Михаил Однобибл - Очередь
Множество сильных рук бережно подхватили учетчика. Бесполезно было сопротивляться, но он страшно напрягся. После стольких горьких уроков мог ли он принять за чистую монету льстивые речи! Чем восторженнее похвалы, тем меньше веры. Не издёвка ли за ними? И, все выше взлетая под одобрительный гул толпы, учетчик мучительно ждал подвоха. Он отчетливо представлял, как по условному сигналу качающие дружно уберут за спину руки и с любопытством будут глядеть, как он грянется оземь, хрипя и корчась от боли. Само ожидание удара таило опасность: окаменевшее, закрепощенное тело хрупче раскрепощенного, мягко налетающего на препятствие ветошками расслабленных мышц при внезапном ударе. С такими мыслями учетчик падал вниз.
Когда же он летел вверх под окна третьего этажа, он рисковал попасть на глаза знакомым, враждебно настроенным служащим. Главную опасность представляла Рая-архивщица, похоронившая учетчика в подвале. Он мог лишь надеяться, что ее не привлечет пышное чествование, что она не увидит его в окно и не скомандует вернуть беглеца под землю. Шофер и Зоя-пекарка волновали меньше: вряд ли они узнАют в учетчике учетчика, преображенного подвалом до неузнаваемости со времени встреч с ними. К счастью, в окнах учреждения мелькали только незнакомые служащие. Они без интереса глядели мимо учетчика. В здании одна соискательница Тася далеко вытягивала тонкие руки из форточки первого этажа и слала учетчику воздушные поцелуи. А сидящие на ветках деревьев уличные наблюдатели, те, что ночью с луной заглядывают в окна темных кабинетов, подбрасывали в воздух шапки. Правда, кричать «ура» они отваживались шепотом.
Когда учетчика поставили на ноги, у него качались перед глазами освещенные окна и приветливые лица. Чтобы учетчик чувствовал себя увереннее, старик-сверщик дружески обнял его и предложил покровительство первого подъезда. Он объяснил, что так бывает: не врос в одну очередь – врастешь в другую. Иногда разумнее заново начать городскую жизнь с нового номера. На втором подъезде свет клином не сошелся, пусть там находится хваленый 19 отдел кадров во главе с Зоей Движковой. Кстати, ее персональный интерес к учетчику штука обоюдоострая: может выйти для него и триумфом, и крахом. Первый подъезд предпочтительнее для новой жизни уже тем, что ему учетчик принес пользу, еще не успев занять очередь. Инспектор 1 отдела кадров противилась его посещению, он уловил протест, не пошел в гости, чем предотвратил разлад между кадровиками, в будущем учетчику это зачтется. Сверщик доверительно шепнул, что в 1 отделе все решает женщина-инспектор, а вовсе не замухрышка начальник, как бы он ни пыжился. В водопроводе он разбирается лучше, чем в тончайших кружевах кадровой работы. Что касается очередников первого подъезда, для них честь заполучить в товарищи такого несгибаемого стояльца, как учетчик. Правда, несмотря на все заслуги, ему придется встать в очередь, конечно же, крайним, иначе нарушится основополагающий принцип очереди. А учетчик за него пострадал и его незыблемость своим последним благородным поступком подтвердил.
При последних словах сверщика первоподъездники с облегчением рассмеялись. Как ни велико было их дружелюбие и восхищение, может, они до утра готовы были чествовать учетчика, однако никто не хотел пускать в очередь перед собой лишнего человека. Учетчик не забыл, как смертельно рискованно объяснять городским, что не нуждаешься в очередях. Он вежливо поблагодарил за предоставленную возможность, сказав, что воспользуется ей несколько позже. Сейчас же ему необходимо придти в себя, развеяться от подвальной тьмы и узости, размять затекшие мышцы, надышаться чистого воздуха, напиться воды из щедрых уличных колонок. Не мешает и на звезды взглянуть, в общем, побаловаться тем, чего он был лишен в подвале и что доступно любому уличнику в часы между перекличками. Уличники это мало ценят, поскольку у них еще впереди подвальные скученность, жажда, мрак. Когда учетчик это сказал, первоподъездники посерьезнели и съежились. Видно, он попал в точку тайных страхов перед неотлучным стоянием, на словах они жаждали скорейшего продвижения в очереди, а в душе трепетали.
Старик-сверщик щелкнул замком истертого портфеля, погрузил в него руку и из-под пухлых, залосненных развертыванием и скручиванием свитков очереди извлек 2 копейки. Медь была в грязи и патине. Вместе с монетой старик вручил учетчику номер телефона 1 отдела кадров, нацарапал огрызком карандаша на клочке газетного поля.
«Эта монетка самое ценное из моих личных сбережений, – растроганно сказал старик. – Скоро я передам портфель сверщика одному из следомстоящих и шагну в подъезд. А там, сам знаешь, телефонных будок нет. Разумеется, я бы еще успел сделать звонок служащим. Но дарю эту возможность тебе, чтобы ты не думал, будто за твою жертву мы не способны отблагодарить ничем существеннее похвал и качания». – «Существеннее? – спросил учетчик, удивление вырвалось раньше, чем он успел сдержаться. – Вы называете существенной возможность побыть пустотой для невидимого собеседника? Как я понимаю, все звонящие соискатели тратят монеты исключительно на молчание. Может, кто-то что-то и говорит на том конце провода, но на этом я не слышал ни одного членораздельного слова!» – «А чего тут можно сказать? – удивился в ответ старик. – Ведь мы звоним людям, которые нас в глаза не видели, ничего про нас не знают и ничуть не интересуются нами, пока мы не отстоим очередь и не попадем к ним на прием. А это перспектива дальняя и ненадежная. Даже выстояв очередь, не сгинув в ее извивах и ловушках, соискатель может пробиваться на работу через другой отдел кадров, не тот, куда звонил из таксофона. Такие перемены происходят и независимо от нашей воли, ведь в каждом подъезде учреждения одновременно ведут прием несколько отделов, любой из них может без объяснения причин надолго закрыться, и так же вдруг, без предупреждения, открываются и возобновляют прием отделы, прежде запертые, казалось, навсегда. И вот тогда, если цель стояния по ходу движения от хвоста к голове очереди поменялась, звонок, сделанный в давнем прошлом, еще с улицы, окончательно теряет смысл». – «По-моему, в нем изначально нет смысла, – возразил учетчик. – Это озорство и забавным не назовешь. Что за дикая прихоть звонить по служебному телефону незнакомого человека, не сделавшего тебе ничего дурного, и изводить его молчанием. Хорошо, если служащий спишет немоту на ошибку номером или технические неполадки, а не задумается о постороннем, не встревожится и не потеряет на весь день рабочий настрой». Сверщик развел руками: «Что делать! Есть изъяны в единственно доступном нам способе хоть как-то повлиять на кадровиков, заронить в них смутное предчувствие о возможной встрече в будущем. Но я бы никому не советовал пренебрегать таким шансом. Телефонное молчание – огромная сила при умелом применении в удачный момент, когда служащий находится в подходящем расположении духа, чтобы в разверзшейся на другом конце провода тишине услышать не баловство, а тайный зов грядущего, к которому нельзя отнестись легкомысленно. Тут на несколько секунд между молчащим и слушающим наводится мост, незримый для всех, кроме звонящего, для него он ярче радуги. В такой момент, когда от счастья распирает грудь, опаснее всего не удержаться и чего-нибудь брякнуть в трубку. Ведь впоследствии, на собеседовании с соискателем, голос может вспомниться, а кадровики ох как не любят, когда на них пытаются влиять в надежде предопределить их решение. Решения они любят принимать самостоятельно. Конечно, случаются в очереди растяпы, которые тратят драгоценную монету на звонок в такой момент, когда трубку телефона снимает даже не тот, с кем хотят установить молчание, не зрелый служащий, а какой-нибудь мальчик на побегушках, или дряхлый отставник, или вовсе посторонний, на минуту заглянувший в чужой отдел за солью или мелкой справкой. Вот такие звонки действительно только вредят, они досадные помехи в эфире содержательного молчания. У таких пустозвонов, будь моя воля, я бы отнимал монеты и давал тем, кто знает вкус и толк в искусстве немого звонка. Впрочем, твое положение, если решишь звонить по номеру, что я тебе дал, наиудобнейшее: из телефонной будки видны окна 1 отдела. Там все решает, как я уже говорил, женщина-инспектор. У нее привычка бродить по кабинету, она часто подходит к окну, изучая мелкий или неразборчивый документ. И, когда по ее лицу ты увидишь, что наступил подходящий момент, что женщина смягчилась и предалась мечтам, тогда не мешкай, звони!» – «Бедная женщина! Сколько уже соискателей рассматривали ее до дыр, чтобы через них читать в ее душе, как в открытой книге». – «Сказано грубовато, у нас не принято так выражаться о служащих, но суть уловлена верно. Тебе придется узнать все, что сможешь, всеми допустимыми способами о всех сотрудниках отдела, через который решишь трудоустраиваться. Можешь подглядывать, подслушивать, выведывать, выменивать сведения у головы очереди, если есть на что, украдкой поднимать за кадровиками старые билеты, квитанции, записки, которые они теряют на ходу или за ненадобностью выбрасывают из карманов и сумок, пока бегут со службы или на службу. Но это все тайные тихие поиски за спиной, по ходу их ты ни в коем случае не должен привлечь к себе внимание тех, кем интересуешься. А единственную возможность потревожить высокопоставленных избранников и хоть как-то намекнуть о своих планах дарят соискателю вот эти 2 грамма меди. Кроме того, звонок дает тебе шанс насолить Тасе. Давно пора вбить клин между инспекторшей и ушлой девкой. Она засела в кадровой приемной, как собака на сене, сама не может трудоустроиться и другим не дает. В некотором смысле немой звонок подобен игре в покер, для выигрыша своя выгода бывает не так важна, как урон, нанесенный противнику». – «Я понял! – устало сказал учетчик и опустил монету в карман. – Если в очереди есть разговор на неисчерпаемую тему, то он о телефонном молчании. Раз так, мы его неминуемо продолжим. А пока я пойду».
