Владимир Бацалев - Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния
— А вы подниметесь, гражданин, — сказал сержант, — встаньте. Здесь пивная, а не ресторан, чтобы рассиживаться.
И Адам послушно встал на ступеньку, а когда милиционер уехал, сказал работникам типографии, что они были похожи на участников районной конференции, которые репетировали групповой портрет для музея. Все засмеялись, и лицо Сусанина тоже посмеялось вместе со всеми.
— Ни в коем случае никуда не пишите и ничего не требуйте, — попросим Адам. — Вы же знаете, что я ухожу по собственному желанию, находясь в здравом уме и твердой памяти. И я не останусь ни за какие коврижки. Я слишком толстый для власти, ведь у толстых людей душа из теста: мы пухнем на дрожжах, но подгораем в духовках. Сейчас я расскажу только один случай, и вы поймете, почему я ухожу… Всем известно, что под моим руководством типография выполняла план и по производству, и по реализации продукции. Но мало кто знает, какой ценой это давалось и в ущерб кому. Знает, например, главбух, но его уже нет среди нас. Вот послушайте. Однажды на областной конференции я познакомился с директором некоего предприятия. Директор показался мне тривиальным дураком. Грех было этим пользоваться, но я соблазнился. Как вы помните, на еще не сгоревшем складе одно время валялись залежи экземпляров нашего славного «Зеркала». Произошло это потому, что Куриляпов возомнил, будто тираж в десять тысяч для его дребедени мал и надо печатать двенадцать тысяч. Он рассчитывал публикацией кроссвордов увеличить розничную продажу. Она действительно выросла, но чуть-чуть, и каждый день в типографии оседали полторы тысячи никому не нужных газет. По идее эти газеты надо было бы насильно всовывать Райпечати или сдавать в макулатуру, а лучше — вообще не переводить на них бумагу, но я решил иначе: мы отгрузили их в адрес предприятия, руководимого дураком. Директору я послал сопроводительное письмо, в котором просил их купить. Оказалось, однако, что на предприятии всем заправляет не директор, а главный инженер. Он, как неглупый человек, платить отказался, да еще возврат оформил за наш счет. Такого расточительства со стороны типографии я стерпеть не мог, игра пошла на принцип, и я второй раз отправил газеты по тому же адресу и выехал к дураку-директору сам. Я поил его французским коньяком и до хрипоты убеждал, что предприятие просто погибнет, развалится, исчезнет, если не узнает всю чушь, какую Куриляпову удалось засунуть в «Зеркало»; что передовицы, когда директор раздаст газеты рабочим, поднимут производительность труда; что статьи о сворских ударниках и присворских Пашах Ангелиных вызовут на предприятии массовые припадки трудового энтузиазма; что, в конце концов, кто директор — он или главный инженер? И дурак сломался: газеты были куплены, а на наш счет перечислено пять тысяч рублей. Это были свободные деньги, потому что редакция уже заплатила нам. Мы дважды продали один и тот же товар. Сначала я думал раздать деньги в виде премии, но потом выкрал их через трудовые соглашения, купил у спекулянтов японские магнитофоны и американские джинсы и пошел к Примерову. «Выберите себе, что понравится, — сказал я ему, — а остальное можете не возвращать». И вот Примеров бросился ласкать западную технику, сын его обтянул зад фирменными этикетками, а в столовую типографии стали возить те же продукты, что и в буфет райкома партии. С тех пор наша столовая процветает. Вы кормитесь сами, приводите обедать жен, мужей и детей, вы покупаете полуфабрикаты на ужин, и вам не надо драться в магазине за кусок жирной свинины. Скажите, разумно я поступил?
— Да! — хором ответил пивной зал.
— Разумно! — раздался одиночный вскрик.
— Нашей столовой все завидуют, — признался неизвестный, скрытый толпой.
— Что же тут разумного? — удивился Сусанин. — Я нанес государству вред, похожий на смерч, а вас растлил, как малолетних детей. Во-первых, украл пять тысяч рублей; во-вторых, нарушил уголовный кодекс, подкупив должностное лицо; в-третьих, снизил производительность труда на предприятии, которое возглавлял дурак, потому что рабочие там вместо работы отгадывали кроссворды; в-четвертых, я сделал вас пищевой элитой: ведь вы стали есть не манну небесную, а все ту же фондированную пищу. А химзавод и завод резиновых металлоизделий стали питаться еще хуже. Вы набивали животы, потому что другие постились. Вы расписывались за большие премии, потому что другие получали выговоры. И разве тот панельный урод в окнах, где многие из вас поселились, достался типографии за «спасибо»?.. Что же вы молчите? Восхищайтесь мною! Восхищайтесь, если, по вашему, я поступал разумно, и из двух кое-как набитых государственных карманов один делал полным, а другой — пустым. Вот, собственно, и вся хитрость управления и вся подоплека процветания…
Зал отмалчивался.
— Надеюсь, среди вас есть честные люди, которые не хотят жить в ущерб другим, — добавил Сусанин.
— Действительно, неудобно получилось, — сказал кто-то.
— Вот-вот, — обрадовался Адам, — поэтому я и ушел. Надоело лгать на каждом шагу, изворачиваться, кривляться, лишь бы не сняли за развал работы. Я — типично социалистический преступник, и мое место — в социалистической тюрьме. Я предал все, во что верил с детства. Зачем же вам предатель?..
— Все равно не уходи, Адам Петрович. Мы тебя прощаем, а мы — сила.
— Не расстраивайтесь. Придет новый директор, он не будет рассказывать вам притчи на все случаи жизни, он будет требовать план, а нарушителей — карать по законам трудовой дисциплины. А теперь, прощайте. Я как-нибудь зайду проведать…
И народ разошелся.
— Когда тебе надоест врать? — спросил Семенов Сусанина…
— Не так уж много я и насочинял, — ответил Адам. — Но ты видел, какова сила фантазии! Если б я просто сказал, что не хочу быть директором, они бы ничего не поняли. Как можно отказываться от директорского кресла? У кого такое в голове уложится?.. Я расскажу тебе притчу, Семенов. Некто залез ночью на склад, желая грабить, но нашумел так, что прибежал сторож и спросил: «Кто тут?» — «Гав-гав», — ответил Некто. В другой раз спросил сторож: «Кто тут?» — «Гав-гав», — повторил Некто. И в третий раз спросил сторож: «Кто тут?» — «Это я, Шарик», — обманул Некто, но сторожа он успокоил, и сторож ушел. Поэтому, Семенов, если собеседники не понимают одного языка, говори с ними на другом…
— Адам Петрович, спасите меня, — сказал Иван, — я не хочу в армию. Я знаю о почетном долге каждого гражданина, но какой же я гражданин, если я всех презираю? Мне двадцать один год, а злости на людей у меня больше, чем у ван дер Югина — на персональных пенсионеров. Ведь я получу автомат и пристрелю какую-нибудь сволочь! Я не удержусь, ей-богу. В детстве мне очень хотелось стать солдатом и защищать страну от фашистов и шпионов. Но теперь-то я вырос, и все мои враги — внутренние! Поймите, мне нельзя в армию идти!
— Нет, Иван, я не буду тебя спасать. Я слишком долго шутил с собственной жизнью, чтобы на старости лет глумиться над чужой. Я приехал в Сворск чуть постарше тебя и бросил вызов жизни. Я не посчитал ее за серьезного соперника, даже дал ей фору: делал, что хотел, не задумываясь о последствиях… А результат — ты видишь… Система ломает любые частности, любые исключения гороховые, вроде меня, даже сумасшедших и младенцев она лишает права на самотворчество и выражение вне утвержденных рамок… Ты бессилен перед ней. Так что снизойди на уровень Сплю и покорись…
— Черта с два! — ответил Иван.
— …И помни, в какой бы кошмар не выродилась эта система: в основе ее существовало разумное начало. И задача нынешнего человека — защищать вот такие зерна, крупицы разумного, появляющиеся вдруг, которые прежде называли «благодатью божьей», а я называю «синтезом анализа». Защищать и складывать в копилку общелюдской памяти…
— Да что в этих людях разумного? — Иван обвел пивную взглядом.
— …Складывать и ждать дня рождения. Он наступит! Я верю! Именинники разобьют копилку, и каждый возьмет из нее то, что ему понравится! Вы поняли меня? — спросил Сусанин Ивана, Семенова, ван дер Югина и Бутылки.
— Поняли, — ответил за всех Семенов, — но нам неясно, при чем тут армия.
— Вы же призываете защищать культурное наследство, — сказал Иван.
— Он говорит чушь, — сказал оракул. — Он потихоньку выживает из ума.
— Я знаю. Я всю жизнь несу чушь сознательно, — ответил Адам. — Но как мне еще уберечь этого отрока от дезертирства?
— Вот, есть выход, — сказал И Ивану. — Пледставь, сто ты оглабил табасный киоск и полусил два года тюльмы.
— Ван дер Югин — мой явный ученик, — сказал Сусанин.
— Но я не курю, — сказал Иван.
Тут опять пришел наряд милиции, и сержант заявил громовым голосом:
— Пивная закрывается!
— Почему это она закрывается? — спросила Незабудка.
— Потому что нам пьяных некуда класть, — сказал милиционер. — Кончай розлив! Всем допивать и расходиться.
