Джессика Андерсон - Лицедеи
— Знаю, что любишь. Но недостаточно.
— Достаточно, чтобы согласиться здесь остаться. Хотя нет, я понимаю, что не могу, — Сильвия почувствовала, что Гарри пожал плечами, она убрала руку и ухватилась за спинку скамьи. — Эта страна лишена целостности, — сказала она. — Я не позволяю себе говорить об этом даже с тобой — в особенности с тобой, потому что… у меня такое ощущение, будто я вошла в чужой дом и замечаю только плохое. Но сейчас я все-таки скажу, так как хочу, чтобы ты меня понял. Все, что здесь происходит, я воспринимаю как нагромождение случайностей. Обрывки, кусочки чего-то. Я ощущаю это кожей, а не только понимаю умом и вижу глазами. И меня это мучает. Я уже прожила здесь довольно долго и видела довольно много — и что же? Да, конечно, есть гавань, но… не из-за гавани ли австралийцы решили, что со всем остальным можно примириться, и почили на лаврах, ничем, кстати, не заслуженных. Потому что о чем еще можно говорить? Не напоминай мне о национальных парках. Они великолепны. Замечательны. Но это ведь место паломничества. Человек не может жить в парке. А первое, что бросается в глаза, — тяжеловесный город из бетона, и видно, что люди понимают, как он некрасив, потому что тут и там заметны попытки сделать его более привлекательным. Выбравшись из города, попадаешь в пригороды, они тянутся и тянутся миля за милей. В тот день, когда я ездила в горы, стоило мне подумать, что пригороды кончились, как тут же снова появлялись дома, потом начинался пустырь, свалка, потом снова дома — о господи! Только не думай, пожалуйста, что я сравниваю те дальние западные пригороды, например, с Уарунгой. Я не сравниваю. В этом нет нужды. В сущности, они ничем не отличаются друг от друга. Пригороды могут быть чистыми. Дело в том — и тут все пригороды одинаковы, — что все они лишены ядра, лишены центра, сердца. Если, конечно, ты не согласен считать центром супермаркет, несколько магазинов или даже публичную библиотеку… Ох, мне давно пора замолчать, правда?
— Только если ты кончила. — Гарри говорил спокойно, но Сильвия чувствовала его гнев, его упорное нежелание понять ее.
— Беда в том, что я никогда не кончу, — сказала она.
— Видишь ли, в твоих словах, очевидно, есть доля истины, иначе об этом не говорили бы так часто. Лично мне кажется, что ты преувеличиваешь. Мне кажется, что такие люди, как ты, находят все новые и новые доказательства в пользу своих убеждений ради самих убеждений и при этом забывают о конкретных фактах. Я видел районы Англии, Франции, Италии, где царило такое же нагромождение случайностей, как здесь, у нас.
— Знаю. Согласна. — Сильвия была рада хоть отчасти признать правоту Гарри и продолжала почти с мольбой: — Но там есть утешение — старина. И так много хорошей старины. Совершенство, качество — все это еще сохранилось, поэтому старые кварталы — это сердце города, даже самого плохого.
— Видишь ли, я не согласен считать центром супермаркет и магазины, но я все же не согласен жить вдали от тех, чьи сердца мне дороги.
— Каждый должен жить так, как ему лучше, что же мне делать, если я не могу найти в этом городе сердце?
— Ты похожа на Гермиону. Тебя, правда, меньше волнует богатство, но ты тоже прежде всего обращаешь внимание на внешний вид.
— Внешний вид города имеет большое значение, иначе разве толпы австралийцев устремлялись бы в Европу с единственной целью: полюбоваться внешним видом старинных зданий и городов? Они чувствуют, что здесь, в Австралии, что-то не так, иначе стали бы они снова и снова будто одержимые ездить в Европу? И почему так много молодых австралийцев не возвращается? Нет, подожди, — воскликнула Сильвия, заметив, что Гарри хочет что-то сказать. — Я должна рассказать тебе, о чем я подумала, вернее, что поняла сегодня после похорон. Я поняла, что видела людей, отвергающих трагедию, упростивших свою жизнь настолько, что в ней осталось только то, что удобно и полезно. И я, конечно, задала себе тот самый вопрос, который хотел задать мне ты: а что можно предложить им взамен? Изощренный похоронный обряд, основанный на религиозных догмах, в которые они не верят? Нет, на это они бы не согласились. Я думаю, что они честные люди…
— Безусловно честные, — потерял терпение Гарри. — И они не хотят притворяться. Можешь ты предложить что-нибудь лучшее? Можешь ты сказать, чего ты хочешь?
— Я хочу чего-то другого. И они, по-моему, тоже. Для них это еще один повод поехать в Европу. Поехать и посмотреть на обычаи других людей.
В кухне внезапно зажегся свет. Они увидели Розамонду. Она взяла яблоко, откусила большой кусок и вышла, не погасив лампу.
— Теперь я уже окончательно испортила тебе настроение и окончательно тебе надоела, — спокойно сказала Сильвия.
— Еще не окончательно, — возразил Гарри.
При более ярком свете они обменялись сердитыми, хотя и тоскующими взглядами, потом снова отвели глаза.
— Значит, пока не окончательно, — с вызовом сказала Сильвия. — Самое время подумать, что же будет, если я останусь, если мы будем жить вместе.
— Из этого положения есть выход, постарайся вести себя иначе.
— Конечно, — с живостью откликнулась Сильвия, — конечно, я буду стараться, если останусь. У меня просто не будет другого выхода. Гермионе легче. Она такая крупная, такая красивая, ее нельзя не принять. А меня можно. Про меня будут говорить этим особенным тоном: «Ах, она ведь такая чувствительная». Про Гермиону, я думаю, говорить будут иначе: «Ах, она такая сердитая», и это гораздо лучше.
— Гермиона сердится, потому что ей не хватает денег.
— Гермиона сердится, потому что она здесь заперта, и единственное, что ей остается, — это сделать несколько квадратных метров своего жизненного пространства как можно более комфортабельными, а на это нужны деньги. — Сильвия заколебалась. — У меня-то деньги будут… — На мгновение она погрузилась в раздумья, но прервала свои размышления и вернулась к тому, о чем говорила. — Гермиона заперта здесь любовью. Так пламенно говорить о родине, так печься о ее процветании может только тот, кто ее любит. Австралия нисколько меня не волновала, пока я не полюбила тебя, пока я по-настоящему тебя не полюбила. Сначала Австралия раздражала меня, хотя я понимала, что раздражаюсь только потому, что здесь родилась. И все же я оставалась равнодушной. Я была гостьей. Я знала, что скоро уеду. Поэтому я соблюдала правила вежливости, улыбалась, говорила только о приятном, а неприятные ощущения старалась подавить.
— Никто не станет заставлять тебя это делать и дальше.
— Мне придется подавлять свою неприязнь ради тебя, Гарри, чтобы не разрушить твою любовь к этой стране. Человек, с которым ты живешь, может исподволь тебя ограбить. Каждый день ты будешь лишаться крупинки любви. Я не хочу грабить тебя. Я знаю, что значит — любить город. Поэтому мне придется быть осторожной, придется следить за каждым своим шагом, за каждым словом.
— Если ты останешься и не сумеешь искренне примириться с тем, что тебя окружает, мы наверняка будем ссориться.
— Ужасная перспектива, — сухо, едва слышно проговорила Сильвия.
— Ну что ж. Раз эта перспектива тебя ужасает, считай, что ее не существует.
Метью появился из-за угла, но, увидав Сильвию и Гарри, пошел к качелям.
— По-моему, Метью хочет с тобой поговорить.
— Минуту. Я все-таки скажу то, что хотел. Вообще говоря, когда так много людей покидает свою страну в период ее становления, когда все эти люди предпочитают оставаться там, где культура уже сложилась, и не испытывают потребности вернуться домой, это, по-моему, очень плохо. Бывают, конечно, исключения, но, вообще говоря, я уверен, что недопустимо обкрадывать одну часть света и перенасыщать другую. Я уверен, что это равно справедливо и когда речь идет о культуре, и когда речь идет о продуктах питания.
— Трудно поверить, что это говоришь ты, — сказала Сильвия. — Какая невероятная ограниченность.
— Вот и ты произнесла это слово. Тебя считают чувствительной, Гермиону сердитой, а меня ограниченным.
Сильвия встала, опустила закатанные рукава рубашки.
— Будь нам по восемнадцать, мы бы кричали друг на друга, а я бы еще и плакала.
— Я бы хотел, чтобы нам было по восемнадцать.
— Метью, наверное, теряет терпение. Я ухожу. Он собирался поговорить с тобой о сборе фруктов.
— Это же не тайна. Оставайся.
— Мне хочется немного побыть одной.
7
В понедельник после похорон Кейт Бертеншоу вновь приехал к Грете. Дверь открыла Розамонда.
— Мама отправилась за покупками. Мистер Бертеншоу, посоветуйте, какую работу мне поискать?
— Она уехала на машине?
— Конечно.
Кейт Бертеншоу сел на стул в холле.
— Как это неудачно. Я рассчитывал, что она поймет без моих пояснений. Дом — это дом, машина ей не принадлежит. Я подожду ее. Дело нужно довести до конца.
