Пол Остер - Невидимый (Invisible)
Вас, только восемнадцатилетнюю. Все остальное — неизвестность. Я искал Борна, я искал Марго Жоффруа, я искал Вашу мать, но нашел только Вас.
Потому что все остальные умерли.
О, какая жалость. Извините… особенно Ваша мать.
Она умерла шесть лет тому назад. В октябре — завтра будет ровно шесть лет. Через месяц после 9/11. У нее были проблемы с сердцем, и однажды ее сердце не выдержало. Ей было семьдесят шесть лет. Я хотела, чтобы она жила до ста, но, как Вы знаете, что мы хотим и что получаем — редко совпадает.
А Марго?
Я знала ее совсем немного. Мне сказали, она покончила жизнь самоубийством. Много лет тому назад — еще в семидесятые.
А Борн?
В прошлом году. Похоже. Но я точно не уверена. Еще, возможно, есть шансы, что он живет где-то.
Он и Ваша мать оставались в браке до ее смерти?
Брак? Свадьбы никогда не было.
Никогда не было? Но я думал…
Они об этом говорили, но ее не было.
Из-за Адама?
Частично, я полагаю, но не совсем. Когда он встретился с моей матерью и рассказал о тех диких обвинениях в адрес Рудольфа, она не поверила ему. Я тоже не поверила, сказать честно.
Вы были так разгневаны, что плюнули ему в лицо?
Да, я плюнула ему в лицо. Мой самый худший поступок в моей жизни, и я до сих пор не могу простить себя за это.
Вы написали Адаму письмо извинений. Означает ли это, что Вы поменяли свое мнение об его рассказе?
Нет, тогда еще нет. Я написала, потому что стало стыдно за сделанное, и я хотела, чтобы он узнал, как плохо я думала о себе. Я хотела поговорить с ним, но когда я наконец нашла мужество позвонить ему в отель, его уже там не было. Мне сказали, он уехал назад в Америку. Мне было непонятно. Почему он уехал так быстро? Единственное объяснение я смогла найти в том, что он был очень расстроен моим поступком, и потому не смог больше оставаться в Париже. Как Вам это самовлюбленное объяснение? Когда я попросила Рудольфа поговорить с главой Программы Колумбийского университета и узнать, что случилось, он сообщил мне, что Адам уехал из-за недовольства предметами его курса. Мне сразу стало ясно, что не из-за этого; я была уверена, он уехал и-за меня.
Сейчас Вы знаете больше об этом?
Да, больше. Но прошли годы, пока я узнала правду.
Годы. Это значит, что рассказ Адама не повлиял на решение Вашей матери.
Я бы так не сказала. После отъезда Адама Рудольф все время говорил о нем. Его же, все-таки, обвинили в убийстве, и он был очень зол на Адама, стоял на ушах, и все кипятился и ругал Адама неделю за неделей. Он должен быть посажен в тюрьму на двадцать лет, говорил он. Он должен быть высечен и повешен на ближайшем фонаре. Он должен быть сослан в колонию в Гайане. Его речи были чересчур злы, слишком злы, и моя мать стала уставать от него. Она знала Рудольфа очень долгое время, много лет, почти столько же, сколько знала моего отца, и почти все это время он был очень вежлив с ней — заботливый, чуткий, благородный. И до этого были, конечно, моменты, особенно, когда он начинал говорить о политике, но только и всего, ничего личного о других людях. А сейчас он был в гневе столь долгое время, и, я думаю, у нее стали появляться сомнения в нем. Готова ли была она провести остаток жизни с человеком таких отрицательных эмоций? Через месяц или два Рудольф стал успокаиваться, и к Рождеству его гневные выходки прекратились. Всю зиму он был спокоен, помню я, но потом наступила весна, май шестьдесят восьмого, и вся страна взорвалась. По мне, это был один из самых лучших периодов в моей жизни. Я маршировала на демонстрациях, я участвовала в закрытии нашей школы и неожиданно стала активисткой, революционеркой с горящими глазами, мечтающей покончить с правительством. Моя мать симпатизировала студентам, а для правых взглядов Рудольфа они были отребьем. Он и я затеяли ужасный спор той весной, отчаянные крики словесных поединков о праве и законе, Марксе и Мао, анархизме и восстании; и, впервые, политика уже не была просто политикой, это было уже что-то личное. Моя мать оказалась посередине нас, отчего она становилась все более печальной, более молчаливой и замкнутой. Развод с моим отцом должен был завершиться в июне. Во Франции разводящиеся супруги обязаны предстать перед судьей в последний раз перед подписанием бумаг. Их спрашивают, может, они передумали, изменили свое мнение или все так же готовы завершить свои отношения. Мой отец был в госпитале — думаю, Вы все знаете о нем — и моя мать пошла к судье одна. Когда он спросил ее, если она передумала свое первоначальное решение, она сказала — да, она изменила свое решение и больше не хочет развода. Она защищала себя от Рудольфа, понимаете. Она уже не хотела выходить за него замуж, и, оставаясь в браке с моим отцом, она не могла выйти замуж.
Как реагировал Борн?
С огромным уважением. Он сказал, что понял, отчего она не решилась, что преклоняется перед ней за ее верность и мужество, что он понимает — она экстраординарная и благородная женщина. Совсем не то, что можно было ожидать от него, но это было так. Он вел себя изумительно.
Сколько лет после этого жил Ваш отец?
Полтора года. Он умер в январе семидесятого.
Борн вернулся со своим предложением?
Нет. Он уехал из Парижа после шестьдесят восьмого и начал преподавать в Лондоне. Мы видели его на похоронах моего отца, и через несколько недель после этого он написал моей матери длинное, очень сердечное письмо о прошлом, но это уже был конец. Вопрос женитьбы больше никогда не возникал.
А Ваша мать? Нашла ли она кого-нибудь?
У нее были мужчины, но она так и не вышла замуж.
А Борн уехал в Лондон. Встречались ли Вы с ним когда-нибудь после этого?
Однажды, через восемь месяцев после смерти моей матери.
И?
Извините. Не думаю, что смогу рассказать об этом.
Почему?
Потому что если я начну рассказывать Вам о случившемся, я не смогу объяснить, каким странным и неприятным было это для меня.
Вы хотите меня заинтриговать?
Немного. На Вашем языке, я не смогу рассказать ничего, но Вы сможете прочесть, если захотите.
О, понятно. И где этот Ваш загадочный текст?
В моей квартире. Я веду дневник с двенадцати лет, и я написала довольно много о случившемся в доме Рудольфа. Глазами очевидца, если хотите. Я думаю, Вам будет интересно. Если так, я могу скопировать страницы и принести их Вам сюда завтра. Если Вас не будет в номере, я оставлю копию на регистрации.
Спасибо. Это очень щедро с Вашей стороны. Не могу дождаться, чтобы прочесть их.
А сейчас, сказала Сесиль, широко улыбаясь и доставая из ее кожаной сумки красную тетрадь, давайте перейдем к вопроснику для НЦНР?
На следующий день, когда моя жена и я вернулись в отель после длительного обеда с ее сестрой, меня ожидал пакет. В дополнение к скопированным страницам ее дневника Сесиль приложила короткое письмо. Она благодарила меня за угощение виски, за терпение во время ее гротескных и неприличных слез и за предоставление столь длительного времени для разговора об Адаме. Затем она извинилась за неразборчивый почерк и предложила помощь, если у меня возникнут трудности с расшифровкой. Я нашел ее почерк очень разборчивым. Каждое слово было понятно, ни одно слово, ни один знак не смутил меня. Дневник был написан, конечно, на французском языке, и то, что следует ниже, — мой перевод на английский, предлагаемый с полного разрешения автора.
У меня нет ничего добавить. Сесиль Жуэ — последний человек из истории Уокера, кто еще жив, и потому, что она — последняя, получается, что она и должна сказать последнее слово.
ДНЕВНИК СЕСИЛЬ ЖУЭ4/27. Пришло письмо от Рудольфа Борна. Шесть месяцев после происшедшего, он только сейчас узнал о смерти Мамы. Сколько времени прошло, когда я видела его в последний раз, слышала о нем? Двадцать лет, кажется, может, и все двадцать пять.
Похоже, он был очень огорчен, потрясен новостью. Почему это произвело на него такое воздействие после стольких лет молчания? Он пишет очень живо о силе ее характера, ее гордом терпении и душевной теплоте, ее способности понимать других. Он никогда не переставал любить ее, пишет он, и с ее уходом из этого мира он потерял часть себя.
Он — на пенсии. 71, неженат, в добром здоровии. Последние шесть лет он живет на Квилии, небольшом острове между Тринидадом и Гренадинскими островами, где Атлантический океан переходит в Карибский залив, чуть севернее экватора. Я никогда не слышала об этом острове. Я должна не забыть посмотреть о нем.
В последнем предложении письма он спросил, что нового у меня.
4/29. Написала ответ Р.Б. Немного откровеннее, чем хотела, но, только я начну говорить о себе, мне трудно остановиться. Когда письмо дойдет до него, он будет знать о моей работе, о замужестве со Стефаном, о смерти Стефана три года тому назад, и как одинока и суха моя жизнь. Кажется, что я написала немного лишнего.
