Олег Рой - Семь признаков счастья (сборник)
– Спасибо, – поблагодарил Пашка.
– А чего это ты, мальчик, один ходишь и с чайником? – опомнился прохожий, оглядев ребенка. Но Пашка изо всех сил побежал вперед, чтобы дед его не догнал, не стал расспрашивать дальше, не узнал, что он совсем один остался. А то сдадут в детдом, и папку он не найдет. Запомнил дом, потом обернулся на бегу, забежал в какую-то подворотню, понесся дворами. А то дед еще милиционеру пожалуется, тот Пашку догонит и в детдом отдаст, думал беглец. Откуда ему было знать, что его собеседник, пожав плечами, отправился по своим делам, даже не думая преследовать мальчика или сообщать о нем: у всех свои заботы, и случайному прохожему вовсе нет до него никакого дела. Чужой ребенок, своих-то кормить нечем…
Пашка бежал и оглядывался, в проходящих людях ему чудился силуэт того прохожего, который по мере вооброжаемой погони и вовсе обрел страшные черты. Он совсем запыхался, плутая по дворам-колодцам, через черные ходы каких-то незнакомых подъездов. Наконец остановился отдышаться. Хлюпнул носом, вытер варежкой рот.
– Эй, пацан! – раздалось вдруг сверху. Пашка поднял глаза. На куче хлама – старой ванне, перевернутой вверх дном, ящиках и тряпье – восседал длинный рыжий оборванец лет двенадцати. Его лицо, покрытое веснушками, и наглая ухмылка большого рта не сулили ничего хорошего. Рядом с рыжим восседало еще несколько мальчишек – настоящая банда. Предводитель группы поманил пальцем: – А ну поди сюда. Что это у тебя в руках?
Пашка попятился, крепче сжав свою ношу.
– Язык, что ли, отсох? Отвечай, когда тебя спрашивают! – прикрикнул на него один из мальчишек.
Пашка снова попятился:
– Ча-чайник, – ответил он, заикаясь.
– Чачайник? – хохотнул рыжий, передразнивая Пашку. Остальные мальчишки загоготали, предвкушая развлечение. – И зачем же ты с чачайником гуляешь по нашему двору?
– Я мммм-мимо шел, мне в госпиталь надо. – Пашка стал еще сильнее заикаться. Он вдруг понял, что совершенно один и некому его защитить от этих злых мальчишек. Шестым чувством осознал он свою грядущую роль жертвы, загонщики которой сейчас скалят зубами. Плутать ему в незнакомых дворах и переулках, пока они не нагонят его и… Что будет потом, Пашка еще не представил, но явно ничего хорошего. Вот когда рядом был папа, такие мальчишки даже и не думали приставать к нему.
– Ну-ка дай сюда свой чачайник, – потребовал рыжий. – Посмотрим, что у тебя там.
Нельзя отдавать чайник. Там лежат продуктовые карточки, единственная ценность в этом страшном взрослом мире. Когда-то мир был другим, но Пашка помнил это очень смутно, потому что был маленький.
– Чего рот раззявил? Неси давай, – снова потребовал предводитель мальчишек. – Шурик, иди посмотри, что там у него.
Розовощекий, как молочный поросенок, Шурик в надвинутой на лоб шапке отклеился от деревянного ящика и потянулся. Пашка развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал что есть мочи. Мальчишки повскакивали со своих мест и с улюлюканием бросились за ним.
Да что же это такое? Неужели в людях не осталось ничего хорошего? То старик этот, теперь мальчишки, и всем от него что-то нужно. Он просто шел к папе в госпиталь. Пашка бежал, бежал, бежал, вилял в переулках, наконец выбежал на улицу в надежде, что там хоть кто-нибудь увидит его, поможет… Ловко брошенный камень влетел ему под коленку, и Пашка хлопнулся в замороженную грязь, ободрав щеку и больно ударившись о что-то твердое. Кто-то подбежал к нему и отвесил пинка. Пашка сжался в комок, спрятав чайник под живот.
Преследователи обступили его, среди них выросла фигура рыжего.
– Это было по-хорошему. Давай, малец, что там у тебя, а не то будет по-плохому.
Кто-то встряхнул Пашку за шкирку и рывком усадил на землю. Щека саднила, от земли тянуло холодом, вокруг были враги, а единственное, что у него осталось, – это старый мамин чайник с продуктовыми карточками, перевязанный размахрившейся ленточкой, и его хотели отобрать.
– А ну отошли от него, быстро! – вдруг раздался мужской голос.
«Папка!» – счастливо подумал Пашка. Но голос был незнакомый. Какой-то немолодой мужчина спешил к сгрудившимся вокруг своей жертвы мальчишкам.
– Пошли отсюда, поганцы! Четверо на одного вздумали! Ни стыда ни совести! Сейчас милицию вызову! – кричал мужчина, приближаясь.
– Ладно, пойдем, парни, – мотнул головой рыжий, и малолетние вымогатели, сбившись в кучку, быстро скрылись в переулке.
– Ты как, малыш, цел? – участливо осведомился мужчина. – На-ка, вот тебе платок, оботри кровь.
Пашка потянулся за платком, приложил к щеке… и вдруг разрыдался. Горько-горько разрыдался оттого, что его папа пропал, мама и Сережа теперь неживые, он остался совсем один, пережил две погони, пинок, а живот от голода совсем подвело. Все ужасы этого непростого мира вдруг свалились на голову одного маленького мальчика, которому и без того несладко было. Все очень плохо, и он, наверное, сейчас умрет, как умерли все остальные, – сам не знает от чего, но, наверное, точно умрет.
– Ну, ну, будет тебе, – похлопал его по плечу мужчина. – Такой большой парень, не надо плакать. Где твоя мама? Пойдем, я отведу тебя.
– Нет у меня больше мамы, – еще сильнее зарыдал Пашка. – Вчера была… а сегодня уже нет. И папы нет. Никого нет.
– Так, – скомандовал мужчина. – Давай-ка ты мне все расскажешь по порядку, но после. А сейчас я отведу тебя в тепло, посмотрим, что можно поесть. Но для этого надо перестать плакать. Ты меня понимаешь?
Пашка помолчал немного, потом скомкал платок, будто завернув в него все оставшиеся рыдания, шмыгнул носом и поднялся с земли.
– Вот молодец, – улыбнулся мужчина. – Меня Николаем Ивановичем зовут. А тебя как?
– Пашка Семиреченков, – ответил мальчик. – А далеко надо идти?
* * *Мужчина и мальчик сидят в комнате перед буржуйкой. Мальчик греется у теплой печки, попеременно протягивая руки к огню. Перед ним стоит табуретка, а на ней тарелка – уже пустая, тщательно выскобленная, ни одной капли еды не осталось. Это была рисовая размазня, Николай Иванович не мастак готовить, да и продуктов в городе не найти. Но все равно очень вкусно. У Пашки в животе тепло от того, что наелся, и вообще тепло – от того, что о нем позаботились.
Поглощая кашу, мальчик успел рассказать о том, что с ним случилось. Он был еще слишком мал, чтобы понять, что именно. Он пока еще не осознал, что мама больше никогда не поцелует его в лохматую макушку, маленький братик не ухватит за палец и не засмеется звонко, а отец больше никогда не посадит его на шею, и они вчетвером никогда больше не пойдут в парк. Пашка считал, что семь лет – это много. Но этого недостаточно, чтобы осознать, что такое смерть. А может быть, оно и к лучшему.
