Владимир Гурвич - Гарем
— Напряженная, — подтвердил Смуров. — Но напряжение бывает разным. Это было напряжение притяжения. Мы что-то сразу почувствовали, хотя еще не знали, что именно. Например, у меня были смутные ощущения.
— Ты думаешь? А может, ты и прав. Просто мне не приходила такая мысль в голову.
— Ты же сама говорила, что меня захотела едва ли не сразу, как увидела.
— Да, но это немного другое.
— Что же тогда?
— Даже не знаю. — Шестакова задумалась. — Одно дело желание, другое дело интерес к человеку. Они далеко не всегда совпадают.
— У тебя тоже?
— Разве я не женщина. Иногда где-нибудь посмотришь на мужчину и захочешь его, хотя никого о нем представления не имеешь. Наверное, это и есть зов тела.
— С тобой так часто случаетя?
— Не очень. А сейчас этот вопрос вообще не актуален.
— Почему?
— Потому что меня удовлетворяют наши отношения. Я никогда и никому не изменяю, если чувствую, что этот человек мне больше не интересен, то ухожу. По-моему, это абсолютно честно. Разве я не права?
— Права, — не мог не признать Смуров. Он подумал, что его поведение в этом плане прямо противоположное. Хотя ему по духу гораздо ближе вариант Нади. Но ничего поделать с собой не может, как бы ему не нравилась одна женщина, это не убивает в нем стремление к другим. Таков парадокс мужской любви, в ней таится какой-то ненасытный зверек, который никак не может успокоиться, которому все время надо что-то еще. Он, Смуров, всю жизнь держал его в тощем теле, не позволял вырываться наружу. Пока однажды не решил выпустить его из своего логова. А вот сделал ли это он на благо себе или во зло, покажет будущее.
Отель располагался в самом центре города, почти у кромки реки. Они вселились в гостиницу и затем пошли гулять. Смуров просто любовался древними постройками кремля, Надежда же воспринимала все увиденное, как архитектор и давала ему профессиональные пояснения. Не то, чтобы он их невнимательно слушал, но ему было интересней наблюдать за ней. Шестакова же была в восторге от этих старинный строений, она без конца фотографировала их на телефон, он же предпочитал чаще снимать ее, чем местные красоты.
— Дима, живем всего двух часах езды от Коломны, тут такое богатство, а доехать до него не можем, — возбужденно говорила Надежда.
— Так, доехали же, — возразил Смуров.
— Спасибо тебе, милый, это была замечательная идея. Но не будь наших отношений, я бы скорее сюда так и не попала.
— Видишь, и они приносят пользу, — улыбнулся Смуров.
— Теперь вижу, — тоже засмеялась Надежда.
Они одновременно потянулись друг к другу и поцеловались долгим поцелуем. Затем пошли дальше осматривать достопримечательности.
Смуров давно не видел ее такой радостной и оживленной. Теперь он понимал, как сильно утомляет ее текучка, каждодневная, далеко не всегда творческая работа. У Надежды даже изменилось лицо, оно приобрело одухотворенность, и это чрезвычайно ей шло. Он вдруг ощутил волнение, это было знакомое ему чувство, оно возникало у него, когда он влюблялся. Неужели это все же с ним случилось, ему-то казалось, что удалось отбить первый его приступ. Но оно снова его достало, и не просто достало, а сделалось сильней. И на этот раз он не уверен, что сумеет с ним справиться. Но как в таком случае ему себя вести?
В гостинице был бассейн, и они решили поплавать, когда вернулись в нее. Плавать Смуров любил, но вовсе не являлся фанатом этого занятия, но Надежду нельзя было заставить выйти из воды. Она, словно амфибия, которая, наконец, попала в свою стихию, без устали перемещалась по водной дорожке. Он же вышел и, сев на скамью, наблюдал за ней. В этой женщине есть нечто первозданная, какая-то живая стихия, думал он. Она открыта мира, но при этом вовсе не глупа и не наивна, просто это ее естественный способ поведения. Так ей легче наводить мосты с людьми. Многие таятся, пытаются обмануть себя и других, выстроить эшелонированную систему защиты. А ей это не требуется, если надо она готова к ударам судьбы, хотя вовсе их не желает и старается не навлекает их на себя. Но ее бескомпромиссность периодически приводит к тому, что она их все же пропускает. И хотя Надя стремится справиться со всем сама, это вовсе не означает, что ей не нужен защитник. Но может ли им стать он? По крайней мере, примерить на себя эту роль он не против. Вот только согласится ли с этим другая сторона?
Вечером они отправились на прогулку по городу. Было еще не так поздно, но улице, по которой они шли, была пустынна. Им встречалось больше кошек, чем людей. Было непривычно тихо, словно они находились не в городе, а где-то в лесу.
— Знаешь, иногда понимаешь, насколько прекрасна тишина, — проговорила Надежда. — Я очень устаю от шума большого города, от бесконечных пробок. А здесь словно находишься в другом мире. У тебя нет такого ощущения? — Она посмотрела на своего спутника.
— Есть, — произнес Смуров. — Мне тоже нравится тишина. Но еще больше нравится, что мы идем с тобой тут вдвоем, и это рождает во мне удивительно приятное чувство.
— Мне тоже очень хорошо. И вообще, это замечательная поездка. Как здорово, что мы выбрались из Москвы.
— Я поймал себя на мысли, что там, в Москве, хотя нам и никто не мешает быть вдвоем, мы все же не совсем вдвоем. Слишком много повсюду города, он лезет из всех щелей. А здесь города совсем немного, он не мешает ощущать нам единение.
— В самом деле, ты в чем-то прав. Там мы постоянно думаем о делах, которые мы отложили ради встрече. Даже когда занимаемся любовью.
— Ты думаешь о делах, когда занимаешься со мной сексом? — удивился Смуров. Он даже ощутил некоторую обиду.
— Иногда, в начале. Ты обиделся?
— Чуть-чуть, — не стал скрывать он. — Мне казалось, что ты ни о чем не думаешь.
— А я и не думаю, хотя бы потому, что не могу думать. Ты что-то делаешь со мной такое, что я забываю обо всем. Это лишь впервые мгновения у меня могут появляться такие мысли. Когда я была молодая, я во время секса очень часто видела неописуемые по красоте картины. Потом это ушло, а вот с тобой снова вернулось.
Теперь Смуров ощутил гордость. Он и не представлял, что Надя переживает такие ощущения.
— Жаль, что я не вижу никаких картин.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты их тоже видел.
— Увы, мужчинам это не дано переживать. У нас все как-то проще, если не примитивней. Мне всегда казалось, что женщины в сексе достигают несравненно больших глубин, чем мужчины. У нас все поверхностно, а вы словно куда-то, то ли проваливаетесь, то ли улетаете.
— Мне больше нравится полет, чем провал, — улыбнулась Надежда.
— Тогда пойдем, полетаем, — предложил Смуров.
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть. Мне кажется, мы оба готовы к полету.
— Идем.
Через минут десять они уже были в гостинице. Номер их встретил темнотой. Но они не стали зажигать свет. Он был им не нужен. Они упала на кровать и стали страстно целоваться. Смуров ощутил, как ее рука легла на его ремень и расстегивает его. Он немного помог ей, брюки упали с него, и она нежно взяла его член в ладонь. По телу разнеслась волна наслаждения, он положил ладонь на грудь Нади и сжал ее.
Он ощутил по ее движениям, что она вслед за ним тоже хочет избавиться от одежды. Смуров расстегнул ее кофточку, затем освободил от брюк. Теперь ничто не мешало их телам достичь полного единения и гармонии. Хотя Смуров в последнее время много занимался сексом, но сегодня было что-то особенное. Ему хотелось целиком раствориться в своей партнерше, хотелось, чтобы она улетела на крыльях блаженства далеко отсюда, в неведомые и таинственные глубины космоса, увидала там картины неописуемой красоты. И все это благодаря его стараниям. Еще ни одна женщина не делала ему таких признаний.
Смурова переполняла и страсть и нежность, они изливались из него, подобно полноводному ручью. И он не мог, да и не желал их сдерживать.
— Ты моя, милая, ты вся моя, ты будешь до конца жизни только моей, — исступленно стал шептать он.
И тут случилось то, чего он не ожидал. Надежда вдруг высвободилась из его объятий и села на кровать. Он, не понимая, уставился на нее.
— Что случилось, милая? Тебе стало нехорошо?
Надежда молчала, она смотрела куда-то в сторону. Он сел рядом с ней.
— Почему ты молчишь? Я сделал что-то не то?
— Мы зашли слишком далеко.
— Разве это плохо? — Он по-прежнему не понимал смысла ее поведения.
— Да, плохо. Мы стали заходить за границы каждого из нас.
— Границы? — недоумевал Смуров.
— Есть линия, за которую не должны переходить наши отношения. А они стали переходить.
— Вот ты о чем, — стал понимать он.
— Моя свобода, как и твоя, не должна подвергаться сомнению.
— Ты полагаешь, что она подвергается?
— Мне так показалось. А я не хочу рисковать.
Что-то оборвалось внутри Смурова, словно гитарная струна во время исполнения мелодии, прервавшая игру на самом красивом месте. Вся эта поездка в одночасье потеряла для него смысл. Он и сам точно не знал, на что надеялся, но точно знал, что на что-то надеялся.
