Олег Рой - Капкан супружеской свободы
А потом вдруг, наконец, я увидела его. Он шел со стороны станции, помахивая упругой березовой веткой, и насвистывал что-то, но, подойдя и поклонившись, замолчал и только смотрел, смотрел, смотрел на меня… Я думала, Николай уже не приедет сегодня — ведь было достаточно поздно, и до города ему не так просто будет потом добраться. Но он появился и заговорил, а тишина и покой мгновенно переросли в свою противоположность — в громкие восклицания, буйство эмоций, размашистые движения и нервные, но зато живые — не то что эти наши благообразные семейные вечера! — споры.
Позднего гостя, разумеется, принялись поить чаем, и вот тогда-то, на лунной уже веранде, и состоялся тот глупый, короткий разговор, который до сих пор не дает мне покоя.
А было так. Мама потчевала Николая вареньем — только что сваренным, свежим, клубничным — и, положив себе тоже ложечку, попробовав его, недовольно сказала:
— Опять Глаша переложила сахару. Сколько можно ей говорить, право слово! Учу ее, учу, а все без толку!
— Просто у нашей кухарки свой взгляд на вещи, — философски, с чуть заметной иронией, отозвался отец, раскуривая трубку. — Не стоит переживать из-за этого, душенька.
И тут Николай, только что увлеченно обсуждавший что-то с Митей, как-то недобро оглянулся на маму и, сверкнув усмешкой, заметил:
— А вы попробовали бы сварить варенье сами, Елена Станиславовна. Глядишь, и учить бы никого не пришлось. Что ж, без кухарки и шагу ступить не можете?
Даже в полутьме я заметила, как мучительно заалели от непонимания и смущения мамины щеки — она, конечно, не ожидала от гостя такого выпада, да и не могла сообразить сразу, что бы ему ответить. Митя, само собой, сразу вспыхнул, как спичка, — как я не люблю эту его манеру бросаться на людей чуть не с кулаками! — и стал требовать от Николая извинений, а мама принялась как-то неловко утихомиривать брата, и я уж думала, что вечер совсем пропал. Но все спас отец — мой чудесный, мудрый, все понимающий отец! Он примирительно улыбнулся гостю и просто сказал:
— А знаете, Николай, ведь Елена Станиславовна удивительное варенье варит! Жаль, вам еще не доводилось попробовать. Такое, понимаете ли, настоящее — королевское, крыжовенное, самое трудное, зато и ароматнее всех остальных! А Глаше мы доверяем только неквалифицированную работу — вот хоть это клубничное, например…
Все засмеялись, и я громче всех. Казалось, инцидент исчерпан, накаленный воздух, не успев сгуститься над нами, рассеялся, и атмосфера вновь стала дружеской. Митя громко попросил положить и ему «неквалифицированного варенья», мама, рассеянно и ласково улыбнувшись, извинилась и вернулась в гостиную, к роялю, а отец вновь задумался над своей трубкой. Николай же потянул меня за рукав, и мы спустились по ступенькам в сад и остановились совсем недалеко от освещенного дома, там, где когда-то стояли мои детские качели, а теперь разросся дикий шиповник, который мама не позволяет вырубать вот уж много лет, как ни ворчит наш садовник.
Одурманивающе пахли густо-красные, почти темные в ночи цветы, плыла над садом мазурка Шопена, где-то в лесу ухала сова, а Николай стоял совсем рядом, почти прижавшись ко мне, и едва касался губами моей головы, которую я почему-то опустила низко-низко. Смешно, право!.. Но было отчего-то и страшно, и стыдно…
— Черт, как глупо получилось, — досадливо пробормотал он. И продолжил совсем уже еле слышно: — Я не хотел никого обидеть.
А я чувствовала только, как шевелятся его губы и как разлетаются от его дыхания мои волосы.
— Я знаю… — Почему-то голос мой прозвучал покорно, и я разозлилась сама на себя. Вовсе не обязательно ему знать, как он мне дорог и как я его… Нет-нет, не стану писать об этом.
— У тебя чудесные родители. А брат — самовлюбленный болван.
Волна обиды за Митю поднялась в моем сердце, но я тут же простила Николая, потому что он сам не ведает, что говорит. Конечно же, рано или поздно он узнает Митю получше, и они подружатся — не смогут не подружиться! А Николай тем временем пробормотал:
— Не будем теперь об этом.
Потом он взял меня за подбородок и поднял мою голову, заглянув в глаза. Мне показалось, что я потеряю сознание: он смотрел на меня так, как впервые посмотрел еще тогда, зимой, и так же, как тогда, неожиданно обхватил мои плечи руками и поцеловал.
Он целовал, и целовал, и целовал… и шептал слова, которых мне еще никто не говорил — и не посмел бы никто сказать!
Все так же плыла музыка над садом, и ухала сова, и в наших лицах плескалась расплавленная золотая луна, а колючий шиповник, к которому я откинулась под поцелуями, царапал сквозь платье мою спину и шею, и эта минута все не кончалась. Сколько буду жить, клянусь, не забуду этот день, и вечер, и сумасшедшие от восторга глаза Николая, и его долгие поцелуи, а больше всего (о, как странно!), наверное, острые, драгоценные, царапавшие мне кожу ветви шиповника, пахнувшие розами, любовью и вечной, радостной надеждой…
11 июля…
Вчера я упросила маму оставить гостя ночевать — как, в самом деле, он смог бы добраться домой из нашей богом забытой дачной глуши? А сегодня, увы, почти раскаялась в этом. То волшебство, о котором успела я ночью записать в своем дневнике, нынче утром вдруг рассеялось, пропало, и ни следа не осталось ни от моего вчерашнего настроения, ни от чудесных моих надежд. Нет, я и сейчас, после всего, что случилось сегодня, не сомневаюсь ни в правоте Николая, ни в своей любви к отцу… Но все же за кем из них правда? И с кем из них — я?
Неприятности начались прямо с утра, за завтраком. День был так хорош — свежий и чистый, и я так славно выглядела в своем любимом белом платье с большим бантом, завязанным сзади. Мне хотелось понравиться Николаю, хотелось пойти с ним гулять, может быть, покататься на лодке — на реке сейчас распустились кувшинки, их желтые цветы безумно красивы на фоне темной воды!.. И еще конечно же я не могла забыть тех вчерашних минут в саду — жарких, острых и невозможно счастливых. Хотела ли я, чтобы они снова повторились? Нет, этого я не смогу доверить даже своему дневнику.
Впрочем, мои ожидания все равно оказались напрасны. Николай выглядел отчего-то хмурым и поздоровался со мной так же, как и со всеми прочими, — вежливо, но холодно и отстраненно. Мама тоже молчала; ей опять нездоровилось, и, по-моему, несмотря на привычное свое гостеприимство, она была недовольна тем, что накануне я убедила ее пригласить не слишком приятного ей гостя переночевать. Митя почти ничего не ел, лениво ковыряясь в тарелке, и только бросал кусок за куском любимой своей гончей Стелле. А разговор, перескакивавший с одной невинной темы на другую, вдруг, как на грех, круто повернул отец, который вчера отлично вышел из сложного положения, а сегодня, напротив, испортил все на свете своей неуместной разговорчивостью и страстью обсуждать вечную проблему «отцов и детей».
