Павел Черкашин - Электрические методы обогащения. Правдивая история о виртуальных амебах, современном инновационном предпринимательстве и прочей ерунде типа любви и смысла жизни
Несколько раз он решался спросить:
– Я видел, ты что-то ваяешь. Даже не могу определить, из какой сферы. Меня это по-научному грызет. Как программист программисту скажи – что за код? Обещаю унести тайну с собой в могилу…
Гриша обычно отшучивался: «Это будет код вечной жизни» или что-то в этом роде.
– Что же тут изобретать? Такой код каждый школьник знает! – однажды ответил Санчес и, когда Гриша недоуменно поднял на него глаза, пояснил: – IDDQD[41]. Код вечной жизни.
– Это все от лукавого! А у меня по-настоящему все будет. Чтобы больше не зависеть от биологической эволюции.
– Гриша, ты меня пугаешь…
– Вот поэтому никому и не показываю. Сам напросился! Будет правильное время и место – все покажу и расскажу. Терпение, мальчик мой, терпение…
Гриша заболел вопросами искусственного интеллекта еще в студенческие годы. Он всю жизнь бредил роботами и искренне верил в воспетый Лемом и другими фантастами мир будущего, в котором люди – слабые и ограниченные существа – естественным образом уступают пальму первенства в процессе эволюции более совершенным созданиям из металла и кремния. Искусственный интеллект был темой его дипломной работы, темой диссертации и множества научных работ на протяжении более чем двадцати лет. Кроме того, он служил предметом постоянных насмешек и издевок со стороны научного окружения. Если бы исследовательское любопытство Санчеса одержало верх над его интеллигентской брезгливостью в отношении чужих секретов и он тайком влез бы в Гришин компьютер, то был бы поражен искусственным миром, создаваемым там умелыми руками бородатого творца.
Гриша считался одним из признанных специалистов-теоретиков в области экспертных систем и методов поддержки принятия решений. В свое время это было его профессиональным коньком в институте. Сформулированные им алгоритмы составляли хоть и небольшую, но очень важную часть систем управления самонаводящихся ракет в обновленной советской системе ПВО конца восьмидесятых и в сложных комплексах поддержания плавучести подводных лодок. Он состоял в многочисленных ассоциациях и рабочих группах, занимающихся этими вопросами, публиковал свои научные работы, время от времени ездил на какие-то совещания. Последние десять лет он терпеливо ждал разрешения съездить хотя бы в Турцию, не говоря уже о том, чтобы увидеть в лицо своих зарубежных оппонентов из ведущих исследовательских институтов США и Германии. Но ОВИР и МИД по отношению к таким людям были по-прежнему неумолимы, несмотря на то, что защищали интересы уже совершенно новой страны… А платить взятки, чтобы обойти официальную систему, он не умел и не хотел.
И конечно же, совсем не мечты об отдыхе в Турции поглощали все внимание Гриши, когда офис пустел. Страстному коллекционеру не терпится погрузиться с лупой в изучение своих альбомов с марками или монетами, фанат моделирования рвется домой, чтобы зависнуть над хрупким каркасом будущего миниатюрного самолета или корабля… А Гриша нетерпеливо ждал того момента, когда можно будет всецело отдаться своим программным разработкам. Не столько с тщеславными надеждами совершить прорыв в области нейронных сетей и искусственного разума, сколько именно с азартом страстного конструктора или коллекционера. Только конструировал он не точную уменьшенную копию старинного корабля, а ни много ни мало – собственный мир. И коллекционировал не пивные подставки, как многие его ровесники, а выращенных в недрах своего компьютера неведомых зверюшек. Это было ярко выраженное хобби со всеми соответствующими атрибутами: он занимался им долгие годы исключительно в свободное время и ради собственного удовольствия, он тратил на него все скудные свои сбережения и, как многие увлеченные идеалисты, стеснялся показывать свою страсть окружающим, резонно опасаясь насмешек. Этому странному хобби он отдал всю производительную мощь собственной мозговой нейронной сети, гигагерцы всех доступных ему компьютерных процессоров и всю свою душу.
Каждый рабочий день ровно с 09.00 до 19.00 Гриша исправно выполнял обязанности технического директора Lab34, честно отрабатывая свою скромную зарплату: начальственно втолковывал что-то программистам, горячо ругался с Санчесом и Димычем по поводу нехватки ресурсов на текущие проекты, пил пиво с клиентами, писал длинные непонятные технические документы и регламенты. После 19.00 он уходил в подполье. Отключал телефон, закрывал электронную почту и полностью погружался в мир разноцветных строчек кода.
Чтобы не терять связи с реальностью, Гриша ставил будильник на компьютере на 23.00 – закончить мысль, собрать вещи и дойти до метро без спешки. Несмотря на то что путь к метро занимал не более пятнадцати минут быстрым шагом, а успеть к последнему переходу на «Кольцевой» можно было и в 00.45, Гриша не любил опаздывать. «Стар я бегать наперегонки со временем», – говорил он себе каждый вечер, удовлетворенно нажимая Ctrl-S.
По традиции, заведенной с первых дней после переезда в новый офис, последний уходящий из офиса TS Computers запирал его, ставил на сигнализацию и сдавал ключ охраннику института на выходе. До того как пустой склад заняли «сумасшедшие программисты» из комнаты 555, эту функцию чаще всего выполнял системный администратор или сам Роби. Теперь финалистами практически всегда были Гриша или Гретта. Чтобы ненароком не оставить коллегу ночевать в офисе под сигнализацией, Гриша каждый вечер заглядывал в ее закуток – удостовериться, что она еще сидит на своем месте, всматриваясь уставшими глазами через светящееся окно монитора в мир собственных фантазий. Или Гретта сама заходила к нему – предупредить, что уже уходит. Эти ежевечерние прощания – сначала такие формальные и обыденные, постепенно превратились у них в подобие священного ритуала. Осознанно или нет, но, отрываясь на минуту от своего программного кода или технической документации и глядя в черное, как тонер принтера, окно под потолком, он ловил себя на том, что думает о Гретте. Что она сейчас делает, уйдет ли раньше него? Что она сейчас рисует? О чем думает? Может, у нее сегодня свидание, и она убежит, забыв заглянуть к нему. Может быть, молодой высокий художник с горящими глазами и всклокоченными волосами пригласит ее сегодня на выставку современного искусства, и она будет смотреть на своего спутника восхищенно и с опаской, а возле особенно понравившейся работы возьмет за руку? Из-за придуманной им самим, искусственно вызванной ревности что-то приятно щемило в груди, возвращались забытые юношеские страсти. Это стало скорее упражнением для ума, возможностью оторваться от программного кода и подумать о чем-то отвлеченном в минуты творческого ступора.
Гретта была на два десятилетия моложе Гриши. Так что, даже если он мог заинтересовать ее чем-либо, используя весь свой жизненный опыт и обаяние взрослого мужчины, – ни к чему, кроме неловкости и испорченных отношений в офисе, это бы не привело. Страсть придуманная, виртуальная для него стоила значительно дороже, чем страсть, материализовавшаяся под сбившимся байковым одеялом в плотское соитие.
Гриша, как и Гретта, был человеком не очень разговорчивым. Правда, в отличие от Гретты, которая даже не считала нужным открывать рот без насущной жизненной необходимости, он работал над собой и за годы научной деятельности выработал вполне сносные навыки выражения своих мыслей. Но это были в основном шаблонные деловые фразы. Внутренний мир Гриши был закрыт для окружающих не потому, что он отказывался впускать туда посторонних. Он просто не мог его выразить, не вызывая при этом усмешек или недоуменных расспросов. И у него, и у Гретты мысли и фантазии рождались и жили в голове, эволюционируя, вырисовываясь и приобретая сколь-нибудь выраженные формы уже по другую сторону экрана. В программном коде Гриши. В рисунках или дизайнерских работах Гретты. Они мало говорили с коллегами в офисе, еще меньше – друг с другом. Только по делу. Это, впрочем, не сильно выделяло их среди остальных: братия офисных разработчиков в принципе не слишком склонна к длинным диалогам и разговорам «по душам».
Иногда, прощаясь перед уходом, Гриша и Гретта обменивались малозначительными фразами:
– Погода совершенно промозглая. У тебя теплый шарф? Ну и отлично!
– По «Яндексу» Москва стоит. Пробки – 10 баллов. Сейчас все в метро ломанулись. Я лучше посижу еще полчасика – пусть рассосется.
– Ты смотрела «Терминатора» последнего? Говорят – стоящая вещь. Думаю сходить в выходные.
На этом ритуал соблюдения приличия оба считали исчерпанным. Да и разговаривать было не о чем.
Пару раз они даже одновременно выходили из офиса и вместе шли к метро, ехали до «Кольцевой», переходили на свои ветки и махали рукой друг другу, расходясь по разным платформам. За сорок минут совместного пути они в лучшем случае перекидывались десятком фраз. Бывало и так, что они проделывали весь путь в абсолютной тишине – каждый был погружен в свои мысли. Зато и неловкости от затянувшейся паузы у них никогда не возникало. Оба считали бессмысленной тратой энергии и засорением информационного эфира всякие светские разговоры, созданные лишь для того, чтобы заполнять пустоту. А проникать глубже в чужую душу или пускать кого-либо в свою оба считали слишком обременительным грузом.
