Мо Янь - Страна вина
— Ну вот, Дин Гоуэр, товарищ следователь, а теперь поговорим, — насмешливо произнес Цзинь Ганцзуань. Он засунул катушку с пленкой в карман, сел нога на ногу и вольготно откинулся на диване. При этом он изображал, что на правой щеке у него ходят желваки, и Дин Гоуэру стало жутко противно. Спихнув с себя отключившуюся шоферицу, он попытался встать, но ноги онемели и не слушались, словно парализованные.
— Отлично! — продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. — Выполняющий важное задание следователь переусердствовал в любовных утехах, и у него отнялись конечности.
Дин Гоуэр смотрел на это красивое, холеное лицо и чувствовал, как в груди разгорается ярость. По всему телу растекалась пылающая кровь, а по холодным как лед ногам, казалось, ползали тысячи каких-то тварей. Опершись на руки, он с усилием поднялся, ноги дрожали. Когда затекшие ноги стали отходить, он начал двигаться, комментируя свои действия:
— Следователь встает, разминает руки и ноги. Поднимает полотенце, вытирает потное тело, в том числе живот, вымазанный густыми выделениями жены или любовницы Цзинь Ганцзуаня, замначальника отдела пропаганды горкома Цзюго. При этом сожалеет о только что пережитом испуге. Никакого преступления я не совершал, а лишь попал в расставленную преступниками ловушку.
Он отшвырнул полотенце, и оно упало на пол прямо перед Цзинь Ганцзуанем. Желваки у того заходили ходуном, и лицо аж позеленело.
— Баба у тебя что надо, — добавил Дин Гоуэр, — жаль только, связалась с таким мерзавцем.
Он подождал, думая, что Цзинь Ганцзуань сейчас взорвется, но тот лишь громко расхохотался. Причем так неожиданно и странно, что это внушало тревогу.
— Чего смеешься? Думаешь, смехом можно скрыть слабину?
Цзинь Ганцзуань резко оборвал смех и, вытащив платок, вытер слезы:
— Товарищ Дин Гоуэр! Это кто из нас слабак? Ты ворвался в мою квартиру, изнасиловал мою жену, и у меня есть тому неопровержимые доказательства. — Он похлопал по карману с пленкой. — Если призванный блюсти закон сознательно его нарушает, вина возрастает вдвойне. — Так кто у нас слабак? — язвительно закончил он, дернув уголками рта.
— Это твоя жена изнасиловала меня! — заскрежетал зубами Дин Гоуэр.
— Вот уж поистине неслыханное дело! — продолжал играть желваками Цзинь Ганцзуань. — Чтобы знатока ушу, взрослого мужчину, да еще вооруженного, изнасиловала совершенно безоружная женщина!..
Следователь перевел взгляд на шоферицу. Та лежала навзничь на полу с отстраненным взглядом, словно помешанная или пьяная, из ноздрей у нее текла кровь. Сердце у него заколотилось, душу всколыхнули прекрасные ощущения, которые она доставила ему своей разгоряченной плотью, в глазах защипало, и навернулись слезы. Опустившись на колени, он поднял валявшийся на полу халат и вытер ей кровь на носу и губах. Стало стыдно, что он так жестко с ней обошелся. На тыльной стороне ладони он заметил две капли: это из глаз у нее выкатились крупные слезы.
Он поднял ее на руки, отнес на кровать и прикрыл одеялом. Потом подпрыгнул, стащил с люстры майку и трусы и натянул. Открыл дверь на балкон, достал остальную одежду и оделся. Протянул руку за лежащим на столике пистолетом — Цзинь Ганцзуань, играя желваками, следил за ним, — снял курок со взвода, сунул пистолет за пояс и сел:
— Ну что, раскроем карты!
— Какие еще карты?
— Дурачком прикидываешься?
— Ничего я не прикидываюсь, душа у меня болит.
— И с чего же это она у тебя болит?
— Болит оттого, что в ряды кадровых работников нашей партии попадают такие подонки, как ты!
— Я подонок, потому что соблазнил твою жену? Что ж, подонок и есть. Но есть такие, что готовят и поедают детей! Таких и людьми-то не назовешь! Звери, а не люди!
На это Цзинь Ганцзуань расхохотался и даже в ладоши захлопал.
— Ну просто сказка из «Тысячи и одной ночи», — заявил он отсмеявшись. — В Цзюго действительно есть знаменитое блюдо, которое воплощает силу воображения и творческий подход, его пробовали руководители высшего уровня, да ты и сам его ел. Если мы звери и людоеды, значит, и ты тоже!
— Если у тебя совесть чиста, зачем нужно было заманивать меня этой красоткой? — презрительно усмехнулся Дин Гоуэр.
— Только у таких мерзавцев из прокуратуры, как ты, может быть столь извращенное воображение! — взорвался Цзинь Ганцзуань. — А теперь я хотел бы донести до Вашей светлости мнение нашего горкома и руководителей городской управы: мы приветствуем следователя по особо важным делам Дин Гоуэра, направленного в наш город для проведения расследования, и готовы оказать посильную помощь.
— На самом деле ты можешь помешать моему расследованию.
— Вообще, если выражаться точно, — похлопал себя по карману Цзинь Ганцзуань, — у вас двоих прелюбодеяние по обоюдному согласию, и хотя твое поведение можно назвать предосудительным, закона ты не преступил. У меня, конечно, есть возможность сейчас же отправить тебя обратно как последнюю собаку, но личные интересы следует подчинять интересам общества, поэтому я не стану чинить препятствий, и ты можешь продолжить выполнение своей миссии.
Открыв бар, он вынул бутылку «маотай», вытащил пробку и вылил всю в два больших бокала. Один поставил перед Дин Гоуэром, а второй поднял со словами «За успех твоего расследования!», чокнулся с ним и, запрокинув голову, выпил полцзиня водки одним духом. Потом поднял пустой бокал — желваки ходят, глаза сверкают — и уставился на Дин Гоуэра.
Снова невольно разозлившись на эти желваки, Дин Гоуэр поднял бокал и — была ни была — с бульканьем осушил его.
— Отлично! — одобрительно воскликнул Цзинь Ганцзуань. — Вот это я понимаю, боец! — Он достал из бара целую охапку бутылок, всё знаменитые сорта. — Сейчас посмотрим, кто кого! — заявил он, указывая на всю эту батарею. Проворно открыл бутылки и стал наливать. В водке поднимались пузырьки, разнесся запах алкоголя. — Кто не пьет, у того мать шлюха! — Щека продолжала подергиваться, и теперь, когда церемонии и манеры были отброшены, на Дин Гоуэра смотрело лицо алкоголика. — Что, слабо выпить? — подначивал он, поигрывая желваками и одним махом опрокидывая бокал. — Некоторые и на сына шлюхи согласны, лишь бы не пить!
— Кто сказал, что я не буду пить? — Дин Гоуэр взял бокал и осушил его. На макушке будто открылось потолочное окно, и сознание, превратившись в чудовищную бабочку размером с круглый — лунный — веер, закружилось в свете ламп. — Пить… Весь ваш Цзюго выпью до дна, мать ваш-шу…
Ладонь на глазах выросла до размеров круглой плетеной подстилки, густо торчавшие из нее пальцы потянулись к бутылке, которая уменьшилась до гвоздя, до швейной иглы, а потом вдруг снова выросла в несколько раз, большая, как железное ведро, как валек для белья. Бабочка порхала в то гаснущем, то ярко вспыхивающем свете ламп. Четко видна лишь дергающаяся щека. Пей! Алкоголь медом растекается по горлу. На языке и в пищеводе ни с чем не сравнимое, просто неописуемое чувство. Пей! Он торопится проглотить водку как можно быстрее. Ясно видно, как жидкость с бульканьем стекает вниз по коричневатому пищеводу. Какое дивное ощущение! Чувства воспаряют вверх по стене.
В свете ламп Цзинь Ганцзуань медленно переплывает с одного места на другое, потом вдруг прибавляет скорости, как комета. Его образ острым клинком раскалывает залитое золотистым светом пространство комнаты, и теперь он двигается в этих трещинах, как бы вращаясь вокруг своей оси. А потом и вовсе исчезает.
Казалось, пестрая бабочка устала. Крылья двигаются все тяжелее, словно прибитые росой. Наконец она опускается на один из золоченых канделябров и печально шевелит усиками, наблюдая, как ее оболочка грузно валится на пол.
2Наставник Мо Янь!
Так долго нет от Вас ответа, что сердце уже не на месте. Неужто Вы расстроились из-за того, что в предыдущем письме я, не помня себя от радости, так разбахвалился? Если это действительно так, Ваш ученик весь трепещет, даже поджилки трясутся. Достоин десяти тысяч смертей за свою провинность. Но, как говорится, высокий за подлым не видит вины, вельможа так велик душой — хоть на ладье плыви.[139] Очень прошу не сопоставлять Ваш кругозор с моим опытом малого ребенка, я вовсе не хочу потерять Ваше расположение. Начиная с сего дня буду прислушиваться к каждому Вашему слову, никогда больше не позволю себе доказывать истину крепким словцом, никогда впредь не посмею зря скандалить.
Если Вы считаете, что блюдо «Дракон и феникс являют добрый знак» выражает уклон к либерализации, я немедленно уберу его из «Ослиной улицы», и всё на этом. Могу также пойти к владельцу ресторана «Пол-аршина» и попросить изъять это блюдо из меню. Несколько дней тому назад я заговорил о Вас, так у него враз глаза заблестели. «Это тот, что „Красный гаолян“ написал?» — спросил он. «Он самый, — подтвердил я. — Мой наставник». «Этот твой наставник — настоящий босяк, у которого слово никогда не расходится с делом. И я очень уважаю его». «Как ты, негодяй этакий, смеешь называть моего наставника босяком!» — возмутился я. «С моей стороны это очень высокая оценка, — ответил он. — В наше время, когда в мире полно надменных лицемеров, настоящий босяк, у которого слово никогда не расходится с делом, на вес золота». К людям необычным, наставник, нельзя применять обычные суждения. Этот господин Ичи — человек странный до необычайности, не поймешь, кто он на самом деле. Разговаривает он бесцеремонно и грубо, но, надеюсь, Вы не станете на это обижаться.
