Николай Климонтович - Последние назидания
– Да мне же на дежурство, доченька, – с фальшивой готовностью отозвалась та сквозь стенку, отлично пропускающую звуки. – Не забудь мурзиков покормить.
– Ну мама…
– Рыбка в морозильнике…
– Мама же…
Мне стало понятно, что дамы вряд ли живут, постоянно обдавая друг друга нежностью. Впрочем, пока оставалось неясно, кто кем здесь помыкает.
– Мама работала в музее-заповеднике, – говорила меж тем Лика из-за перегородки, где таились в темноте раковина и кухонная плита. Я, усаженный в ее девичьем закуте на тахту, озирался. На стене передо мной помещалось изображение одинокого треугольного паруса, сделанного из куска дерева более светлого тона, чем тот, который изображал море. – А она была хорошим специалистом, коллектив ее любил, но ее отправили на пенсию, потому что, вы понимаете, Николай, там, где интриги, там не нужны опыт и знания…
– Да уж, – откликнулся я, отгоняя одного из котов, менее авантажного, чем Антон, но более общительного, приладившегося тереться о мою штанину.
К моему удивлению, к кофе Лика успела переодеться в домашний халат с розами, хотя мы были едва знакомы, и дала вафель с розовой прослойкой – такими на полдник, помнится, угощали в пионерском лагере. Наш поезд, похоже, шел без остановок и по назначению.
Впрочем, в тот раз я, укусив вафлю, лишь попридержал в руке ее руку и неловко чмокнул в шею, когда мы прощались в прихожей; она улыбнулась и сделала в воздухе неопределенный предостерегающий жест.
Что ж, сообразил я, живет она удобно, две минуты от моего дома; с мамой можно не церемониться; тот факт, что Лика была вполне зрелой девушкой, лет, наверное, на пять-шесть старше, никак меня не смущал
– у нее была высокая грудь, широкие скулы, чуть вывернутые накрашенные сдобные губы, крупные, чуть навыкате, темные глаза с выражением затравленной дикости. Когда я спустился вниз, то застал
Капитолину Константиновну в закутке возле лифта: по-видимому, она подрабатывала к пенсии консьержкой, как весьма приблизительно называют эту должность сегодня, по-тогдашнему – лифтершей, что тоже было не слишком точно. Старуха в наброшенной на плечи некогда дорогой шубе из облезлого котика сидела на стуле и вязала, меня она не заметила. Что ж, в конце концов лифтерша так лифтерша, к тому же она искусствовед, служила в музее, подумал я и спохватился: чем занимается сама Лика, спросить мне было недосуг.
Я был настроен решительно. Я прикинул, что на осаду у меня уйдет еще пара дней, но, когда я позвонил в следующий раз, меня не пригласили скоротать вечерок. Охладили вопросом, есть ли у меня выходной костюм. Я понимаю, Николай, вы студент, но если бы вы были э-э… не всегда одеты… по-молодежному, то мы могли бы сходить с вами в концерт… Костюма у меня о ту пору не было. Не говоря уж о том, что мне была неприятна эта тонность, а в концерт идти я не хотел. То есть против концерта как такового я ничего не имел, Танечка часто заманивала меня вместо пивного бара в консерваторию, но, по моему тогдашнему разумению, люди парами посещают публичные мероприятия лишь после, никак не до. Я понимал, конечно, что мне навязывают ритуал ухаживания, и не было никакой гарантии, что волынка не затянется. К тому же посещение концертов и театров стоило денег, пирожные в антракте, как у Зощенко, то да се, а денег у меня, разумеется, не было, так, можно было бы наскрести на бутылку Токая.
– Костюма у меня нет, – сказал, помнится, я, хоть это признание нелегко мне далось. – А от музыки у меня болит голова. Давайте-ка лучше погуляем с котом…
Она, кажется, все поняла и оценила мою откровенность, приняла, так сказать, мои обстоятельства как факт.
– Что ж, зайдите за мной.
И я действительно зашел к ней, и было мило, мы выпили вина, кот был забыт, мне была разрешена некоторая рекогносцировка. Но когда я распалился, она отодвинулась и сказала:
– Вот вы меня ни о чем не спрашиваете, Николай, я понимаю – вам неинтересно. Вы молоды. А ведь я была замужем… Что вы на меня так смотрите?
Но смотрела на меня как раз она сама своими беспокойными крупными глазами.
– Да, – сказал я, разглядывая ее колени. Эти семейные подробности мне на самом деле были сейчас ни к чему, у меня уже ныло в паху.
– Почему вы не спросите, отчего я разошлась?
– Отчего же? – спросил я глухо, сглатывая слюну и опять подбираясь к ней поближе.
– Ах, брак – это так скучно, – потянулась она и вдруг схватила меня за руку. – Ведь сегодня он хочет, а я нет – вот что. А назавтра наоборот. Мужчины капризны – вот почему. – И она расхохоталась, откинувшись. А потом опять повернулась ко мне, держа в пальцах бокал. – За вас, Николай. Как вас называет мама?
– Зайчик, – откликнулся я, полагая, что сострил, хотя в добрые минуты маменька именно так меня и называла. Теперь, правда, все реже. Лика как-то вдруг огорчилась, и слезы показались у нее на глазах. Наверное, она не совсем в себе, подумал я. Но это наблюдение тоже совершенно не расхолаживало. Скорее напротив. Мы чокнулись.
Тут вошла мама, позванивая бигудями.
– Вино пьете, ну вот, – сказала она.
– Ну мама, – сказала Лика.
– Вот-вот, – отозвалась та и удалилась. Я отчего-то подумал, что в молодости старуху называли, по всей видимости, Капа.
– Вы мне нравитесь, зайчик! – засмеялась Лика и промокнула слезинку в углу глаза указательным пальцем. – И ваш пес такой симпатичный.
– Это она, – сказал я. – Сука.
– Ну да, она. – Лика опять посмотрела на меня прямо своими выпуклыми глазами – на этот раз она была сосредоточена. – Но знаете, вот что я вам скажу, – понизила она голос, – сегодня у меня месячные… Уж простите. – И она снова хохотнула, будто процитировала нечто из книги занимательная гинекология. Эта ее деланная прямолинейность и рассчитанная бесшабашность не расхолодили меня. Хотя оставалось неприятное чувство, что она меня испытывает. И что мама, оказывается, может появиться в любой момент.
Впрочем, не только ведь похоть заставляла меня звонить ей и приходить. Хотя, конечно, я выжидал момент, понимая, что она просто жеманится и до времени играет со мной. Нет, помимо всего прочего мне стало казаться, что с ней мне как-то спокойнее, чем в открытом мире.
Сидишь себе под шелковым торшером, вокруг снуют коты – священные животные у египтян, пахнет кофе, кошачьей рыбой и духами. А рядом взрослая томная женщина ломает милую комедию, готовясь тебя совратить… Я не задавал себе вопросов: есть ли у нее еще кто-нибудь и на что она живет? Мне просто нужно было передохнуть: так по пути присаживаются на лавочку старички, когда идут в дальний магазин за кефиром. Наверное, в свои восемнадцать я взял слишком бодрый старт.
Или дело в том, что была весна, напряжены нервы, снег уже сошел, голая земля, и на виду оказались весь зимний мусор и грязь… Я даже на Калининский перестал ходить, валялся с книжкой на диване, когда удавалось увильнуть от посещения лекций, а от Лики возвращался домой не поздно и трезвым, и моя мать, подозреваю, втайне беспокоилась: уж не заболел ли я?
То, что настал мой день, я понял по торжественной интонации Лики, сообщившей мне по телефону, что сегодня мама дежурит. Конечно, это сообщение носило ритуальный характер, мама здесь была ни при чем; но все-таки хорошо, что она не заявится и неожиданно не скажет свое ну вот. Я поскреб бритвой пух на щеках, наодеколонился, выпросил у матери пять рублей, приобрел бутылку шампанского и зефир в шоколаде.
На цветы мне не хватило.
Я обнял Лику уже на пороге, проник под халат, на ней была шелковая комбинация, таких, увы, теперь не носят, и я успел подсмотреть – черная с кружевом, а под комбинацией, кажется, не было ничего, да-да, ничего… Лика прервала наши объятия криком рыба, рыба! На плите действительно булькал и страшно вонял рыбный суп для котов.
Коты вились вкруг Лики, которая сделала высокую прическу, вздыбив волосы, водили хоровод, мурлыча. Я присоединился. Торшер уже тлел. Я поставил на столик зефир и шампанское, от запаха супа меня мутило.
Сейчас, сейчас, доносилось из-за перегородки, и послышался стук кошачьих мисок. Я опустился на тахту и чуть не стукнулся затылком о стенку – тахта была разложена. Смешанное чувство испытывал я – будто не туда попал. Возможно, меня смущала хозяйкина деловитость. Лика вбежала и уселась прямо мне на колени, отчего я опять не удержал равновесия. Положение было соблазнительным, я принялся подминать ее под себя. Не сейчас, не сейчас, возопила Лика, налей же шампанского… И потом, добавила она таинственно и нажала указательным пальцем правой руки мне на кончик носа, ты еще не был в ванной… Ноготь на ее пальце был в лиловом лаке. А я заведу музыку…
Собираясь к ней, дома я предпринял тщательный душ. Но это было уже неважно. Под звуки твиста Бабаджаняна я отправился и миновал кухню.
Коты жрали. Я прошел мимо ванной и, крадучись, вышел в переднюю.
Тихо открыл дверь, прокрался на лестничную площадку и припустил вниз по лестнице…
