СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга первая
В силу этого я принимаю на себя добровольный налог, невзирая ни на какие работы и обязанности, возложенные на меня службой и хозяйством, и где бы я ни находился, делать из неграмотных грамотных в размере шести человек в год. Обязательность выполнения настоящего моего налога должна быть для меня священной, и я должен быть объявлен преступником, если этого задания не выполню. Приглашаю вас всех, сознательные товарищи, проделать над собой то же самое.
Б. Д. Митрохин».
Очень удивился Корнилов этому письму, и в самом деле напечатанному, в самом деле в губернской газете!
Дальше — больше: выяснилось, что Митрохин был начальником семенихинского почтового отделения и почтальоном тоже был до тех пор, пока не опубликовал это письмо.
Оно было опубликовано, и соблазн одолел Митрохина, до той поры служившего по почтовому ведомству честно-безупречно при всех и всяческих властях и режимах, но тут он не доставил подписчикам ни одного номера газеты, все номера со своим письмом присвоил!
Затем отклики последовали на «Письмо», сознательные граждане «проделывали над собой то же самое», брали обязательства «делать из неграмотных грамотных» в размере двух-трех, а кто и десяти человек в год, и номера газеты, публиковавшей эти отклики и поступающей семенихинским подписчикам, постигала та же судьба.
Затем Митрохин был снят с должности за «несознательное превышение служебных обязанностей».
Однако дело своей жизни Митрохин сделал, и вот он жил этим делом в непоколебимой истине своего существования, которая называлась «ликбез» — то есть ликвидация безграмотности.
Не был Митрохин уж очень-то прост, но не было для него и других проблем, кроме этой, а эта решала все на свете: вот будут народы грамотными — и не будет в мире ни воровства, ни пьянства, ни разбоя, ни побоев! Вот будут грамотными все народы — и не будет между ними войн. Вот будет грамотной каждая семья — и тогда, само собой разумеется, наступит для всех семейное счастье!
Тот день, когда на земле последний неграмотный станет грамотным, представлялся Митрохину новым сотворением мира, а в то же время он и грустил немного:
— Кончится дело! Кончится, а я ведь передовик ликбеза! Я ведь, как только ОДН — общество «Долой неграмотность» в одна тысяча девятьсот третьем годе образовалось, я едва ли не тот же день в его ступил!
Корнилов Митрохина успокаивал:
— Дело ликвидации неграмотности бесконечное! Чем дальше, тем все более трудное: грамотность будет возрастать, а техника, а весь мир будут еще скорее усложняться. Так что люди, возможно, чем дальше, тем все больше будут малограмотнее!
Митрохин вел по возможности полную запись всем людям, из которых он собственными трудами сделал грамотных, и других, которые, откликнувшись на его призыв, тоже стали ликвидаторами неграмотности, и тех, у которых неграмотность ликвидировали ликвидаторы митрохинского призыва, и т. д., и т. д., почти что без конца.
Конечно, при всем старании список где-то прерывался за отсутствием дальнейших сведений о лицах, «пробужденных к новой жизни», и Митрохин был озадачен, прикидывал: «Ну во сколь разов список в действительности может быть больше? В три раза? В пять? А ну как в десять?!» В десять! И Митрохин сиял, как медный пятак, тут он, хилый и хромоватый, и на скважине начинал ворочать трубы и штанги, разве только чутьчуть уступая могучему мастеру Ивану Ипполитовичу.
Когда же обнаружилось, что в скважине находится какой-то посторонний предмет и что бурить дальше нельзя, Митрохин и тут нашел объяснение:
— Все по причине малой грамотности нашей! Вот уж ликвидируем, тогда...
Вообще слово это — «ликвидация!» — обязательно со знаком восклицательным имело для Митрохина смысл только положительный и никакой другой.
Несколько позже Корнилов заметил, что слово «грамотность» Митрохин отождествляет с другим словом — «политика», а когда так, то и политика, вопреки его же словам, задумчиво произнесенным когда-то раньше, тотчас становилась для него понятием четким и светлым. Безукоризненными были для него и военный коммунизм, и нэп, и все то, что политику ждало впереди, когда-нибудь... Ведь в дальнейшем все будет грамотным — и народ, и политика, и государственные деятели!
Однажды Корнилов с некоторым умыслом несколько раз подряд произнес «политика ликвидации», и это словосочетание привело Митрохина в полный восторг.
Один случай поразил Корнилова особенно — однажды Митрохин повторил кайзера Вильгельма Второго!
Когдато, отправляя солдат на фронт, кайзер сказал: «Помните, что германский народ избран богом. На меня, германского императора, снизошел дух божий. Я его меч, его оружие и его наместник. Горе непослушным и смерть трусам и неверящим!» Митрохин повторил все это без запинки и выразил свое возмущение:
«Вот гад, вот гад император! Ведь грамотный был, поди-ка, и все одно пропагандировал этакое человеконенавистничество!» Корнилову же все это было нынче словно снег на голову. Конечно! Ведь он в свое время пошел воевать против этих слов!
Прошло столько лет, столько минуло событий, а Корнилов все еще чувствовал напряженную работу, которую в свое время проделал его организм, принимая решение: «Воевать!»
День за днем вытесняло тогда «воевать!» все другое в нем — другие заботы, мысли, мечты, потребности,— не только в нем, но и в существовании окружающего мира все отчетливее становилась эта необходимость... И сейчас еще, прислушавшись, он мог уловить в себе остаточные явления того состояния, в котором он тогда находился, и того несогласия с самой возможностью утверждать какому-то ни было человеку, будто на него снизошел дух божий, будто он — его меч и наместник,
«Воевать!» Поэтому-то 14-го по старому, а по новому стилю 27 февраля 1915 года приват-доцент университета явился в воинское присутствие Васильевского острова с заявлением о желании вступить в действующую армию.
За этим все изменилось — судьба, убеждения, характер, за этим он стал другим человеком и потерял в самом себе жильца двухкомнатной квартирки на 5-й линии, натурфилософа и приват-доцента. Он мог о том, навсегда утерянном человеке глубоко сожалеть, но упрекнуть в чем-то себя не мог и никогда не упрекал. Так, а не по-другому случилось, вот и все. Так, а не иначе сказал кайзер Вильгельм Второй...
Ну, а Митрохин-то?
Щупленький ликвидатор неграмотности, семенихинский мужичонка только однажды в несомненной пользе грамотности усомнился и в какую точку попал?!
Поистине — где найдешь, где потеряешь? Корнилов даже некоторую общность ощутил с Митрохиным.
Впрочем, общность обнаружилась и с Сенушкиным, с буровым мастером Иваном Ипполитовичем, почему не могло быть ее с Митрохиным? Вот она и была, она оказалась.
И, глядя на Митрохина, ликвидатора безграмотности, Корнилов вспомнил, как ничтожны они были, недавние властители — кайзер Вильгельм Второй с нисшедшим на него духом божиим, царь Николай, тоже Второй, с распутинским просветлением своего птичьего ума,— и как был велик в феврале 1915 года он, приват-доцент Корнилов, у которого окончательно сложилась мысль о необходимости возродить и обновить древнегреческую философию, присоединив к ней современные природоведческие знания. Но вот так непотребно и поступает история: ничтожества двигают умными и великими, берут с них непосильную дань.
Все мы данники.
Так подумал Корнилов про себя, у Митрохина же он спросил:
— Как это ты речь кайзера запомнил?
— А я грамотный! — как и следовало ожидать, ответил Митрохин.— Я газеты уже столько годов читаю непрерывно. И в политике разбираюсь! До конца! Ну, не до конца, так довольно-таки сильно! — Чтобы доказать, что «довольно-таки сильно», он быстренько сбегал в палатку и принес не то большой бумажник, не то небольшую папку в потрепанном и когда-то прекрасном кожаном переплете с замысловатым тиснением, торопливо стал вынимать оттуда газетные вырезки и читать, захлебываясь от значительности этого чтения.— «Россия заняла такое же положение в мире, как раньше занимал только один из ее сынов — Лев Толстой. Прежде он в одиночку добивался всемирной правды, а теперь это делает вся Россия... Сдача наших позиций — это возвращение к прошлому. С царем или без царя — это сказать трудно, но что с капиталистами и помещиками, это наверняка, да еще не со своими, а с иностранными. Россия станет колонией, в нее нагрянут иностранцы, они будут называть себя ее спасителями и все приберут к своим рукам... и погибнем мы и само дело освобождения человечества. Мне не хочется этому верить. Кто организовал многочисленную Красную Армию, тот может организовать и хозяйство. Кто приносил жертвы в войне, тот может принести их и в мире. Дайте же победу добру над злом в этой вековой борьбе между трудящимися и эксплуататорами!»
— А это кто? Кто пишет? — спросил Корнилов.
Митрохина не очень интересовали авторы, и он сказал:
