Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза
— Мне снилось, будто я еду на громадном железном паровозе, колеса стучат. И лучше всего — в туннелях, потянешь за веревочку свистка — ту-ту-у… А еще — там был дым, — добавила она, как бы оправдываясь.
Андрей устало провел по лицу ладонью. У меня лицо грубое и злое, подумал он. Кице такого не заслужила.
— Тебе пришлось долго ждать.
— Нет же, мне снился сон. Я ехала на паровозе — ту-ту-у.
Кице снова нырнула в капюшон куртки. Андрей медленно повернул руль, и они выехали на сонное шоссе.
— Куда мы едем?
— Мы едем тяпнуть по рюмочке, — ответил Андрей, переключая скорость. Машина вздохнула и мягко влилась в общий бег. Солнце впереди было уже не сиреневым, а неестественно красным. Такого цвета вообще нет, такого солнца не бывает, подумала Кице, — ни в природе, ни на бумаге. Смешай художник такую краску, ему никто не поверил бы.
— Хорошо, — удовлетворенно протянула она.
— Это тебе не паровоз, — ухмыльнулся Андрей, не спуская глаз с дороги.
Промелькнули мосты; в спокойном взгляде едущих отражались дома и крашеные заборы, бензоколонки и высотки, дорога стала многополосной, наподобие дракона, у которого с каждой срубленной головой отрастают новые. В стекла машины плевались желтые автобусы, месившие грязную жижу черными лапами, как брюхатые, грузные животные. Кице соскользнула в сиденье поглубже и смотрела через черную панель вверх, на лица людей на перекрестке. Все так. Вечер рабочего дня и весна.
Ей было хорошо. Так хорошо, что ее рука маленькой зверушкой взбежала на переключатель скоростей и обхватила пальцы Андрея.
— Мне выдали зарплату, — объявил Андрей. — Всю-всю, с долгами. У нас теперь куча денег.
Высвободившись из-под ее руки, он осторожно закурил.
— Я хочу отбивную, такую большую, горячую отбивную с картофелем фри, — сказала Кице. Андрей открыл окно, чтобы разогнать дым. Быстрый порыв ветра, смешавшись с горьким дымом, поцеловал Кице в лицо и умчался прочь. Она взглянула на Андрея. Кице узнавала его именно сейчас, когда дорога засосала Андрея, захватила в свою власть так безжалостно, что для Кице там совсем не оставалось места.
Но дороге хотелось еще и еще, вот она уже качнула машину, легко подбросила в воздух, так что у Кице защекотало в животе, и наконец рывком вынесла на мост.
— Куда мы едем? — снова спросила Кице.
— Тяпнуть по рюмочке, — теми же словами ответил Андрей.
— Через весь город?
— За город, — сказал Андрей и надел солнечные очки.
— Хорошо, — снова удовлетворенно протянула Кице и, вспомнив паровоз, стала почукивать — чук-чук, чук-чук. Кице воочию представила себе железную громадину, которая неудержимо несется вперед, оставляя за собой полосы дыма, как долгие весны в желтоватом танце. Ритм и тяжесть, думала она, да, если есть ритм и тяжесть, то жизнь не так легко остановить.
— Перестань! — резко прервал он ржаво-черный сумбур ассоциаций Кице. Чукчуканье прекратилось.
— Отбивную и картошечку фри! — попыталась вымолить прощение Кице. Ее голос был нежен, как алые сполохи на асфальте, которые Андрей разбивал вдребезги один за другим.
Только и было любви, сколько держится хрупкий проблеск, и здесь я — ровно столько, сколько мы во власти дороги, ничего другого не было, не было, не было, думала Кице. И снова ритм и ничего больше. Гадство! Полицейские в светящихся куртках — словно брошенные собаки в сумерках, для природы становится все темнее, а для бензоколонок все светлее, для звезд светлее, гадство!
— Мне надо в кустики, — говорит Кице, но, выбравшись наружу, и не думает присесть, только глубоко, до мозга втягивает в себя холодный воздух. Андрей терпеливо ждет, дверца машины открыта, свет в салоне желтый и уютный, и эта громкая музыка вдобавок!
— Гадство, — наконец произносит Кице вслух.
— Ты чего? — спрашивает Андрей, и голос у него такой же теплый и желтый, как свет.
— Мне расхотелось в кустики.
Кице залезает обратно и старается не встретиться взглядом с Андреем. Не надо бы уклоняться, она еще не может позволить себе рассердить Андрея. Они еще так мало знакомы.
Машина останавливается у придорожного кабака.
Лола.
Хорошее имя, подумалось Кице. Они оставляют машину и, немного смущенные, входят внутрь. Пунда-а, пунда-а, пунда-а — бухает в двери музыка. Кице встревоженно хватается за рукав Андрея. У входа они видят несколько курящих девиц, те окидывают вошедших короткими оценивающими взглядами.
— Ты уже бывал здесь? — спрашивает Кице.
Но Андрей только уверенно идет вперед, увлекая Кице за собой.
— Андрей! Андрей! — моляще тянет Кице.
Андрей уже отворяет застекленную дверь. Дым и музыка — пунда-а, пунда-а. Пейзаж вокруг кабака кажется ржавым и недвижным. Заброшенным.
— Андрей, ты уже бывал здесь? — не отступается Кице.
— Что? — кричит он ей в ухо.
— Ты бывал здесь?
— Раньше, с друзьями.
Раньше — это до Кице. Это время, которое встает между Кице и Андреем как стена. Ведь Кице раньше никуда не ездила. Кице ходила на чинные концерты — рояль и несколько поющих актеров. Ну, на сегодня оставим это. У матери Кице были проблемы с желудком. На нервной почве. И Андрей это знает. Оставим это, говорила мать в те вечера, когда Кице набиралась духу, чтобы поспорить, оставим это, Китти, хотя бы на сегодня.
Бармен заметил Андрея еще у дверей и бросает в него легким желтым мячиком, лежавшим на стойке возле блестящих монет. Андрей ловит его и швыряет обратно, прямо в грудь длинному.
— Хороший выход! — орет бармен голосом спортивного комментатора. — Анджа!
Они здороваются и по-родственному оглядывают друг друга. Оба играли. Долгие годы. Только Андрей теперь хромает.
Кице приходит на ум, что бармен немного пережимает, но тут Кице сама приходит на ум Андрею.
— Что ты будешь пить? — спрашивает он через плечо, похоже, он хочет куда-нибудь пристроить Кице, чтобы она не стояла и не слушала их дурацкий треп.
— Воду, — с вызовом отвечает Кице.
— Да брось ты!
Андрей довольно чувствительно берет ее за локоть и подталкивает к ближнему столику.
— Не дури.
— Почему я не могу выпить воды? Нет, не оставляй меня здесь, не оставляй! — …и они наговаривают еще кучу всяких прочих глупостей, не замечая друг друга, потому что Кице разглядывает незнакомое место, а Андрею хочется скорей к своему другу и все знаки в воздухе и в глазах предвещают классный, бесподобный вечер. Кице вспоминает розовые сполохи на шоссе и смиряется.
— Шампанского, принеси мне шампанского! И отбивную, и картошку, ой, я тащусь — какие здесь тарелки большие!
Едва Андрей поднялся, кто-то другой из-за соседнего столика хватает Кице за руку. Она с удивлением вытягивает локоть, как рыбу, из потной ладони.
— Погоди! Тихо! Тихонько послушай! Сейчас начнется. Это вступление к песне.
Кто играет, Кице не видно, однако такая музыка была бы под стать созданию, на которое среди зимней ночи с холодом, голодом и отчаянием обрушилось дикое желание жить, трепет жизни. Музыка рвется в мир и возвращается Кице в душу, кажется, что-то в этом роде ее душа могла бы признать за свое, не будь оно столь пугающе голым, чересчур откровенным — для нее, которую всю жизнь учили не снимать покровов, таиться, скрывать следы.
Началась песня, и нагота пропала. Андрей растворился в толчее. Бармен любезно ставит перед ней полную тарелку и бутылку взрывного вина. С первым же покалывающим глотком Кице становится ясно, что отныне все будет иначе, — хотя в пространстве и времени царит невесть какое тысячелетие и первое апреля, все теперь новое, все небывшее. Она жадно ест мясо, прикрыв глаза, и вспоминает влажный ветер. Влажный ветер, влажный ветер в его парусах — откуда это? Когда это было? С глотком вина что-то жаркое сбрасывает ее, как брызги, как вздох, с зеленой хвои, с сосновых вершин наземь, она падает в бесконечность, и раскрывается небо, оно вот-вот кончится, но Кице в глубине души знает, что не будет ни конца, ни края, Кице глубоко и светло вздыхает и в падении держится за то единственное, что у нее осталось, — за жаркую подтолкнувшую ее силу…
…она открывает глаза — перед нею противный длинноносый бармен, дышит прямо в лицо. Чего тебе хочется? Хочешь потанцевать? А кто же будет обслуживать пациентов, ай, глупости, путаются слова, это же клиенты, вечно алчущие яств и пития, однако бармен нежно хлопает ресничными ставенками на круглом лице, он хочет танцевать с девушкой своего друга — как ему откажешь?
Чужой с соседнего столика удерживает ее, приходится отказать бармену и поболтать с этим мистером Кем-то Другим.
— Почему у вас так потеют руки? — интересуется Кице.
— Вегетативная дистония, — смущенно признается мистер Кто-то Другой и отирает о живот ладони, от волнения они вскоре покрываются красными пятнами. У мистера Кого-то Другого раскосые глаза и смугло-желтый цвет лица. Он называет себя:
