Ирина Майорова - Халява для лоха
– А я, как видишь, выслушал.
– Да вы вон с бродячими собаками разговариваете и с алкоголиком, что у табачного киоска деньги клянчит, – вдруг перешел на снисходительный тон Юрик. – Вас хлебом не корми…
– Заткнись, выродок! – рванулся к сыну ка-питан.
– Все, пошли отсюда. У нас времени нет. – Таврин взял друга за локоть и насильно вывел из квартиры.
В машине минут десять оба молчали. Первым заговорил капитан:
– Чего делать будем, Владимирыч? Если он под суд пойдет, я такого позора не переживу…
– Да подожди ты с судом, – нетерпеливо поморщился Таврин. – Если с девчонкой все в порядке, этот эпизод и рассматривать не будут…
Капитан вопросительно глянул на друга.
– Ты пораскинь мозгами-то, – продолжил Таврин. – У кого на вооружении подобные средства имеются? Где такую психотропную гадость достать можно? То-то! Неужели ты думаешь, что там, как только поймут, что от Юрика да от Ненашева ниточка к ним тянется, сложа руки сидеть будут?.. Глянь-ка, какой номер? Ага, нам в следующий.
Имя
Михаилу Иосифовичу Гольдбергу накануне вечером позвонил бывший одноклассник. В последний раз они виделись десять лет назад на вечере, посвященном двадцатипятилетию выпуска. После дежурных расспросов о здоровье Федька Бабенко с присущей ему еще со школьных времен прямотой спросил:
– Слушай, Горыныч, ты где сейчас трудишься? Из наших никто толком не знает. Одни говорят: бизнесменам нервную систему поправляешь, другие – при каком-то супермаркете служишь: на покупателей гипноз напускаешь, чтобы с полок все сметали.
– За «Горыныча» ответишь, – попытался скрыть за шуткой уязвленное самолюбие Гольдберг. Из-за фамилии, которая с немецкого переводится как «золотая гора», Михаил Иосифович получил свое прозвище, а также производные к нему: Змей, Кощей (это приклеилось еще классе во втором – после того как класс наизусть учил предисловие к «Руслану и Людмиле»: «Там царь Кощей над златом чахнет!») и Трехголовый. К последнему юный Миша относился благосклонно, поскольку искренне полагал, что он по меньшей мере в три раза умнее одноклассников.
– То, что ты от науки отошел, известно. За последние лет семь ни одной статьи в научных журналах, ни одного упоминания твоего имени в бульварной прессе, которая всякую мистику-фантастику жалует. Чего молчишь-то? Тайна, что ли, какая?
– Да нет, почему тайна? – Михаил Иосифович постарался придать голосу побольше мажорного звучания. – Работаю в одном из крупнейших рекламных агентств.
– И чего там делаешь?
– Да ничего, чем бы не приходилось заниматься, работая в университете. Разъясняю основы психологии, только не безбашенным, забившим на учебу студентам, а серьезным людям: менеджерам, маркетологам, криэйтерам; провожу психологический анализ изготовленных для телевидения и радио роликов, смотрю, насколько точно выбранный корпоративный герой соответствует суперзамыслу…
– Че, правда такой фигней занимаешься? – искренне изумился доктор медицинских наук и классный хирург-офтальмолог Федор Антонович Бабенко.
И Михаилу Иосифовичу на мгновение показалось, что на том конце телефонного провода прижимает к уху трубку не седовласый доктор с солидным брюшком, а худющий, как спиннинг, с огромным ярко-рыжим нимбом вокруг головы Федька-Бобер.
– Не тебе судить, фигней не фигней, – раздраженно поставил одноклассника на место Гольдберг. – Ты позвонил только затем, чтобы узнать, где я работаю? Я твое любопытство удовлетворил? Тогда всего хо…
– Э! Э! Э! – завопил в трубку профессор Бабенко. – Ты чего, обиделся, что ли? Ну прости. Я вообще-то по делу звоню. Тут ко мне один врач из нашей клиники обратился. Сначала хорошего психиатра просил порекомендовать. Сказал, у его знакомой какая-то проблема с памятью. Амнезия редкая. Я ему Федулова назвал, дал координаты. А сегодня опять ко мне подошел: дескать, не знаю ли я такого Гольдберга Михаила Иосифовича – просто-таки гения психологии, владеющего уникальными методиками восстановления памяти. Это ему тебя так Федулов отрекомендовал. Ну я, естественно, сказал, что имею честь и прочее. Но телефон твой сразу не дал, решил сначала сам позвонить. Ну что, ты готов проконсультировать девушку с редкой формой амнезии или, трудясь на ниве вбивания в наши мозги идеологии потребительства, по другим статьям квалификацию потерял? Все, все! Прости засранца. Больше не буду! Так что, дам я молодому коллеге твой телефон? Вот и славненько! Слушай, Горыныч, надо как-нибудь встретиться, выпить, за жизнь потолковать. Не против? Давай сегодня же вечером! Приезжай часикам к восьми в Трехпрудный, там ресторанчик есть, «Шенонсо» называется, недорогой, уютный, и кухня нормальная. Идет?
Доктор-протеже Федьки-Бобра позвонил через четверть часа. Четко изложил обстоятельства обнаружения «девушки без памяти», весьма профессионально обрисовал симптомы. И Михаил Иосифович обещал на другой день, к шести быть по названному адресу. Но оговорился: если не задержат на службе.
Однако на следующий день штатный психолог в РА «Атлант» не поехал вовсе. В полдевятого позвонил на сотовый своему непосредственному начальнику Косте Обухову, сказал, что ему необходимо провести день в Химках, в отделе периодики. Почитать новые публикации о рекламе в отечественных и зарубежных изданиях. Костя не возражал, но попросил продублировать звонок заму по кадрам Левакову. Объяснил довольно туманно: дескать, я могу сегодня быть на работе, а могу и не быть. Михаил Иосифович Левакову дисциплинированно отзвонился, чем вызвал у последнего недоумение: чего это подчиненный Обухова у него отпрашивается?
Между тем Гольдберг действительно поехал в библиотеку. Однако предмет его нынешних научных изысканий был весьма далек от рекламы – в журналах и монографиях последних лет он искал статьи об амнезии и ее лечении.
К дому на Ташкентской психолог приехал в четверть седьмого. Поднимаясь в лифте на пятый этаж, посмотрел на свое отражение в зеркале. И с изумлением увидел себя самого восьмилетней давности: подбородок поднят, в глазах – азарт и сознание собственной значимости. Вся надежда сейчас только на него, потому как даже такой мэтр психиатрии, как профессор Федулов, в этом случае оказался бессилен.
Нажимая кнопку дверного замка, Михаил Иосифович услышал торопливые шаги на лестнице. Поднимались двое. Один в форме капитана милиции, другой – в штатском.
– О! Мы тоже в пятнадцатую! – весело доложил Гольдбергу штатский. – А вы, вероятно, врач?
– Не в полной мере… Я психолог.
– Это здорово! – воскликнул штатский и протянул Гольдбергу руку, собираясь представиться. Но тут дверь приоткрылась, и звонкий голос спросил:
– Господин Гольдберг?
– Да, но я не один. Тут еще милиция.
– Милиция? – изумилась обладательница девичьего голоса, и на площадку высунулась крошечная голова в седых буклях. Через мгновение морщинистое, словно провисевшее зиму на ветке яблоко лицо озарилось догадкой: —А-а, вероятно, кто-то из вас майор Таврин?
Игорь Владимирович на манер гусара щелкнул каблуками, тряхнув седой шевелюрой.
– Сержант предупредил о вашем визите, – деловито сообщила старушка. – Меня зовут Станислава Феоктистовна. Милости прошу! Башмаки можете не снимать – такого количества мужских тапочек у меня точно нет.
Дойдя до закрытой двери в комнату, старушка остановилась и, церемонно наклонив голову, сказала:
– Прошу вас, милостивые государи, задержаться тут буквально на одну секунду. Я предупрежу молодых людей о вашем визите.
– Молодых людей? – изумился Гольдберг. – Так их несколько? Здесь находится частный приют для потерявших память?
– Да нет, – помотал головой Таврин. – Там, наверное, доктор, который ее нашел.
В этот момент дверь распахнулась, и Станислава Феоктистовна, прижавшись прямой сухонькой спиной к косяку, сделала приглашающий жест:
– Прошу.
– Да, это она, – шепнул Старшинову на ухо Таврин. – Ольга Уфимцева.
Стоявший в метре от них Гольдберг пристально смотрел на девушку. И вдруг рванулся вперед:
– Оля! Оленька? Вы меня узнаете?
Психолог протянул девушке руку, но она испуганно отпрянула.
– Ну хорошо, хорошо, извини, – отступил на шаг Гольдберг. – Но ты посмотри на меня внимательно. Вспомни: рекламное агентство «Атлант»…
Оля с недоумением смотрела на Гольдберга, словно силясь его понять.
– Знаете что? – взяла ситуацию в свои руки хозяйка. – Мы все сейчас пойдем пить чай. Мы с детонькой… Ой, что это я… Теперь, я так понимаю, мы знаем, как зовут нашу красавицу? То, что она Оля, известно доподлинно? – Станислава Феоктистовна посмотрела сначала на Таврина, потом на Гольдберга. Оба утвердительно кивнули. – Так вот, мы с Оленькой таких картофельных пирожков с солеными рыжиками нажарили – пальчики оближете. Обещаем: когда вы, игнорируя салфетки и хорошие манеры, станете этим постыдным делом заниматься, мы сделаем вид, что ничего не замечаем!
