Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)
По крайней мере насчет его сексуальной привлекательности меня просветили другие, когда Трини не слышала. Похоже, означенное чудо природы обладало орудием громадного калибра, как в длину, так и в диаметре. И мужчина умело им пользовался, отличаясь выдающимся самообладанием. И тогда я вспомнил замечание моей покровительницы относительно привычного для нее количества и качества. Поэтому меня не удивляла шутка Дерьмолапа, одного из игроков, о ком речь еще впереди, который обычно говаривал:
– Поглядим, как ты сыграешь, Лупас… А может, у тебя вдруг встал? А то, когда эта штука твердеет, кровь приливает не к голове…
Лупас держал захудалый пансион на улице Конде дель Асальто, главной артерии китайского квартала. Вдобавок он был сутенером двух неказистых португалок, которые приводили клиентов в тот же пансион. Меня предупредили, чтобы я держал с ним ухо востро: он всегда носил с собой пистолет и, хотя был слеп как крот, имел отменный слух.
Однако никто не знал причин развода Лупаса и Трини-Амфибии. И тем более оставалось непонятным, зачем Лупас каждую неделю приходит играть именно в «Плэйерс». Сеньора Трини, неизменно приветливая со всеми, относилась к нему с откровенной враждебностью и пренебрежением. Она не упускала ни малейшей возможности уязвить его или припомнить то, что быльем поросло и что совсем не делало ему чести. И если, играя против него, она разделывала его под орех, то невыносимо задирала нос. Брюзга, напротив, стоически терпел оскорбительные замечания женщины без единого худого слова в ответ. Меня заверили, что будь на ее месте кто-то другой, он схлопотал бы пулю в лоб или куда придется за одну десятую того, что вытворяла она.
Наступило лето. И ночь в «Плэйерс», которую я никогда не забуду. Был будний день, кажется, понедельник или вторник – забавно, но я точно не помню числа: в восьмидесятые я злоупотреблял гашишем, и моя память очень избирательна, когда речь идет о несущественных подробностях того периода. Но полагаю, это случилось в последнюю неделю июня.
Стояла жара, липкая как растаявшая карамель, обосновавшаяся на улицах Барселоны с конца весны. Я заявился в кабачок в одиночестве и поздно, где-то около трех, пропустив в «Селесте» на Платерии стаканчик-другой джина с тоником, причем после того, как одна сострадательная душа поделилась со мной парой понюшек белого порошка. Кокаин разбавил опьянение, и меня неудержимо потянуло сыграть в покер. В то утро я получил чек на сорок тысяч монет за рассказ и, хотя и задолжал гораздо больше двум-трем своим друзьям, чувствовал себя королем.
Кабачок был почти пуст. Один только Рафойс, обычно торговавший здесь вразнос всякой дребеденью, в энный раз жаловался у стойки бедной Сусане на то, что жена житья ему не дает. Мне разрешили пройти в кладовку. Партия была в разгаре: четыре игрока, среди них моя приятельница Трини. На сукне скопилось изрядное количество банкнот по тысяче и несколько достоинством в пять тысяч – играли по крупному. Самая солидная горка высилась у груди сеньоры Трини: она была в ударе. Когда я вошел, она как раз выиграла хорошую ставку с неслабой тройкой тузов.
Мне позволили присоединиться к партии пятым. Я выложил на стол с трогательной небрежностью остаток своих денег: шесть банкнот по пять тысяч и две по одной, всего тридцать две тысячи. Мною руководила хмельная уверенность, внушенная кокаином, что этой ночью надо непременно играть ва-банк: я не сомневался, что удвою, утрою капитал.
Трини предупредила, чтобы я не зарывался, и если буду играть и проиграю больше, чем следует, чтобы потом не просил о снисхождении: на этот раз номер не пройдет.
После того, как были предъявлены деньги, мне сдали карты для партии втемную. Я знал всех игроков. Помимо Трини и Лупаса, который порядком проигрался и потому пребывал в особенно скверном настроении, за столом сидели Дерьмолап и Пеп.
Дерьмолап – помощник инспектора полиции Лукас Бомбин, сорокалетний бездельник, который подрабатывал сверхурочно вышибалой в «Плэйерс». Дородный арагонец, из крестьян, грубый, простой, как веник, и большой любитель выпить. Он отлынивал от основной работы как мог и почти каждую ночь удирал в кабак, где и проводил большую часть времени: щупал девочек, тянул коньяк на дармовщину и поигрывал в покер на улов, осевший в его карманах. Своим прозвищем он был обязан привычке обнюхивать с брезгливой миной средний и указательный пальцы правой руки, как будто они воняли дерьмом. По-своему он был славным дядькой. Никогда не возникало никаких проблем с порядком в этом заведении, которое вообще было местечком очень спокойным. Поэтому мне казалось совершенно необъяснимым, за что Трини платила ему жалование. Похоже, его услуги понадобились лишь однажды, когда другой пьянчуга затеял ссору – Бомбин раскроил бедолаге голову рукоятью револьвера… Он играл в покер наверняка и без подвохов, как по книге. Но ему обычно везло, и он азартно понтировал.
Пеп был распространителем амфетаминов, мелкой сошкой, всего на несколько лет старше меня, и жил в одной из трущоб негостеприимного квартала Ла Мина. Он корчил из себя денди, но был всего лишь приказчиком в белых носках. Еще его знали как Красотулю Крашеную, но если кто-то обращался к нему подобным образом, он хватался за нож: случай явного непризнания гомосексуальной ориентации. Пеп был довольно образованным, хладнокровным типом, державшимся отстраненно. Он играл в покер, не снимая темных солнечных очков, ни на миг не показывая глаз. Вкупе с сеньорой Трини, благодаря великолепной интуиции, он являлся самым опасным и коварным партнером: было невозможно угадать, какая комбинация у него на руках.
Лупаса отличал неровный, непредсказуемый стиль: он мог сыграть одну партию, как мастер, а следующую – как новичок. В целом, с ним тоже следовало держать ухо востро.
Моя пылкая уверенность, будто я вот-вот сорву банк, вскоре поостыла: меня быстро щелкнули по носу. Перед сбросом банк уравняли до двух тысяч с каждого: поставили все, кроме Лупаса. Я остался с парой дам, и мне пришла третья: приличная тройка. Первым ходил Красотуля, который также прикупил три карты: он спасовал, также поступили Дерьмолап и Трини. Более-менее очевидно, что этот тур за мной – ни у кого не сложилось сильной комбинации. Я поставил еще две тысячи, чтобы окончательно их обезоружить. Трини и служивый пасанули, но Пеп, а его рука была первой, поднял ставку до трех. Он затаился, чтобы оценить обстановку, и теперь готовился подловить меня. Уверен, что он тоже собрал тройку, вероятнее всего, достоинством ниже моей… И хотя он, в свою очередь, наверняка знал, что у меня тройка, едва ли ожидал увидеть карты такого высокого достоинства. Я интуитивно чувствовал, что у него должна быть тройка валетов… Я взглянул на три тысячи и добавил еще две. Он без колебаний сравнял ставки и пошел на повышение, положив банкноту в пять тысяч. Он пытается нагреть меня или блефует? В банке уже скопилась достаточно круглая сумма, превышавшая предел возможностей такого человека, как я, который ставит скупо из-за тощего кошелька. С другой стороны, как и всякий порядочный игрок, лидер не относился к тем, кто рискует тысячей дуро, чтобы выиграть тысячу песет.
Впоследствии я просмотрел немало фильмов (почти все – американские), где покеру отводилось не последнее место в развитии сюжета. И в глаза всегда бросалось множество неправдоподобных несуразиц: чего стоит, например, до нелепости безрассудный блеф, когда кто-то из героев рискует огромными деньгами из-за более скромной суммы; но особенно меня веселило, с какой невероятной легкостью игроки выдавали, блефуют они или нет: излюбленный прием – «непроизвольный» нервный тик, естественно, не ускользавший от внимания очередного «умного» героя.
Пеп со своим каменным лицом за проклятыми солнечными очками меня достал: я был уверен, что его положение намного хуже моего, но я никогда этого не узнаю, поскольку не стал платить еще пять тысяч, чтобы увидеть его карты. Он забрал мои деньги – десять тысяч на первой сдаче! – а я остался с носом. Чтобы прийти в себя, я принялся созерцать влажное пятно на стене, которое всегда напоминало мне озеро, удивительное и глубокое, куда я был бы не прочь броситься, сваляв такого дурака, как сегодня.
Сеньора Трини посоветовала мне выйти из игры. Я уже попытал счастья один раз, сыграл плохо, мне это дорого обошлось, так что хватит. Я не подчинился. Она на меня рассердилась. И хотя она была права, и в ту ночь я проигрался дотла, я никогда не раскаивался, что не послушался своего доброго друга.
В кладовой было очень жарко – наверное, больше тридцати градусов. И может, жара тоже повинна в том, что все пошло наперекосяк. Воздух туда поступал только через маленькое оконце под потолком, выходившее на задворки, те самые, где однажды в мусорном баке нашли тело одного из братьев Монтовио с горлом, перерезанным от уха до уха. И это оставалось единственным трагическим событием, связанным с покером и омрачавшим историю игорного заведения «Плэйерс» – до того, которое должно было вот-вот произойти.
