Роберт Уилсон - Моя жизнь после смерти
Впрочем, даже эта тройка, которая, кажется, всегда знает чуть больше об аббатстве, чем другие "сторонние наблюдатели", и в целом производит более здоровое впечатление, чем большинство авторов, пишущих на эту тему, приводит множество доказательств, указывающих на тесные и продолжительные связи между Сионским Аббатством и мальтийскими рыцарями.
Это мистическое братство, которое часто считают тайной полицией Ватикана, тесно сотрудничает с ЦРУ, если верить Байдженту, Линкольну и Ли, а также другим источникам, перечисленным в "Путешествии внутрь Земли". Господа Б, Л & Л также отмечают, что францисканский кардинал Спеллман был главным архитектором по созданию альянса между ЦРУ и мальтийскими рыцарями.
Мне это кажется странным. Ведь, как известно, кардинал Спеллман тесно работал с сенатором Маккрти, Дж. Эдгаром Гувером и Роем Коном по части нагнетания антикоммунистической истерии в США в пятидесятые годы. Вся четвёрка — Маккарти, Гувер, Кон и Спеллман — часто встречалась в клубе Сторк, ресторане высшего разряда, который принадлежал боссу мафии Фрэнку Костелло.
"Корнелиус" в "Скандалах" утверждает, что мафия давно работала в тесном сотрудничестве с Сионским Аббатством и ложей Р2.
Так или иначе, но мне кажется, что всё это свидетельствует о чём-то большем, чем просто высококлассная игра или розыгрыш. Я начинаю подозревать, что ужасное слово «заговор» действительно точно характеризует, по крайней мере, некоторые из групп, о деятельности которых мы узнали из этих книг.
Как писал певец странных песен:
Спросил невесту зоркоглазый детектив:
"Наверное, меня обманывает зрение?
Не может же восточный твой сосок
Быть западнее много менее?
Иль то игра перспектив?"
Глава двадцать шестая
Загнанный бард
В которой Шекспир становится политически корректным, а профессор Тэйлор вступает в борьбу с профессором Блумом
Он — узаконенная мишень.
"Чудовищная игра"Атмосферные условия в космосе создают помехи при трансляции передач.
"План 9 из космоса"Возможно, мир ещё не готов принять такое весёлое чудище, как Уильям Шекспир. Восемнадцатое столетие исступлённо пыталось очистить «варварский» стиль этого Барда. Девятнадцатое столетие нервно стремилось повысить его мораль; но, ознакомившись с жалкими результатами, Лев Толстой в конце века возвестил, что милейший Вилли Шекспир так и остался морально развращённым без всякой надежды на исправление. Теперь же двадцатое столетие хочет прикончить сына мясника из Стрэтфорда на том основании, что он принадлежит к презренному виду УБЕСов (Умерших Белых Европейских Мужчин) и, оказывается, глубоко виноват в каждом возможном проявлении политической некорректности.
Возможно, критики двадцать первого (или двадцать третьего?) столетия настолько эволюционируют, что, преисполнившись великодушия и терпимости, сумеют принять Уильяма Шекспира, несмотря на всё его варварство, безнравственность, политическую некорректность, мёртвость, белость, мужеполость и чудовищную гениальность?
Сильный довод, оспаривающий возможность наступления такой футуристической шекспировской эры, появляется в шедевре фундаменталистского постмодернизма — книге "Новообретённый Шекспир" Гари Тэйлора. Как говорит профессор Тэйлор, у Шекспира нет будущего: нынешняя академическая ортодоксальность смотрит сквозь него, унюхав его вину и позор; больше ему никогда не удастся обвести вокруг пальца образованных людей. Всё очень просто: от Барда разит мужчиной, белостью и другими признаками Твари. Мы с ним покончили — и слава Богу. С избавлением!
Тэйлору кажется исключительно справедливым избавление от сладкозвучного Уильяма, и он с наслаждением цитирует мнения тех, кто сравнивает его политически корректных союзников (попутчиков) с "восставшими против родительского авторитета подростками" или "младотурками, выступившими против представителей старой гвардии". Шекспир олицетворяет «фалоцентризм» и навечно проклятую «патриархальность», и это, словно тайный грех против Святого Духа, ему никогда не простится — ни в нынешнем веке, ни в грядущих тысячелетиях. Для нас не существует пути ни назад, ни вперёд. Мы живём в политически корректной банке без входа и выхода.
Вот цитата из Тэйлора:
Но я, находясь здесь, в моём настоящем, мог бы рассмотреть все варианты моего мышления, которые представляют типичный образ мышления этого периода, лишь в том случае, если бы мне удалось каким-то образом вырваться за пределы нашей парадигмы, если бы мне удалось подняться над ней и взглянуть на неё сверху… Но если бы я мог подняться над нашей [политически корректной] парадигмой, я больше не находился бы в её плену.
Выражаясь проще, Тэйлор имеет в виду, что ему никуда не деться от парадигмы ПК, потому что он живёт в наше время. Это звучит настолько абсурдно, что даже не требует опровержения. Сегодня миллионы людей во всём мире — в Европе, Азии, Австралии, Африке и обеих Америках — по-прежнему любят Шекспира. Мне кажется, Тэйлор хочет сказать вот что: вам не удастся выйти из парадигмы ПК, если сегодня вы живёте в США и хотите не потерять работу в университете.
Кроме таких прагматических камер, любая парадигма, из которой вы "не можете вырваться" интеллектуально, напоминает ужасную Чёрную Железную Тюрьму из научно-фантастического романа Филипа Дика. Это место не существует нигде и существует повсюду, но вы остаётесь в этом месте до тех пор, пока система контроля убеждает вас, что Чёрная Железная Тюрьма существует и вы в ней живёте.
Но всё станет ещё понятнее, если мы скажем так: большинство критиков на протяжении почти трёх сотен лет утверждают, что Шекспир — "это" величайший писатель мира. Парадигма ПК утверждает, что Шекспир — "это" просто очередной патриархально настроенный белый мужчина, что все критерии в искусстве относительны и что загадочная душа Шекспира — "это" маска. Скрывающая имперский шовинизм белых мужчин.
Тэйлору возражает профессор Гарольд Блум, сумевший выжить в условиях академической школы, хотя он с большим беспокойством считает себя частью умирающей культуры (Он пишет: "Горькая правда заключается в том, что мы не в состоянии себе помочь. Мы можем сопротивляться до определённого момента… Я вспоминаю одного из нас, который. давая интервью репортёру из "Нью-Йорк Таймс", не без иронии заметил, что "все мы — критики феминизма". Это риторика, уместная в оккупированной стране, которая не рассчитывает на освобождение от свободы"). В книге "Западный канон" профессор Гарольд Блум защищает Шекспира пламенно и красноречиво.
Называя Тэйлора, Алису Уокер и группу ПК в целом "школой презрения", Блум смело выступает в защиту старомодной идеи. Он считает, что любую книгу имеет смысл характеризовать как эстетически "более ценную, менее ценную или равноценную", сравнивая её с другой книгой (эта мысль настолько архаична, что при её повторении здесь, в Америке, она неожиданно звучит настолько же революционной, насколько тэйлоровская догма ПК — самодовольно конформистской). Выходя за пределы этой иерархической ереси (так как определения "более, менее…" и пр.) противоречат аксиоме ПК, согласно которой не существует никакой разницы между кем бы то ни было), Блум даже пытается воскресить канон и помещает выскочку — белую ворону из мясной лавки в Стрэтфоде на вершину этой иерархии.
Шекспировская высота, я уверен, — это высота скалы, поднимаясь на которую "школа презрения" не может не сломать ногу… Если это случайность, что Шекспир был выбран столпом канона, то пусть они объяснят, почему господствующий общественный класс всё же выбрал его, а не, скажем, Бена Джонсона, на эту случайную роль… (Насколько проще признать, что есть качественная разница, существенное различие между Шекспиром и любым другим писателем, — даже Чосером, даже Толстым…).
О новоявленных марксоидах, или марксоидах Фуко, Блум пишет с крайним джонсоновским презрением:
"Если бы общественная энергия… английского ренессанса каким-то образом написала "Короля Лира", то уникальность Шекспира можно было бы поставить под сомнение".
Откровенно говоря, я бы предпочёл признать автором "Короля Лира" Бэкона, а не какие-то "общественные энергии", потому что у Бэкона, по крайней мере, есть имя, фамилия и адрес, а о том, где в пространстве и времени можно искать некие "общественные энергии", которые используют при письме ручку. У меня довольно смутное представление.
