Герд Фукс - Час ноль
Конечно, Ханна обо всем этом и не спрашивала. Она хотела знать, как дела у него, у самого Кранца. Она спрашивала очень серьезно, а он так и воспринял ее обычный вопрос, тем не менее ответил коротким производственным рапортом. И вместо «я» намеренно сказал «мы».
Он был несколько смущен оттого, что не мог скрыть, как он рад, что она остановилась и заговорила с ним. Оттого, что не мог скрыть, как она ему нравится.
Предложение о поставках древесины непосредственно общиной раскололо главный комитет на два лагеря. Решение откладывалось снова и снова и, конечно, по инициативе той стороны, которая была против. Они надеялись на выборы в совет общины осенью, а стало быть, и на новое распределение сил. И потому нужно было во что бы то ни стало добиться решения теперь, когда была еще надежда на положительный исход.
У СДПГ и КПГ была общая комната, небольшое помещение рядом с «Почтовым двором». Эрвин Моль и Кранц работали за одним столом.
Как же обстояли дела у Кранца? Ханна понимала, что это была обычная его манера отвечать — ничего. И еще она заметила, что с удовольствием смотрит ему в глаза.
Кранцу и Эрвину Молю было тогда около тридцати пяти. Они учились в одном классе, в одно и то же время поступили в ученье, дома их родителей стояли на одной улице (низкие, переполненные детьми, обросшие сзади стойлами для коз, кроличьими клетками, сараями для дров и для инструмента, курятниками и свинарниками, которые упирались в узкие, густо засаженные огороды), они даже приходились друг другу какой-то дальней родней, но здесь, «на горе», это не так уж много значило: здесь все приходились друг другу родней.
Их отцы были чернорабочими. Отец Эрвина — лесорубом, отец Кранца — подсобным рабочим на стройке. Эрвин вступил в социал-демократическую партию, Кранц — в коммунистическую, Эрвин женился, Кранц — нет; Эрвин построил дом, Кранц — нет. Эрвин женился на дочери железнодорожника, и они долго выбирали подходящее место для застройки, чтобы оно было достаточно далеко от родительского дома. Они были обручены шесть лет, и, когда наконец поженились и начали строиться, оставалось только разместить все по своим местам, каждый камень, каждый предмет мебели. Дом был готов в их мыслях задолго до того, как они его и в самом деле построили. Невеста Эрвина работала секретаршей у какого-то адвоката в Трире, каждую неделю она ходила к причастию. Дом родителей Эрвина она навещала нечасто. Каждый раз перед ее приходом там устраивали что-то вроде генеральной уборки. Пусть твоя ребятня сейчас же выметается из дома, кричал Эрвин сестре, и твоя тоже, кричал он брату, и твой, кричал он другой сестре, которая не была замужем, но прижила ребенка. Старшая сестра в ответ огрызалась, зять брал шапку и отправлялся в пивную. Но все всегда оказывалось в полном порядке, когда наконец появлялась Эльфрида, она присаживалась на копчик стула, теребя в руках носовой платок, а Эрвин думал, когда же наконец я избавлюсь от всего этого сброда. Он словно видел родительский дом новыми глазами, какой он тесный, какие низкие здесь потолки, как огрубели руки отца, проведшего всю жизнь на лесных работах. Да это же корневища, а не руки, думал Эрвин, узловатые корневища. И какой вообще здесь запах. Ему было невмоготу в этом доме с вечно шныряющими под ногами детьми, с нескончаемыми склоками, с вечной сутолокой и теснотой. Вырваться отсюда. Только бы вырваться.
Кранц, напротив, все еще жил у матери. В тысяча девятьсот восемнадцатом, в последний год войны, его отец погиб на фронте. Ему было тогда восемь, он был старшим и хотел он этого или нет, но для четверых младших он стал отцом. Маленьким, строгим, серьезным отцом, который вмешивался во все и неумолимо держал их в строгости. Он распределял работу, организовывал присмотр за самыми маленькими, наказывал и поощрял, а вечером вместе с матерью заносил дневные расходы в школьную тетрадку.
Это он уговорил ее купить на оставшиеся деньги второго поросенка, начал разводить кроликов, он распорядился, чтобы двух козлят, которых принесла коза, не забили к пасхе, но вырастили. А еще он распорядился, чтобы они дополнительно взяли в аренду землю для огорода, следил за тем, чтобы младшие учили уроки, он распределял работы таким образом, чтобы их хозяйство набирало силу даже тогда, когда сам он пошел в ученье, на этом тоже настоял он сам, ему нужно получить профессию, иначе поступать было бы недальновидно, в конечном счете это не окупилось бы.
Теперь он был мужчиной в доме. Мать работала уборщицей в монастырской больнице. Но выкручивались они тогда только благодаря ему, чье собственное детство закончилось на восьмом году жизни. Мать по-разному глядела на него, когда он этого не замечал, особенно когда он стал старше, по был у нее один взгляд, особенно грустный. Она и сестры боготворили его. Брат его ненавидел.
Кранц так и не женился. Каким-то непостижимым образом все каждый раз заканчивалось еще до того, как, собственно, начиналось. Он был среднего роста, худощав, полнота ему не грозила, черноволосый и черноглазый; волосы у него вились от природы, что мать и сестры находили восхитительным, сам же он терпеть не мог своих волос.
Он был вспыльчив. Обычно спокойный, можно даже сказать, молчаливый, он порой вдруг вскипал от злости. Начинал бушевать, сам выполнял недоконченную работу, сбрасывал поленья с тележки, которую до сих пор не разгрузили у дверей, несмотря на его указание, в ярости швырял тяжелые буковые поленья словно щепки, и тогда было видно, какой он сильный. А порой он вообще не разговаривал. Это случалось примерно раз в два, два с половиной месяца. Тогда он бродил как во сне, ковырялся в хлеву или гулял, чаще всего в лесу, часами.
Ненависть брата он переносил спокойно. И даже не пытался бороться с ней. Когда в тридцать девятом Эвальда призвали в армию, они взяли его жену с двумя детьми к себе. Старшая сестра осталась жить с ними, когда вышла замуж; детей у нее было трое. Самая младшая после года трудовой повинности тоже вернулась домой. Но ни беготня детей, ни крики и общая суматоха не выводили Кранца из себя. И если временами на него накатывала злость, то не потому, что у них было слишком шумно или тесно. По-своему ему это даже нравилось. А если они уж слишком его донимали, он уходил в свою комнату.
У Эрвина в доме всегда царила мертвая тишина, хотя дом был не так уж и велик. Женой владела мания чистоты и порядка, к тому же она была набожна, так что когда друзьям хотелось повидаться, то, как правило, Эрвин поднимался к Кранцу на гору или они отправлялись погулять. Эрвин много читал. Кранц тоже, и даже романы. Но Кранц читал лишь то, что доставляло ему удовольствие. Эрвин же считал, что знание — сила. В его библиотечке дешевых изданий «Реклам» можно было найти книжки по астрономии, по алгебре, по лесному хозяйству, исторической геологии, государственному праву, книжки о жизни насекомых, а со временем, когда коричневорубашечники закрепились, казалось, навечно, Эрвин искал в разных книгах доказательства существования бога. Он, правда, не ходил в церковь, этого не сумела добиться даже Эльфрида, но если не бога, то все больше и больше начинал Эрвин Моль опасаться своего тестя, железнодорожного служащего (тот был кассиром). С имперской железной дорогой шутки были плохи.
Кранц время от времени ухмылялся про себя, когда Эрвин водружал на нос очки и начинал читать вслух (о происхождении и захвате власти у него самого были несколько иные представления), но они знали друг друга столько, сколько помнили себя, они были как братья, независимо от политических взглядов. Страстная тяга Кранца к чтению отнюдь не была следствием какого-то внутреннего разлада, но проявлением особой чувствительности, которая не могла найти себе иного выхода. Они жили под постоянным надзором, но ведь они и так с незапамятных времен считались подозрительными.
Эрвин поступил в ученье к Цандеру и после окончания ученья там же остался. В другом месте он никогда не работал. Кранц тоже был у Цандера в учениках, однако сразу же после экзамена на звание подмастерья сменил работу. Он отправился в Саарскую область (в конце каждой недели, правда, неизменно приезжал домой), в тридцать втором перебрался в Гамбург на судостроительную верфь Блома и Фосса. Когда через два с половиной года он вернулся, за плечами у него был уже год концлагеря, их партий больше не существовало, профсоюзов тоже, все, что они тогда создавали, было разгромлено, а партия ушла в подполье.
Немедленно по возвращении Кранц был вызван к местному группенляйтеру Маусу. Несмотря ни на что, они хотели дать ему возможность самому убедиться в преимуществах нового порядка. В противном случае пусть пеняет на себя. Цандер без возражений принял его на работу. Определил его в цех, где выпускали шкафы для нужд вермахта. Конъюнктура была для него благоприятной. Эрвин, несмотря на вопли Эльфриды, тотчас пришел к Кранцу, и это было больше, чем обычный дружеский жест. Эльфрида была права. Кранц ведь не мог отрицать, откуда он прибыл.
