голоса его больше не задевали.
А ведь буквально недавно ему было страшно. В свою первую ночь в этом крыле с идиотским названием «Пустельга» он чуть не умер от страха, когда кто-то пригрозил выебать его в задницу. Асендадо сказал, что здесь так принято: каждый кому-нибудь угрожает, но чаще всего это просто пустые слова. Но А не был в этом уверен, тем более, после того, как его только что измордовали до полусмерти. Причем парень, который его избил, предупреждал надзирателей, что так все и будет. Но ему не поверили, не приняли его всерьез. А потом, по дороге на полдник, кто-то вмазал ему кулаком в поясницу.
— И не закрывай, бля, окно, пока тебе не разрешат, — сказал голос у него за спиной. Знакомый голос. — Вчера мне просто хотелось послушать, как ты поешь. А сегодня мне хочется покурить, так что с тебя осьмушка табаку. И смотри у меня, у тебя рожа и так как залупа, а если к вечеру табака не будет, я тебя так изукрашу, что мало точно не покажется. — Парень обогнал А и прошел вперед, вниз по лестнице. Он был ненамного крупнее А, но при нем были два прихлебателя. Так сказать, группа поддержки.
— И что мне делать? — спросил А у своего сокамерника.
— Можно попробовать откупиться, — сказал Асендадо. — Табак я тебе дам. Взаймы, понятное дело. Потом отдашь. — Он повернулся к А и посмотрел ему прямо в глаза, чтобы тот сразу проникся серьезностью сказанного. — Но не отдавай его сразу. Пусть этот придурок поймет, что ты просто так не сдаешься. И тогда в следующий раз он к тебе не полезет, выберет кого послабее. Здесь не обязательно побеждать. Но драться надо. — Он рассмеялся. — А у тебя сейчас самое что ни на есть подходящее время. Ну, чтобы подраться. Все равно рожа разбитая, так что сильно с тебя не убудет.
А не смеялся. Ему было совсем не до смеха. А чуть позже Асендадо ему показал, как надо правильно драться. Драться надо вблизи, вплотную — чтобы противник не смог размахнуться и ударить тебя по лицу. Они отработали удары по голени, по коленям и по локтям. Отработали, как бить в глаз и крутить уши. А сцеплял руки в замок на воображаемой шее и долбил головой в лицо воображаемого же противника, пока его кровь не забурлила адреналином. Ему почти не терпелось скорее начать драку. Но только почти. Потому что он хорошо помнил слова куратора: не ищи приключений на задницу, держись тише воды, ниже травы. Избегай неприятностей. Но здесь, в тюрьме, бежать некуда. Можно, конечно, тихонько отойти в сторонку, но рано или поздно придется вернуться на место.
Парень явился за табаком в так называемый «час свободного времени», или «час для общения», когда Асендадо не было в камере. Он куда-то ушел по своим коммерческим делам. А сказал парню, что табака у него нет, хотя табак был: лежал в носке, упакованный в плотный сверток. Парень сказал, что табак ему нужен к ужину. В противном случае он приведет своих друзей, и А будет хреново, обидно и больно.
Дрожа, как осиновый лист, А потянулся было к носку. А потом на него снизошло холодное спокойствие: окружило плотным кольцом, как когда-то — ребята из класса, его мучители. Он встал и сказал:
— Отьебись от меня, понял?
Когда Асендадо вернулся в камеру, было еще непонятно, кто из них берет верх. Оба были в крови с головы до ног. Асендадо кое-как вырвал парня из захвата А и вытолкал его за дверь. Тот ударился спиной о перила. Презрительно усмехнулся, вытер кровь под носом разодранным рукавом и ушел, не оглядываясь.
— Так, — задумчиво проговорил Асендадо. — Кажется, получилось.
Больше тот парень к А не домогался. Иногда он кивал ему и улыбался при встрече. И А улыбался в ответ, сверкая новыми зубами.
Терри пришел к нему через полгода. Полгода понадобилось на то, чтобы оформить все необходимые документы. А сообщили о предстоящем визите за три дня, и все эти три дня он ходил взвинченный и возбужденный. Он ни минуты не мог усидеть на месте, не мог сыграть даже — партию в очко. Целыми днями ходил по камере взад-вперед или подолгу смотрел в окно, словно пытаясь увидеть там что-то от внешнего мира, который уже очень скоро придет к нему в лице Терри.
Терри сказал, что А выглядит очень даже неплохо, и, наверное, так оно и было. Сам Терри выглядел просто отлично: здоровый румянец, хороший загар. Хотя он сказал, что в этом году еще не был в отпуске. Должно быть, он просто смотрелся таким загорелым по сравнению с бледными лицами заключенных, которые почти не бывают на улице. Они говорили о прошлом; вспоминали все, что было хорошего, как это обычно бывает, когда люди стараются забыть о плохом. Ну или хотя бы не думать об этом плохом. Гул разговоров медленно растекался по помещению, сливаясь с клубами дыма от двадцати разных марок сигарет. Народу в комнате для свиданий было немало: матери, жены, подруги и дети. Отцов было мало. Терри тоже, наверное, приняли за отца А. Вернее, приняли бы, если бы это было кому-нибудь интересно. Если бы кто-то заметил, как они обнялись, когда время свидания подошло к концу и как глаза Терри заблестели от слез, когда он сделал знак А, мол, держи хвост морковкой; как, уже стоя в дверях, они обернулись, одновременно, и помахали друг другу, и улыбнулись, как улыбаются только родные люди, отец и сын. Люди, которые по-настоящему любят и ценят друг друга. Люди, которые всегда были вместе. Всегда сообща. Или которые пережили большое горе, одно на двоих.
Когда А вернулся в камеру, Асендадо опять любовался своими запасами мыла. Его радио было настроено на пиратскую станцию хип-хопа. Надзиратель, который привел А, рявкнул на Асендадо, чтобы тот сделал музон потише. Когда надзиратель ушел, заперев их в камере, Асендадо опять выкрутил звук на предельную громкость, достал специальную тряпочку и принялся чистить свои кроссовки, белые «Рибоки», хотя, насколько А мог заметить, они и так были чистые, без единого пятнышка грязи.
— Теперь к тебе ходят, и ты им скажи, чтобы тебе принесли кроссовки, — сказал Асендадо, не отрываясь от своего занятия. — Здесь только лохи так ходят, в казенных ботинках. А у нормальных людей есть кроссовки.
А кивнул, хотя совершенно не представлял себе, как завести разговор о кроссовках с Терри. Как-то это не очень удобно. И вообще, наверное, не стоит злоупотреблять хорошим к себе отношением. Ведь он не какой-нибудь отморозок.
Кстати, об отморозках. В Фелтхеме всем заправляла банда ООМК, организованных отморозков из Мильтон Кейнса. Конечно, не так, как надзиратели — но круче, чем коменданты, которые сменялись по два раза в год. Лидеры конкурирующей группировки КУСА, команды ублюдков из Сент-Альбанса, решили было возбухнуть, в результате чего команда надолго лишилась двоих активистов. Их люто порезали бритвенными лезвиями, вплавленными в зубные щетки. А самый главный вожак огреб РР-9. Когда А впервые услышал это выражение, он подумал, что РР-9 это номер какого-нибудь формуляра, обозначающий определенное наказание или перевод в другое отделение, в общем, какой-то невнятный номер из набора случайных чисел, которыми надзиратели стращали провинившихся зеков. Но оказалось, что РР-9 — это размер батареек. Самых больших батареек, которые разрешены в тюрьме для заключенных. Кстати, страшная вещь. В приложении к чьей-нибудь голове. Если вложить эту дуру в носок и прицельно ударить с размаху, человек вырубается на раз.
