Аниматор - Волос Андрей

— Видишь, какую штуку взял, — по-мужицки горделиво сказал Кривич. — Годится?

Белозеров принял протянутый предмет — это был английского производства подствольный фонарь, о котором он тоже давно подумывал, но пока еще полагал запрашиваемую изготовителем цену несуразной, — незаинтересованно повертел в руках и, положив на стол, сказал:

— Николай Петрович, тут вот какая штука… Мамед-праведник пропал.

— То есть что значит «пропал»? — весело удивился генерал-полковник, укладывая фонарь в белоснежное пуховое логово упаковки. — Всегда он был пропащим, этот Мамед… давно веревка по нему плачет, пропащая его душа…

Отодвинул коробку и посерьезнел.

— Что значит — пропал?

Белозеров хотел сокрушенно вздохнуть, но у него не получилось — левую сторону груди сковывал холодный панцирь, который, похоже, лучше было не шевелить.

— Следовал по маршруту? — настаивал Кривич.

Белозеров кивнул.

— Ну и? Что ты молчишь?!

После нескольких пересаживаний, рассредоточений и новых сборов последние шестьсот километров группа Мамеда благополучно миновала на туристическом автобусе. Это был красный двухэтажный автобус фирмы

«MAN», облепленный радостными лозунгами и эмблемами. У патрульных он не вызывал почти никакого интереса, но и на этом этапе потребовалась масса стараний, чтобы обеспечить его гарантированно беспрепятственное движение. Черт их знает, этих дэпээсников — махнет сдуру палкой, а потом только потяни за кончик… А уж последние тридцать-сорок верст!.. А проезд поста на кольцевой автодороге чего стоит, если под полом почти двести кило взрывчатки!.. Только когда красный автобус покатил по Ленинградскому шоссе к центру города, структуры обеспечения смогли перевести дух.

— Встал на стоянку под эстакадой на Самотеке, — сдавленно сказал

Белозеров. — Обеспечили им сопровождение. Перегрузились в джипы.

Двинулись к «Мусагету». Спустились на подземную стоянку…

— Ну?

— Ну и вот. Ребята сопровождения лопухнулись. Въехали — они и успокоились.

— И что?

— А они выехали с другой стороны. На набережную. Там два въезда. И выезда тоже…

Кривич молчал.

— Объявлен план «Перехват», — тупо сказал Белозеров.

— Когда это все? — брюзгливо спросил Кривич.

— Вчера вечером.

— Вчера вечером?! И ты не доложил?!

— Надеялись на… — выдавил Белозеров, — на оперативность и… рассчитывали перехватить. Ведь не иголка…

— Ну поня-я-я-ятно, — сонно протянул Кривич.

Он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Худое лицо тоже приняло сонное, вялое выражение.

— А почему про Корина скрывал? — спросил он через несколько секунд, открывая глаза. — Тоже на оперативность рассчитывал? На какую, интересно? Мертвых-то у нас еще не воскрешают…

«Это кто же? — слабо удивился Белозеров. — Добрынин? Больше некому.

Стукнул, гад…» Левая сторона груди наливалась тяжестью; тяжесть постепенно сдавливала и горло. У Кривича, он знал, нитроглицерина не водилось. «Может быть, в машине есть, — подумал он. — Да, точно, в машине. Наверняка. Скорей бы».

— Вот тебе и «Цветы побежалости»! Учил я тебя, Валя: не говори красиво! Нет бы по-простому: «Шторм» или «Буря». Так нет, мы же образованные! Нате вам: «Цветы побежалости»!..

Белозеров мог бы поправить шефа: «цвета», а не «цветы», Николай Петрович… Не «цветы», а «цвета»… Свойственные, в частности, халькопириту, минералу группы меди…

Однако за грудиной жила гибель и отнимала силы, и уже нельзя было тратиться на пустяки.

Кр-р-р-р! — неприятно проскрежетала пружина в настенных часах.

— Короче говоря, он нас обставил, — со вздохом подвел итог Кривич.

Белозеров ожил было от этого «нас» — «нас», не «тебя»! Но следующая фраза ударила в самое сердце:

— Надул тебя Мамед, надул, — холодно и скучно сказал Кривич. — Он свою игру играл. А тебя использовал, как… ну, как сам знаешь кого.

Нет, но ты хоть представляешь, что теперь будет? — оживился вдруг генерал-полковник, и голос его зазвенел. — Что теперь может быть — представляешь?

Белозеров не представлял. Более того: возможность подобных представлений уже не вызывала у него никакого интереса — он из последних сил держал глыбу, давящую на грудину.

— Слишком много внимания аниматорам уделял, — по-прежнему брюзгливо заметил Кривич. — Увлекся… По этой-то линии хоть что-нибудь удалось сделать? Или с таким же успехом?

— Так точно, — скрипуче ответил Белозеров. — То есть никак нет.

Утром встречался с ведущими в этой области… некто Ковалев… некто Бармин… в разработке бесперспективны… от них толку не будет. Но ряд видных аниматоров поддержал. Мизер, в частности. Наскоков. Эта, как ее… Несколько публикаций в авторитетных изданиях. Все в порядке.

— В порядке… Это тебе кажется, что в порядке. Подставился ты, Валентин, ох и подставился…

Белозеров сглотнул. Отдалось за грудиной.

— Я тебя из этого говна не вытащу, Валя, — сказал Кривич. — Глубоковато. Тебе сейчас надо в сторону. Кто у тебя вторым? Добрынин?

Кривич одной рукой ткнул кнопку селектора, другой придвинул

Белозерову лист бумаги.

— Добрынина ко мне… Береженого бог бережет. Пиши, Валя. Так и так.

По состоянию здоровья и в связи с уходом на пенсию. Датируй позавчерашним. Нет, лучше даже пятницей. Это у нас какое было?

Семнадцатое. Я завизирую и оставлю у себя.

Белозеров начал было писать, но буквы расплывались и текли.

— Разрешите позже? — белыми губами спросил Белозеров. — Разрешите идти?

Он осторожно поднялся, медленно вышел из кабинета и тихо, плотно, без стука притворил за собой дверь. Ему хотелось сесть прямо здесь, у стены коридора, сжаться в комок и дождаться облегчения. Он и привалился к ней, к стене. Пальцы шарили, суетливо щупали тонкую ткань. Вот же карман. А где же? Был ведь. Здесь, что ли?

Новый испуг добавил боли.

В левом тоже не было.

Или уже искал?

Еще в машине есть… в машине же. Там. Да. Надо.

Белозеров выпрямился и деревянно пошел по коридору. Ворс ковровой дорожки скрадывал стук шагов.

— Валентин Сергеевич? — обеспокоено спросил охранник. — Что-нибудь случилось?

— Открой, — смог сказать он.

Дверь щелкнула и отворилась, ударив по глазам пронзительным светом.

Белозеров переступил порог и сделал два неловких шага.

Стал было падать со ступеней, но вдруг с ужасом восторга понял, что его подхватила чья-то огромная ладонь и, очень больно сжав железными пальцами (так в детстве сам он сжимал хрупкую хитиновую грудь бабочки), вертя и переворачивая, подносит к такому же огромному, любопытно щурящемуся синему глазу. Тогда он почувствовал облегчение и зажмурился.

Глава 8

«Знай свой предмет, знай свое дело, знай его символику. Совершенство требует знаний, незнание ведет за собой смерть.»

Альберт Великий был прав.

Аниматор должен знать.

Но — увы! — было бы глупо называть знанием то неприятное впечатление, что произвел на меня прежде живой усопший при нашей утренней встрече (кстати сказать, усиленное подозрением, что эксперт по безопасности Михаил Михайлович являлся, видимо, одним из важнейших маховиков раскручивающейся в обществе кампании по признанию возможным и необходимым анимирования живых). Вытрясти из полковника хоть крупицу живой жизни тоже не представлялось возможным — ему, должно быть, служба не позволяла трясти крупицами направо и налево. Вчувствоваться мне было не во что. Да и пытаться это сделать было как-то… ну не то чтобы противно, но…

Жизнь безвременно почившего я не знал. Кроме того, я, как ни крути, испытал некоторое потрясение. Хорошенькое дельце! — утром растолковываешь человеку основы анимации, а вечером поднимаешь простыню — и на тебе… В общем, не лежала у меня душа к этому телу.

И ничего хорошего из всей затеи в итоге выйти не могло.

Знать раньше, так и не подумал бы ехать, отказался… А теперь куда деваться?..

Профессионализм сказался хотя бы в том, что предчувствия не обманули.