Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2012)
со слезами в глазах несите.
Обо мне лишь лучшее помня,
даже черное видя белым,
удружите с последним делом
и к могиле мой прах несите.
Наши помыслы и поступки
Бог сверяет, взирая сверху,
и меня на Господню сверку
через робость и страх несите.
Дождик сеется теплый-теплый,
грезя ливнями проливными;
что бы ни было, мое имя,
словно дождь, на губах несите.
Устремляясь мыслями в небо,
выше взгорка и гор превыше,
в сердце смерть мою, словно в нише —
это вовсе не крах, — несите.
Молитва
Фортуна моя в сумятице сумбурных дней безотрадных —
ладья, без руля и паруса вышедшая в океан.
На сотню бед и напастей — один ответ и ответчик.
И кто же у нас ответчиком? Некий Ваагн Мугнецян.
Во дни сумбурные эти чего мне недоставало,
так это фальшивых здравиц с объятьями. Ну, содом!
И только тоненький лучик откуда-то с небосвода
несет крупицу надежды в мой одинокий дом.
В моем одиноком доме вконец расшатаны стены,
а в груду видений детских подсунули динамит.
Песня моя давнишняя того и гляди замолкнет,
маяк мой окутан мраком, а сердце щемит, щемит.
Маяк мой окутан мраком, и в штормовой пучине
мечты, пошедшие прахом, погребены стократ,
и я замечаю всюду следы несказанных бедствий,
в чистилище был уже я, воочию видел ад.
Видел нутро людское — полую эту скверну,
припорошенную сверху снегом слепящих вьюг.
Тянется издалёка тонкий усердный лучик —
песни моей последней самый последний звук.
Вся эта грусть и мокрядь — это жажда молитвы,
чтобы была прозрачна, истинна и ясна,
чтобы в глубинах горних снова звучала песня,
детская моя песня — бездна и белизна.
*
Мовсес Акоб — поэт, переводчик. Родился в 1952 году. Окончил Ереванский педагогический институт. Был сельским учителем, замредактора журнала «Гарун» («Весна»), министром культуры Армении. Автор стихотворных сборников «Небо полетов», «Мгновенья восторга», «Песнопения» и др. В переводе А. Мовсеса изданы книги Гёльдерлина, Ницше, Рильке, Йоханнеса Бобровского. Живет в Ереване.
Акоб Мовсес
На холмах наших, полных печали
На холмах наших, полных печали,
пели роги пронзительней птах.
Что за радость они возвещали,
что за пени таили в устах?
Мы следили за шествием света
у шального восторга в плену,
так посмотрим же, что нам про это
песнопевец сказал в старину.
В золотое еще первовремя
слову дан был священный завет:
ты открыто всегда перед всеми,
никого не отринешь ты, нет.
Вот, земли драгоценное чадо,
жизнь шагает по нашим горам
и гарцует и льнет к нам с отрадой,
как в пространство вписавшийся храм.
Но пока мы за плотью бежали,
как случилось, отцы, что слова,
пренебрегнутые, не оплошали
и не свисли с ее рукава —
предпочли, и отнюдь не напрасно,
с губ слететь и уйти на простор,
как селянин, что с крынкою масла
из подпола выходит во двор.
Мертвецы и живые ладони,
о земля, тянут к первоплодам
твоего древа жизни на лоне
вод прозрачных, в глубинах их, там…
Зря вы, дети земли, побороться
возжелав, укрепляете тыл.
Победить? Но ведь свет не дерется.
Проиграть? Он же не победил.
На земле праздник не упразднится,
не иссякнут плоды и ручьи,
и живущий, как око в глазнице,
обретает себя в бытии.
В темных волнах — куда было деться? —
мы, играя, опомнились вмиг —
вырываясь из Божьего сердца,
свет сквозь водную толщу проник
вглубь, и в страстных мечтаниях звездных
мы с ним вынырнули как-нибудь,
словно кит, набирающий воздух,
чтобы снова поглубже нырнуть.
Планета слов
Покорные зову, как ранние всходы,
взметнулись небесные первые воды.
О, предапокалипсис! Там без убранства
лежавшие друг против друга пространства,
точь-в-точь малыши, что еще не проспались,
сосали в луч света просунутый палец.
Я тоже в той теми сплошной обретался,
себя осязал, но найти не пытался,
едва трепыхался, бессильный, дебильный,
покуда меня свет не залил обильный.
И, как погруженные в сумрак зловещий,
с собой лишь при свете знакомятся вещи,
вот так же и я, прах убогий, скудельный,
кружил среди вод в пустоте беспредельной,
покуда меня не коснулся лучами
и не подхватил, разгоняя печали,
и вниз не метнул и — без роздыха — кверху
свет. Робко меняя за вехою веху,
я с неба души снял покровы; теперь я
стал виден вам, и, сам отчасти не веря,
мерцая под стать отраженному свету,
я преобразился не сразу, не вдруг
в светило и слов небольшую планету.
У нас на земле
А у нас на земле свет ныне — как олень на зеленых холмах.
Только вот отчего на царской этой ловитве
нет среди нас Младшего царевича —
лучшего в наших краях охотника,
самого меткого,
и отважного, и искуснейшего среди нас наводчика?
— Послушайте-ка, что я скажу.
Это я умолил господина — пускай хотя бы нынче
царевича с нами не будет, ибо в минуту,
когда рассвет строит свои козни,
наша краса и гордость является у водопоя,
но, только прицелится, его душат слезы,
он кладет руку на сердце, затягивает песню —
и распугивает дичь.
А однажды, когда венценосец накренил едва достигающий лба скипетр
и глянул ему в глаза,
он смутился и направил дротик
себе в грудь.
Пленник языка
Явились без поводырей
стезями раннего рассвета
и встали у моих дверей
с дарами слов, добытых где-то.
Что за слова! Рассеял их —
и вмиг утратил голос, имя,
а если вдруг примерил — вмиг
стал нем и наг перед своими.
Стоят, как нищие, и ждут,
что ты в ладошку им положишь.
А что ты дашь им, чем ты тут
