Самид Агаев - Седьмой Совершенный
Имран дотронулся до руки Ахмад Башира.
— С вами поступили дурно, — миролюбиво сказал он, — если вы поступите так же, зло никогда не кончится.
Ахмад Башир не стал спорить. Он и куражился-то больше для забавы.
— Хорошо, подлая скотина, скажи спасибо моему другу, он добрый человек, а то бы я показал тебе. Давай другую комнату, а этому благородному господину надо высушить одежду.
— Прошу за мной, — облегченно сказал хозяин. — Слава Аллаху, обошлось.
Ахмад Башир заснул мгновенно, лишь только голова его коснулась подушки. Имран же, напротив, долго ворочался, пытаясь согреться, затем ему пришлось выйти во двор по малой нужде. Для этого он надел кабу Ахмад Башира, поскольку его одежду слуги унесли сушить. Когда, вернувшись, он стал раздеваться, из какой-то прорехи в одежде вдруг выкатилась круглая белая печать, точь-в-точь такая же, какая была у него.
Абу-л-Хасан отправился на службу и пробыл там до обеда, разбирая каракули агентурных донесений. Обычно он полагался в этом на специального секретаря, но в серьезных ситуациях делал это собственноручно, надеясь найти слово или происшествие, которые придадут его мыслям правильное направление. Но все было тщетно. Наступил час трапезы. В это время чиновники его ранга отправлялись по домам, чтобы отдохнуть, а затем вечером вернуться к своим обязанностям. Так же обычно поступал и Абу-л-Хасан, но сейчас, чувствуя нарастающее беспокойство, он никуда не пошел. Начальник тайной службы отправил слугу к воротам халифского гарема за едой. Повара, обслуживающие гарем, славились свои искусством, а халифские жены назло друг другу заказывали себе столько блюд, что съесть их все не могли. Поварята затем продавали остатки. Любой человек, ожидающий гостей, мог пойти к гарему и купить там самую изысканную пищу, какую не готовили больше нигде в Багдаде.
Пообедав, Абу-л-Хасан в сопровождении секретаря совершил прогулку по территории халифской резиденции. Одну за другой обошел казармы гвардейцев, Яанисиййа, Муфлихиййа, названные так по именам командиров полков грека Иоанна Яниса и евнуха Муфлиха, отборных солдат аскар-ал-хасса и личной гвардии халифа Мухтарин. На плацу позади халифского дворца происходили учебные бои, доносились звон мечей и шумные возгласы. Участники состязаний были окружены плотным кольцом зрителей. Подойдя ближе, Абу-л-Хасан пробрался в первый ряд. Узнавая министра люди, почтительно, расступались перед ним. Абу-л-Хасан с удивлением отметил, что в этот неурочный час среди зрителей очень много придворных высокого ранга и военачальников. Подняв глаза, он увидел, что на трибуне сидит сам халиф ал-Муктадир и с интересом следит за происходящим. Абу-л-Хасан поклонился на всякий случай, хотя был уверен, что его поклон никто не заметит, и перевел взгляд на ристалище:
— Вот оно что, — пробормотал он себе под нос. Среди участников состязания он заметил ладную фигуру евнуха Муниса. Держа в каждой руке по мечу Мунис сражался против четырех тюрок-гвардейцев. В этой игре выбывшим считался солдат, получивший порез или не удержавший в руках оружие. Мечи в руках Муниса разили с такой ловкостью и быстротой, что Абу-л-Хасан сказал вполголоса, обращаясь к своему спутнику:
— Он больше похож на наемника, этот евнух, а тюрки — на евнухов. Как много людей занимаются, несвойственным им делом.
Мунис вывел из строя троих нападавших, а сам получил ранение от четвертого, на этом бой закончился. Под приветственные возгласы участники боя повернулись лицом к халифу и поклонились. Халиф поднял руку в одобрительном жесте и покинул трибуну.
Учебные бои продолжались, но зрители стали расходиться.
Абу-л-Хасан подошел к Мунису и приветствовал его.
— Воистину ты рожден воином, — сказал он.
— Благодарю тебя, о Абу-л-Хасан, — наклонив голову, ответил Мунис, твои слова много значат для меня.
— Ты ранен, — заметил Абу-л-Хасан.
Из порезов на мускулистых руках евнуха шла кровь. Мунис засмеялся.
— Это хорошо, — сказал он, — раны освежают мужскую кровь.
Подошел лекарь и стал обрабатывать раны дезинфицирующим раствором, а затем наложил повязки.
Подождав, пока тот удалится, Абу-л-Хасан сказал:
— Многие, Мунис, завидуют тому расположению, какое выказывает тебе повелитель правоверных. Но я лично думаю, что это лишь малая толика того, чего ты достоин.
Собравшийся уходить, Мунис остановился и изумленно посмотрел на министра.
Был он среднего роста, но прекрасно сложен: стройный, плечистый с тонкой талией. Встретившись с его голубыми глазами, Абу-л-Хасан отметил, что глаза халифа ал-Муктадира тоже голубого цвета. Удивление Муниса было неподдельным. Он, уже привыкший к положению любимца халифа и к лести окружающих, все же понимал, что разговаривает с очень влиятельным человеком в иерархии халифской империи, который совершенно не нуждался в покровительстве евнуха.
— Ты, Мунис, даже не представляешь, на какую должность я тебя рекомендовал, и все бы получилось, если бы не противодействие Ибн ал-Фурата.
— Какую должность, о Абу-л-Хасан?
— На должность силах-салара.
Потерявший дар речи евнух подошел ближе. Даже в самых смелых мечтах оскопленный раб не мог вообразить себе такое.
— Ибн ал-Фурат? — наконец переспросил он.
— Ибн ал-Фурат, — подтвердил Абу-л-Хасан, — ты же знаешь эту знать, потомственных чиновников, они не любят выскочек, даже если они и умные люди, вроде нас с тобой. У них все время случаются провалы в памяти, они забывают, что даже Али пришлось доказывать свое право на имамат.
— Ты не шутишь, Абу-л-Хасан? — спросил Мунис.
— Нет.
— Значит, нам есть, о чем разговаривать.
— Ты сметлив, — улыбнулся Абу-л-Хасан, — это хорошо. Но не сейчас, слишком много любопытных, к нам прислушиваются.
Мунис кивнул и ушел. Глядя ему вслед, Абу-л-Хасан заметил своему спутнику:
— Оскопить такого героя было преступлением.
— Скопят мальчиков, — ответил секретарь, — в этом возрасте не очень-то и видно, кто герой, а кто трус. Да и монахи по-своему оценивают мужчин.
— Имеет ли он влияние на ал-Муктадира? — спросил Абу-л-Хасан.
— Этого никто не знает, — ответил секретарь, — почему-то к нему благоволит халиф.
Абу-л-Хасан повернулся к секретарю и, пристально посмотрев на него, сказал:
— Это серьезное упущение, надо непременно узнать.
— Слушаюсь, раис.
Тут Абу-л-Хасан увидел ибн ал-Фурата в сопровождении свиты, спешащего к месту учебных боев.
«Старый лис опоздал», — злорадно подумал Абу-л-Хасан. И он был прав. Фурат, услыхав, что халиф наблюдает учебные бои, торопился показать свою заинтересованность в боевом духе гвардии. Но не успел.
Подойдя к нему, Абу-л-Хасан приветствовал вазира. Фурат небрежно кивнул в ответ.
— Не повезло вам, — сокрушенно сказал Абу-л-Хасан.
— Это еще почему? — грубо ответил Фурат.
— Такое зрелище пропустили. Мунис сражался как лев. Сам повелитель правоверных пришел полюбоваться.
Фурат скривился в усмешке.
— Не знаю, как я переживу это, — сказал он.
Абу-л-Хасан улыбнулся, оценив иронию.
Фурат повернулся, собираясь уходить. Абу-л-Хасан сказал ему вслед:
— Повелитель прочит его в военачальники.
Фурат напрягся и медленно повернулся к Абу-л-Хасану:
— Откуда это известно?
Абу-л-Хасан развел руками.
— Вам ли этого не знать. Ходят слухи.
Два царедворца, источая яд, улыбнулись друг другу и разошлись.
«Наживка брошена», — сказал себе Абу-л-Хасан, возвращаясь в диван тайной службы. Особенно его забавляло то, что он импровизировал. Абу-л-Хасан еще не знал, какую выгоду он извлечет из противостояния Муниса и Фурата, но интуитивно чувствовал, что начатая интрига пойдет ему на пользу.
Едва в сознании забрезжил рассвет, как его руки потянулись, пытаясь нащупать плавные изгибы женского тела. Но в следующее мгновение он застонал и поднял голову, проклиная нечистого. Десять лет без малого, как погибла Анаис, а он все ищет ее тепло в этом призрачном предрассветном времени. В комнате он был один. Ахмад Башир удивленно хмыкнул и вслух произнес:
— А где же эта деревенщина?
Оделся и вышел во двор. Порасспросив сторожа, он узнал, что его приятель ушел еще затемно, куда — неизвестно.
— Понятно, а где твой хозяин?
— Здесь где-то ходит.
Оглядев двор, полный всякого люда: торговцев и покупателей, поденщиков и солдат, Ахмад Башир заметил хозяина, который в свою очередь, заметив скандального постояльца, юркнул в ближайшую комнату. Подойдя ближе, Ахмад извлек его оттуда и сказал:
— Я отправляюсь по делам. Если, когда я вернусь, обнаружится, что мою комнату кто-то занял, пеняй на себя, ибо я разобью твою башку об этот колодезный камень. Ты меня понял?
