Олег Рой - Вдали от рая
Второй причиной, заставлявшей его держаться в постоянном тонусе, было стремление к материальному благополучию. Резкий контраст между счастливым обеспеченным детством и бедностью, почти нищетой, которая обрушилась на них с матерью после смерти отца, оказался серьезным потрясением. И в годы учебы, и во время работы в деревне Дмитрий постоянно мечтал о том, как наконец выберется из этой ужасной нужды и станет состоятельным человеком, обзаведется собственным домом, автомобилем, внушительным счетом в банке и приобретет солидное положение в обществе. Пусть даже это самое общество делает вид, что презирает достаток, считает стремление к нему мещанством. Волковской отлично понимал, что все это – лишь показуха, а на самом деле презренный металл и те жизненные блага, которые можно на него купить, по-прежнему остаются предметом вожделения каждого.
Несмотря на свою известность, Дмитрий вел довольно скромный образ жизни, особенно если судить по дореволюционным меркам. Да, он жил и принимал пациентов в отдельной четырехкомнатной квартире – но она принадлежала не ему, а государству. Зарабатывал Волковской для своего времени прилично, но практически все деньги уходили на исследования, оставшегося едва хватало на то, чтобы поддерживать имидж преуспевающего профессора медицины. Так что мечты о собственном особняке и уж тем более автомобиле так и оставались мечтами – ездить приходилось в основном на извозчике и лишь изредка на таксомоторе.
Научная работа поглощала не только деньги, но и время. Отдыха в тот период жизни Дмитрий Владимирович почти не знал. Он отдыхал от приема пациентов за чтением книг, а от изучения ауры – в поездках по стране с целью поиска новых книг и рукописей. И все – никаких театров, бессмысленных прогулок и дружеских вечеринок. Друзей у него почти не осталось, да он в них и не нуждался. Были, правда, женщины, поскольку молодому, едва миновавшему тридцатилетний рубеж человеку трудно обойтись без женщин, но они не занимали его внимания. Волковскому было не до этого.
Он продолжал свои исследования и вскоре сделал открытие, что аура человека неоднородна, в ней различаются нечетко выраженные, но все же совершенно определенные слои. Сопоставляя данные наблюдений и информацию, полученную от пациентов, Дмитрий пришел к выводу, что первый, самый ближний к телу, слой, по-видимому, принадлежал лично человеку и порождался его мыслями и поступками. Другой мог быть условно назван «родовым» – он наследовался от родителей и более далеких предков. Третий, располагавшийся снаружи по сравнению с двумя предыдущими, было труднее соотнести с чем-либо конкретным: это была внешняя прослойка, защищающая две другие, нечто вроде пленки жира на поверхности воды. Необходимость ее диктовалась тем, что в предыдущих слоях наблюдался ряд отверстий, через которые энергия, свойственная человеку, могла истечь во внешний мир… Могла – но, как правило, не истекала, благодаря прикрытию этой самой внешней оболочки. Лишь смертельные болезни давали фатальную течь, которую Волковской наблюдал в мируаре. Она выглядела как тонкая голубоватая струйка и весьма напоминала картины средневековых живописцев, на которых душа покойного отлетала от тела. И потому исследователь решил, что внешний слой выполняет защитную функцию.
Анализируя процесс «истечения» энергии, он задался вопросом, куда она девается и, самое главное, есть ли возможность собрать и использовать вылившуюся энергию. Наверняка она не исчезает просто так, это утверждали и традиционная наука, и колдовское учение Арины, часто повторявшей: «У одного отнимется – у другого прибавится». Что, если поискать способ собирать энергию, которую теряет умирающий? Сначала эта идея показалась удачной, но после здравых рассуждений Волковской от нее отказался, сочтя, что это может быть просто опасно – мало ли, вдруг энергия у умирающего меняется и становится вредной, если можно так выразиться, ядовитой? Лучше действовать наверняка и попробовать получить энергию от живого и желательно здорового человека. Но как это сделать? Самым простым способом виделось пробивание внешней защитной пленки напротив одного из крупных отверстий. Отверстия в личной оболочке не интересовали Волковского: они слишком часто преобразовывались, плыли, меняли форму. Очевидно, это происходило от того, что человек, пока живет, имеет возможность меняться, исправлять содеянное… Родовая оболочка – дело другое. Всякий раз, когда пациент, разнежившись в атмосфере внимания, рассказывал о неблаговидных поступках своего отца или матери, деда или бабки, которые бросали детей или убивали врагов, кого-то разоряли, кого-то запирали в сумасшедший дом, доводили кого-то до самоубийства или сами сводили счеты с жизнью, этому рассказу соответствовало крупное отверстие в родовой оболочке, обычно находившееся на уровне головы.
Вспоминая уроки Арины, Дмитрий концентрировал внимание на отверстии, и иногда ему удавалось увидеть, точно в синематографе, смутный образ, воссоздающий картину случившейся драмы. Порой, желая произвести впечатление на важного пациента, Волковской описывал увиденное раньше, чем тот успевал что-либо поведать о своих предках – и тем укреплял свою репутацию великого провидца и чудесного врача. А сам радовался, что не может наблюдать в мируаре свою ауру, и папеньку, сидящего за столом под собственным портретом и подносящего пистолет к виску…
«Грехи отцов падут на их детей», – припоминал Волковской слова, которые как нельзя лучше соотносились с его судьбой. Раньше он трактовал их однобоко: дурные поступки отца погубили жизнь его семьи. Но теперь все наполнилось новым, неожиданным смыслом. Родители, совершающие преступления – пусть даже не с точки зрения закона, делают более хрупкими и уязвимыми своих детей.
И если поблизости окажется человек, способный выкачать энергию ореола через отверстия, пробитые их плохими поступками…
Вопрос лишь в одном: как это сделать?
В старинных рукописях ничего такого не говорилось. Скорее всего, ответ следовало искать не у западных ученых, а на Востоке. Дмитрий всерьез задумался об этом, навел справки – и вскоре ему в очередной раз улыбнулась удача. Его пригласили принять участие в научной экспедиции по Азии.
Глава девятая, в которой Виктора отстраняют от работы
– Но, Сашка, это же полная чушь! Мы же все всегда проверяем от и до – откуда вдруг вынырнула эта Эльвира?
Офис «АРКа» жил своей жизнью – шумной, деловой, суетливой, но одновременно и веселой, непринужденной. Однако в кабинете, где, закрывшись, беседовали Волошин и Варфоломеев, царила напряженная атмосфера. Атмосфера операционной во время оказания помощи больному, находящемуся в критическом состоянии. Виктор вообще не мог взять в толк, что происходит и почему вдруг Сашка, который делами фирмы и не занимался-то никогда, вдруг вызвал его сюда и затеял этот разговор.
– Действительно, как ты думаешь, откуда бы могла она взяться, если все, связанное с твоей квартирой, проверялось от и до?
Под пристальным взглядом Саши Виктору стало неловко, как если бы он в самом деле натворил что-то противозаконное.
– Да ты что… Саш, ты хочешь сказать, что я чего-то смухлевал? С собственной квартирой? Да ты в своем уме?
– Тише, тише, не кричи, ничего подобного я не говорил. Откуда, Витя, она вынырнула – разговор особый. Это наша служба безопасности уже выясняет. Главное, что по всем предварительным данным эта баба в самом деле имеет все права на твою квартиру. Процесс предстоит долгий и муторный…
– Да какой процесс, Сашка, мать твою за ногу, какой процесс?!
– Сядь, Витя, и не ори. Орать я и сам горазд, только горлом делу не поможешь, – увещевал Варфоломей. – Процесс обыкновенный – судебный. Эльвира настроена решительно. Адвокат у нее – хваткий, зараза, как крокодил… Я, конечно, уверен, что все в конце концов выяснится и образуется в нашу пользу. Но до окончания дела я бы тебе посоветовал временно пожить где-нибудь в другом месте. Тем более что, скорее всего, решением судебных приставов твоя квартира будет опечатана…
Виктор представил племянницу покойного Панасенко: как она во главе своего семейного табора сидит на скамейке в их ухоженном закрытом дворе, с вожделением уставясь на окна его квартиры… Уходя, он сумел все-таки вытурить эту ораву на улицу, однако Эльвира всем своим поведением демонстрировала, что последнее слово останется за ней. Пожалуй, начнет каждый день подсылать детей, чтобы они врывались к «буржую», с нее станется. А потом в один прекрасный момент (нервы, нервы ни к черту!) он ударит одного из этих паршивцев… А если убьет? Угроза более чем реальна…
– Убедил. Поживу пока в другом месте.
Сашка откинулся на спинку офисного стула, поскреб в своей рыжей голове. Что-то еще он собирался сказать. И это что-то крайне его тяготило… За дверью кабинета скорее ощутилось, чем услышалось, легкое движение.
