Кэндзабуро Оэ - Эхо небес
Самостоятельно начав расследование, Мариэ доказала, что эти поспешные выводы неверны. Пожилая американка, писательница, купила приходящий в негодность дом в старой части деревни, около церкви, и заново переделала все внутри, оставив в прежнем виде только корпус из кирпича-сырца и огораживающую дом стену. Среди комнат была огромная гостиная, и она предложила работницам с фермы использовать ее как частный детский сад; собирала туда поиграть и других ребятишек. Каждый ребенок в деревне когда-нибудь да побывал в ее доме. У дамы были претензии к работе воскресной школы при деревенской церкви, и она яростно критиковала «японский стиль управления» фермой.
Разумеется, это она возглавила атаку на ферму, когда там было выявлено столько случаев туберкулеза. Взяв на себя ответственность за все предъявленные обвинения, Мариэ несколько раз посетила этот просторный дом и в конечном итоге обнаружила, что старая дама полвека назад сама заразилась туберкулезом и теперь страдала от рецидива. Степень зараженности составляла 8 по шкале Гафки, что, безусловно, было чревато очень серьезными последствиями. Поняв, что сама невольно послужила источником заражения, писательница с готовностью использовала свои деньги, чтобы спасти как можно больше людей. Мариэ помогала ей во всем, и в скором времени они сумели остановить распространение болезни. Но трое маленьких детей умерли.
Для Мариэ это, думаю, было особенно болезненно. Ведь долгий путь излечения души, завершившийся здесь, в мексиканской деревне, начался для нее после смерти собственных детей. И все-таки, сумев спасти других детей, она обрела нимб святой не только в глазах женщин с фермы и из деревни, но и в глазах всех жителей округи.
Святая среди нас. Примеры того, как росло это ощущение, я мог почерпнуть не только из упомянутой статьи в газете, но и из дневника Серхио Мацуно, который он дал мне прочесть. Но когда я попытался изложить всю последовательность событий в первом варианте этой книги, то, написав уже довольно много, в конце концов все уничтожил. Как становятся современными святыми? Чем больше усилий я прикладывал, чтобы это описать, чем больше конкретных деталей использовал, тем больше вопросительных знаков вставало после каждой написанной строчки.
Мне как-то довелось прочесть английский перевод «Войны конца света» Варгаса Льосы, опубликованный прежде, чем сам я взялся за эту книгу; порекомендовала мне его бразильская писательница Нелида Пиньон, с которой мы познакомились, вместе работая по программе одного из американских университетов, которой адресовано посвящение на титульной странице этого романа. Описание у Льосы борьбы религиозной общины против милитаристских властей показалось мне очень правдоподобным: все, до последней детали. Разочаровал только образ Наставника (Консельейро), возглавляющего войну с «антихристами»; его характер кратко обрисован в начале книги и не претерпевает никакого развития. Поэтому, хотя, заканчивая чтение, я чувствовал себя растроганным, в глубине шевелилось ощущение, что меня надули, доказывавшее, как остро мне требуется свидетельство «тайны» Наставника. Я написал об этом Нелиде, с которой мы были уже друзьями, и получил в ответ открытку из Сан-Паулу: «Ты на год старше меня, ведь так, К.? И, скажу честно, меня умиляет до слез, что ты до сих пор блуждаешь по жизни как потерянный ягненок!» Думаю, написав это, она хотела выразить мне сочувствие, хотя и приправила его тем язвительным юмором, что так свойственен женщинам Южной Америки.
Но дело в том, что, не веруя ни в каком смысле слова, я так же не способен создать представление о святой в своей книге, как и принять на веру идею Наставника в чужой. И, несмотря на свой возраст, действительно продолжаю блуждать как «потерянный ягненок», неспособный душевно подняться над глубоко скрытой во мне пустотой.
Мариэ, много лет знающая эту мою особенность, незадолго до того, как умерла на больничной койке в Гвадалахаре и была похоронена на кладбище рядом с церквушкой в мексиканской деревне, со свойственной ей легкостью и непринужденностью указала мне на возможность святости, изобразив исхудалыми пальцами правой руки, лежащей на абсолютно плоской груди, так любимый детьми знак «V». Гигант на негнущихся неуклюжих ногах, но с полным сил телом в одиночку копал ей могилу, пока толпа мексиканских японцев, метисов, индейцев, прежде изгнавших его из этих мест, не помогла ему закончить работу, тем самым показав, что он прощен. И все это было заснято на видео.
На следующий кусок я наткнулся, листая дневник Серхио Мацуно. Его содержание потрясло бы меня в любом случае, но теперь впечатление усиливалось оттого, что Мацуно даже не намекнул на случившееся, рассказывая нам о болезни Мариэ.
Похоже, Мачо Мицуо надругался над Мариэ. Уже три месяца Мицуо и его банда вели себя так, что небу было жарко. Теперь понятно, что, ворвавшись сюда на своих мотоциклах, они уже имели виды на Мариэ… Мицуо снова надругался над Мариэ. Это случилось, когда мы все были в часовне. Молодой Хорхе стоял у двери, охраняя комнату Мариэ. Мицуо вышвырнул его во двор, и он упал плашмя на спину. Но почти сразу поднялся, добрался до часовни и все нам рассказал; мы побежали на помощь. Когда прибежали, не было и следа ни Мицуо, ни его мотоцикла. Агьелла, открывавшая в это время оранжерею, говорит, что Мицуо пробыл в комнате Мариэ минуты три… Вроде бы Мицуо хвастался своим дружкам в таверне, что Мариэ кончила у него всего за три минуты. Версии совпадают. Нужно принять все меры, чтобы слухи не расползлись. Мицуо в доме своей матери, в деревне. Нет никакой гарантии, что не попробует снова.
Эти записи фиксируют два изнасилования за три дня. Потом никаких новых упоминаний Мариэ или Мицуо и — четыре недели спустя — еще две записи, касающиеся следующего инцидента и сделанные с перерывом в один день.
Утром увидел Мариэ, сидящую в часовне, а ведь сегодня даже не воскресенье. Была бледна, но выглядела отдохнувшей. Поздоровалась по-английски: «Очень рада!» Но сказала, что хочет взять выходной… Восемь мужчин с нашей фермы добрались до Мачо Мицуо, избили его и сломали оба колена. Изломали и мотоцикл. Заставили всю их банду поклясться, что никогда больше носа не сунут на ферму, и потом отпустили. Но разве можно поручиться, что, поправившись, он не захочет отомстить? По силе ему нет равных — он сильнее двоих и даже троих вместе взятых. Но священник сказал, что ни за что не разрешит мужчинам с фермы вооружиться… Запретил Мариэ разговаривать с должностными лицами о чем-либо, касающемся Мицуо. Если сюда позовут полицию, она вынуждена будет рассказать об изнасиловании, а если это произойдет, остановить толки будет уже невозможно. Новость появится на первых страницах, даже в столичных газетах. И тогда Мариэ будет трудно, не только на ферме, но и повсюду в Мексике… Мариэ говорит, что если Мицуо так страшно избили, он уже не вернется, даже когда все заживет. Причина — он настоящий мачо. Но, может быть, как раз поэтому он, затаившись, как побитая собака, будет тем яростнее вынашивать планы мести. Но Мариэ сказала: «Мужчинам было так страшно, что потом, позже, он попробует поквитаться, что они били его и били, пока не выколотили из него почти всю жизнь. Никакой мачо, если он настоящий мачо, не выдержит такого насилия над собой без того, чтобы навсегда не лишиться способности лезть в драку. Не думаю, что он вернется. Если это случится, той банды, что вечно ходила за ним хвостом, ему будет уже недостаточно и придется собрать настоящий вооруженный отряд, и тогда наши мужчины вынуждены будут скрыться и искать помощи в Мехико. Но до этого не дойдет».
Помню слова Мацуно, когда мы встретились с ним в Токио: «Жизнь, которую Мариэ вела в Мексике, приводит на память монашек былых времен, одетых в грубые рясы. С началом работ на ферме вокруг появилось много парней, и, учитывая напористость всех мексиканцев, не говоря уже о юнцах с бурлящей кровью, малейшая вольность Мариэ сразу же сделала бы ситуацию неуправляемой. Задуманное осуществилось только потому, что она, как монахиня, отказалась от всех мирских желаний».
Помню я и кусок из письма Мариэ, которое она отправила мне, когда согласилась работать на ферме:
…Отсюда думаю двинуться дальше, на ферму Серхио Мацуно, но, размышляя об этом шаге, осознаю, что, как всегда, просто позволила увлечь себя течению событий. Мацуно был очень настойчив, у меня не было других планов, и я позволила себя уговорить. Именно так решаются мои дела, но сейчас мне потребовалось доказательство, что хотя бы в чем-то одном я поступаю всецело по собственной воле. Тщательно все продумав, я дала клятву никогда больше не вступать в сексуальные отношения. Не знаю, для кого, кроме самой себя, я это произнесла: ведь бога, в которого бы я верила, — нет… Курение и алкоголь меня не привлекают, а придумать что-то еще, от чего было бы так больно отказаться, я не сумела, и поэтому решила исключить секс…
