Вадим Смоленский - Записки гайдзина
— А дело у нас такое, — сказал Рауль Абрамович. — Надо позвонить в баню и договориться, что мы к ним придем.
— Зачем договариваться? — не понял я. — Идите сразу, да и всё.
— Объясняю. Это баня не простая. Она по блату. Нас туда пустят бесплатно, надо только сказать, что мы от мистера Судзуки.
— Кто такой?
— Не помню. Вчера был банкет, пришел какой-то мистер Судзуки. Мы с ним выпили, разговорились. Короче, там есть баня, которой заведует его лучший друг. Вот телефон. Только он сказал, что разговаривать надо очень вежливо.
— Ха! — сказал я. — «Очень вежливо»… Да вы понимаете, что это такое — разговаривать по-японски очень вежливо? По-марсиански легче разговаривать, чем по-японски очень вежливо…
— Я понимаю. Он тоже так сказал. Он даже написал на отдельной бумажке все слова, которые надо в телефон говорить. Но ты сам понимаешь: банкет, спиртное, тыры-пыры… В общем, потерял я эту бумажку. Вся надежда теперь на тебя.
— Ну-ну…
— А в чем, собственно, трудность? — поинтересовался Владлен Эдисонович. — Неужели это настолько серьезный бит оф проблем?
— Видите ли, — сказал я, — это трудность субъективного толка. Мне крайне редко приходится разговаривать очень вежливо. В повседневной жизни это не так необходимо, поэтому практики почти нет. А практика нужна, поскольку очень уж всё сложно. Понимаете, в учтивой речи следует изо всех сил принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, надо изо всех сил возвышать. Требование логичное — но беда в том, что все эти принижения и возвышения осуществляются сугубо грамматическими средствами. Существуют такие специальные глагольные формы — отдельно для себя и для собеседника. Сами по себе они ничего не значат, поэтому в разговоре их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай бог. Это оскорбление. Иностранцам вообще не рекомендуют говорить очень вежливо — от греха подальше.
— Вадичек! — сказал Рауль Абрамович. — Это всё очень интересно. Но нам не надо про глагольные формы. Нам надо в баню. Я понимаю, это сложнее, чем с девушками любезничать — но ведь и практика будет, не так ли?
— Хорошо, давайте телефон.
— Вот. Я тебе его даже сам наберу. Короче: мы все, сколько нас тут есть, хотим пойти к ним в баню. Сегодня днём, часа в четыре.
Раздался длинный гудок, и вслед за ним мужской голос:
— Моси-моси!
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйте, — ответил голос.
Я сжал трубку и мобилизовался.
— Вас беспокоит негодный сотрудник университета.
— Хай! — сказала трубка. «Хай», мы вас поняли, продолжайте.
— Меня зовут Лишайников.
— Хай!
— Я негодный друг господина Судзуки.
— Хай!
— Мне кажется, что я хотел бы посетить вашу достойную баню. С моими негодными друзьями.
— Хай! — сказала трубка. — А сколько достойных господ соизволит посетить нашу негодную баню?
— Вашу достойную баню, — сказал я, — соизволит посетить три негодных человека.
— Вадичек! — вмешался Рауль Абрамович. — Ты почему три пальца отогнул? Нас четверо!
— Минуточку! — я зажал трубку ладонью. — А кто четвёртый?
— Ты, конечно!
— Почему я? Я не собирался…
— А как без тебя? Вдруг они будут что-нибудь говорить?
— Простите пожалуйста, — сказал я в трубку. — У меня нет слов, чтобы передать, как мне неловко — но тут у нас появился ещё один негодный человек. И он тоже хочет в вашу негодную баню.
Через секунду я осознал, какую страшную вещь вымолвил.
— Ой! — спина у меня похолодела. — Я перепутал! Я имел в виду: «достойную баню». Наш негодный человек хочет к вам в достойную баню!..
Трубка молчала.
— Накрылось! — шепнул я профессору. — С грамматикой облажался, теперь ничего не выйдет. Зачем вы меня перебили?
Рауль Абрамович виновато разводил руками.
— Моси-моси! — сказала вдруг трубка.
— Моси-моси! — отозвался я.
— Значит, пожалует четыре достойных гостя?
— Совершенно верно.
— А когда это произойдёт?
— Сегодня в четыре часа.
— Понятно. Будем с нетерпением ждать.
— Спасибо. Мы пожалуем.
— Всего доброго.
— До свиданья.
Я уронил трубку и рухнул в кресло.
— Всё нормально. Они нас ждут.
Ученые профессора тряслись от смеха.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего, ничего, — сказал Владлен Эдисонович. — Это очень кул, что вы спикаете по-джапанизски. Просто было забавно наблюдать, как вы все время кланяетесь. Ведь по телефону этого не видно…
— Привычка, — хмуро сказал я, вытирая со лба капельки пота.
* * *За окнами автомобиля проплывали заснеженные поля. Город остался далеко позади.
— Слушай, Ралька, мы правильно драйваем? — спросил Владлен Эдисонович.
— Абсолютно, — кивнул Рауль Абрамович. — Дорогу я помню и без бумажки. Скоро будет заправка, потом мост, а за мостом указатель.
— Ну-ну… А что это вообще, куда мы драйваем, — сауна?
— Сауна там тоже есть. Если мистер Судзуки не наврал. Но это не главное. Главное, что это онсэн и что там есть ротэмбуро. Горячий источник с открытой ванной.
— Я очень эксайтид, — произнес Владлен Эдисонович. — Я ещё ни разу не был в этом… как ты сказал. А ещё говорит, не знает японского…
— Совершенно не знаю, — подтвердил профессор. — Знаю только три слова: онсэн, ротэмбуро и каки. «Каки» значит «хурма». Приезжай к нам осенью и увидишь: вот на этих деревьях вдоль дороги будут висеть каки.
— Каки, — повторил Владлен Эдисонович. — Это, наверное, найс вью…
Гена Сучков поправил очки на носу.
— Вот заправка! — Профессор притормозил. — А вон мост! И указатель… Вадичек, это на баню указатель?
— Там три указателя, — сказал я, приглядевшись. — И все на бани.
— Что, все на разные? Как называются?
— «Ютопия», «Ю Ноу» и «Ай Рабу Ю».
— Ничего себе… Что ж он молчал, что их тут столько?
— А которая наша?
— Если б я помнил. Придется все три проверять.
Мы свернули на узкий проселок. Развесистые сосны с обеих сторон тянули к нам белые лапы.
— А почему у них бани по-английски называются? — спросил Гена Сучков.
— Это не совсем по-английски, — сказал я. — Это игра слов. «Горячая вода» по-японски — «ю». Если употребить соответствующий иероглиф, то «Ай рабу ю» будет означать «Я люблю горячую воду». Билингва.
— Куда это указатель, Вадичек?
— Как раз туда. В это самое «Ай Рабу Ю». Направо и еще триста метров.
Через триста метров дорога уперлась в берег озера. Здесь была гравийная стоянка, и неподалеку двухэтажное здание бани. Мы вылезли из машины.
— Ба! — воскликнул Владлен Эдисонович. — Глядите! Рашн!
Из озера в метре от берега торчал столб с прибитым к нему жестяным щитом. На щите красовалась надпись:
СИБИРСКИ ЛЕБЕДР ЗАРАВСТВYNТЕ В Japan— Точно! — обрадовался Рауль Абрамович. — Всё, как этот мистер и говорил. Озеро, куда прилетают зимовать наши лебеди. Значит, мы не ошиблись.
— Не вижу лебедей, — сказал Гена Сучков, оглядывая озеро.
— Ещё не прилетели. Или уже улетели. Полотенца бы не забыть…
Войдя внутрь, мы разулись, поставили обувь в специальные ячейки и по дощатому полу подошли к стойке, за которой дежурила девушка лет двадцати.
— Здравствуйте, — сказал я. — Мы вам сегодня звонили.
Девушка растерянно изобразила легкий поклон.
— Добро пожаловать… С вас по пятьсот иен…
Я повернулся к Раулю Абрамовичу:
— Говорит, платить надо.
— Как это «платить»? — удивился Рауль Абрамович. — Скажи ей, что мы от мистера Судзуки.
— Мы негодные друзья господина Судзуки, — снова обратился я к девушке. — Мы сегодня утром по телефону договаривались…
— Подождите немножко, — пролепетала девушка и исчезла за занавеской.
Через полминуты к нам вышел импозантный седеющий мужчина.
— Здравствуйте, — сказал я ему. — Мы негодные друзья господина Судзуки. Мы вам сегодня звонили.
Он обвел нас внимательным взглядом.
— Желаете принять ванну?
— Совершенно верно.
— Милости просим. Цена билета пятьсот иен.
— Настаивают на деньгах, — перевел я.
— Это какое-то недоразумение. — сказал Рауль Абрамович и шагнул к стойке. — Судзуки-сан! Дую ноу хим? Виа хис фрэндс!
— Подождите немножко, — сказал мужчина и тоже исчез.
— Сколько просят-то? — спросил Владлен Эдисонович.
— Пятьсот иен. Грубо говоря, пять долларов.
