Дафна Дю Морье - Полет Сокола
Такого Альдо не ожидал, что было заметно по легкой паузе, с какой он положил в рот очередной кусок ветчины.
— Однако ты всюду поспеваешь, — сказал он. — Кто тебя привел туда?
— Студенты Э.К. из моего пансионата, — ответил я, — на которых твоя речь произвела такое же впечатление, как и на избранных во время субботней встречи в герцогском дворце.
Немного помолчав, он отодвинул тарелку, потянулся за салатом и заметил:
— Молодые очень внушаемы.
Я кончил чистить апельсин и половину протянул Альдо. Мы ели молча. Я заметил, что взгляд моего брата упал на том «Жизнеописаний герцогов Руффано», лежавший на другом столе, где я его оставил. Затем Альдо посмотрел на меня.
— «Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям», — процитировал я. — Что ты все-таки стараешься сделать? Свершить акт небесной справедливости, как герцог Клаудио?
Утолив голод, он встал, перенес поднос на стол в углу, налил себе полстакана вина и остановился под портретом нашего отца.
— Сейчас для меня главное — подготовить актеров, — сказал он. — Если они предпочтут целиком войти в отведенные им роли, тем лучше. В день фестиваля мы увидим еще более интересное зрелище, чем рассчитывали.
Улыбка, неизменно обезоруживающая всех и каждого, не обманула меня. Я давно знал ее. В былые дни Альдо слишком часто ею пользовался, чтобы добиться своего.
— Случилось два происшествия, — сказал я. — Оба отлично организованы. Только не говори мне, что их спланировала и осуществила группа студентов.
— Ты недооцениваешь нынешнее поколение, — возразил он. — Если они постараются, то могут проявить недюжинные организаторские способности. К тому же они жадны до идей. Стоит им только намекнуть, а об остальном они сами позаботятся.
Он не признал, но и не опроверг свою причастность к событиям, которые я имел в виду.
— Тебе ничего не стоит настолько унизить двоих, — а с профессором Риццио троих — человек, что они навсегда утратят свой авторитет?
— Авторитет — это фальшивая монета, — сказал Альдо, — если он не приходит извне. Но тогда это уже вдохновение, и дается оно от Бога.
Я с удивлением посмотрел на Альдо. Он никогда не был религиозен. Когда в детстве по воскресеньям и праздникам мы ходили к мессе, то это был не более чем обычай, заведенный нашими родителями; мой брат часто пользовался им, чтобы напугать меня. Алтарный образ в Сан Чиприано может служить примером его способности донельзя извратить воображение.
— Прибереги это для своих студентов, — сказал я. — Нечто подобное Сокол говорил своим избранным.
— И они ему верили, — заметил он.
Улыбка, лицемерная маска, внезапно исчезла. Глаза, сверкающие на бледном лице, тревожили, смущали. Я беспокойно пошевелился в кресле и потянулся за сигаретой. Когда я снова взглянул на Альдо, его лицо вновь было спокойно. Он допивал вино.
— Знаешь, чего никто в нашей стране не может перенести? — беззаботно спросил он, рассматривая свой стакан на свет. — Впрочем, не только в нашей стране, но во всем мире и на протяжении всей истории? Потерю лица. Мы создаем из себя некий образ, и кто-то этот образ разбивает. Из нас делают посмешище. Человек или нация, теряя лицо, либо не оправляется и окончательно погибает, либо научается смирению, а это далеко не то же, что унижение. Время покажет, что произойдет с обоими Риццио, Элиа и прочей мелюзгой, из которой состоит этот мир в миниатюре — Руффано.
Я подумал о той, кто, наверное, вот уже три часа, как теряет лицо, о моей вечерней спутнице Карле Распа. Возможно, она слишком толстокожа, чтобы это признать. Вина за неудавшуюся попытку покувыркаться в постели будет приписана мне, не ей. Не все ли равно? Пусть приписывает чему угодно недостаток моего мужского рвения.
— Кстати, — сказал я, — около половины одиннадцатого тебе звонили из Рима.
— Да?
— Синьора Бутали. Она была очень взволнована. Ректор настаивает на возвращении домой, как я понял, в связи с событием воскресной ночи.
— Когда? — спросил Альдо.
— Она не сказала. Откровенно говоря, я повесил трубку. Она думала, что это ты, и я не стал ее разуверять.
— Что было весьма глупо с твоей стороны, — сказал Альдо. — Я считал тебя более сообразительным.
— Извини.
Мое сообщение расстроило его. Заметив, что он поглядывает на телефон, я понял намек и поднялся.
— Во всяком случае, — сказал я, — когда профессор Бутали услышит о сегодняшних событиях…
— Не услышит, — прервал меня Альдо. — Что, по-твоему, Риццио, Элиа и я обсуждали чуть не за полночь?
— Официально, возможно, и не услышит, — сказал я, — но всегда найдется охотник до сплетен, который обо всем ему расскажет.
Мой брат пожал плечами.
— Конечно, доля риска здесь есть, — сказал он.
Я направился к двери. Приходом на виа деи Соньи и ожиданием Альдо я практически ничего не достиг, разве что утвердился в своих подозрениях. И дал ему понять, что мне все известно.
— Если ректор все-таки вернется, то что он сделает? — спросил я.
— Он ничего не сделает, — сказал Альдо. — Нет времени.
— Времени?
Альдо улыбнулся.
— Ректоры тоже уязвимы, — сказал он. — Как и прочие смертные, они тоже могут потерять лицо. Бео…
— Да?
Он взял газету, которая лежала не стуле около двери.
— Ты это видел?
Он показал мне заметку, ту самую, что я прочел за завтраком. Из-за последних событий я совершенно забыл о ней.
— Поймали убийцу, — сказал я. — Слава Богу.
— Поймали вора, — поправил Альдо, — а это явно не одно и то же. Сегодня утром мне звонил комиссар полиции. Малый, который взял десять тысяч лир, держится за свою историю. Он настаивает, что, когда брал деньги, Марта уже была мертва. И в полиции склонны думать, что он говорит правду.
— Уже мертва? — воскликнул я. — Но тогда…
— Они все еще ищут убийцу, — сказал Альдо, — а это весьма небезопасно или, во всяком случае, неприятно для всякого, кто в прошлый четверг ночью слонялся вблизи от виа Сицилиа. — Он поднял руку и потрепал меня по голове. — Не волнуйся, мой Беато, — сказал он, — тебя они не схватят. Твои глаза — сама невинность.
Слова Альдо повергли меня в смятение. Вновь этот тошнотворный ужас убийства. А я-то думал, что все позади.
— Что мне делать? — в отчаянии спросил я. — Идти в полицию?
— Нет, — сказал Альдо. — Забудь все это. Приходи завтра вечером и стань одним из избранных. Вот пропуск. — Он пошарил в кармане и вынул маленький жетон с изображением головы сокола. — С этим ребята тебя пропустят, — сказал он. — Впуск в тронный зал в девять часов. Приходи один. Я не намерен развлекать ни синьорину Распа, ни твоих приятелей из дома 24 по виа Сан Микеле. Выспись как следует.
Он слегка подтолкнул меня в спину, и я оказался на улице. Было начало второго, кругом царили мрак и тишина. Между домом Альдо и виа Сан Микеле я никого не встретил. В доме номер 24 было так же тихо, как и в других домах с закрытыми ставнями. Дверь была не заперта, и я, никого не беспокоя, прошел в свою комнату. Однако, судя по голосам, доносившимся из комнаты Паоло Паскуале, вся компания студентов собралась там и что-то яростно обсуждала. Если они были на пьяцца дель Дука Карло, то завтра я об этом услышу.
Проснулся я в пять часов утра, но не от мучившего меня кошмара или яркой картины декана факультета экономики и коммерции, во всей своей неприкрытой наготе сидящего под пьедесталом статуи герцога Карло, а от пронзившего все мое существо воспоминания: я вспомнил, где попалось мне на глаза имя Луиджи Спека, — загадка, которая весь день не давала мне покоя в библиотеке. Луиджи Спека поставил свою подпись рядом с подписью моего отца при крещении Альдо. Это имя я видел на страницах приходской книги в ризнице Сан Чиприано.
Глава 15
В девять часов в мою дверь постучали, и не успел я ответить, как в комнату ворвался Паоло Паскуале и следом за ним Катерина.
— Извините, — сказал он, видя, что я бреюсь, — но мы хотим знать, пойдете вы с нами или нет. Все студенты Э.К. отказались от лекций и идут митинговать перед домом профессора Элии.
— По какому поводу?
— Вы же знаете. Мы вас видели, — вмешалась Катерина. — Вы были в машине с этой Распа. Мы видели, как вы вышли из отеля и поехали на пьяцца дель Дука Карло. Вы были в самой гуще.
— Совершенно верно, — подхватил Джино, чья голова выросла над головой Катерины. — А потом мы видели ту же машину около сада. Вы не могли не видеть того, что случилось. Вы были гораздо ближе, чем все мы.
Я положил бритву и протянул руку за полотенцем.
— Я ничего не видел, — сказал я, — кроме толпы профессоров вокруг статуи. Была суматоха, взволнованные голоса, потом они кого-то или что-то унесли. Возможно, это была бомба.
— Бомба! — воскликнули они в один голос.
