Павел Сутин - Эти двери не для всех
Саша тогда, как мог, объяснил Михалычу, что на первенство Союза он не хочет.
Просто не хочет… И вообще больше не хочет рвать сердце, не хочет ездить на сборы, не хочет качаться и "шкрябать" по три часа в день. Большой спорт его никогда не манил, а кататься в горах он будет всегда, всю жизнь. К тому же он будущий инженер. И об этом ему сейчас надо думать. А Михалыч… А что Михалыч?
Он видел только, что лучший его ученик задурил и отправил псу под хвост свой потенциал и свои перспективы.
Саша в прошлом году поговорил с Михалычем почтительно, но твердо. Попросил, чтобы Михалыч на него не обижался. Сказал, что всегда будет вспоминать Михалыча с благодарностью, но когда нет огня в душе, то и тренироваться незачем.
Он с тех пор частенько к своему тренеру заезжал, катался вечерами на Ленгорах, они с Михалычем пили чай в тренерской. Михалыч позлился на Сашу какое-то время, а потом принял его решение. Видно, рассудил мужик, что так тому и быть. И верно – если нет огня в душе, так не получится чемпиона даже из самого талантливого.
Михалыч-то понимал, деспот и брюзга, что одной техники и одних задатков мало.
Чтобы чемпионом стать, надо к этому прорываться. Страстно, яростно. Месяц за месяцем, год за годом. Надо этого хотеть. Раз парень решил уйти из спорта, если мыслит себя вне спорта, так и нечего его отговаривать. Пустое. Не боец, значит, нет огня в душе. А про профессию парень правильно думает. Он будущий инженер, и надо теперь все силы на это.
– Сергей Михалыч, я в Болгарию еду, – сказал Саша. – В Боровец. На две недели.
– Не бросил бы спорт, так поехал бы в Пампорово от Федерации, – сварливо сказал Михалыч, дуя на горячий чай. – На курорт, значит, едешь. Будешь, значит, там с чайниками по зеленым горкам елозить. Береги там себя, ножку не ушиби или ручку.
– Ладно вам, Сергей Михалыч, – примирительно сказал Саша. – Почему обязательно по зеленым? Там всяких полно.
– Будешь там глинтвейн сосать и в шезлонгах сидеть, – бурчал Михалыч. – Вот Шуплецов пашет, показывает результаты. В конце месяца поедет со сборной в Татры, в Ясну. А ты будешь с чайниками елозить.
– Ну ладно, Сергей Михалыч, хорош! – рассердился Саша. – Я к вам радостью поделиться заехал, между прочим!
– Заехал он ко мне… – Михалыч встал и мягко протопал коричневыми валенками по линолеумному полу тренерской. – Дам тебе записку к одному человеку. Тодор Благоев. Хороший парень, мы с ним с шестьдесят восьмого года знакомы, на чемпионате Европы выступали. Он в семьдесят пятом четвертое место занял на "гиганте". Переписываемся иногда. Тодор в "Балкантуристе" работает, начальник представительства в Боровце. Придешь к нему, передашь от меня привет, никаких проблем у тебя там не будет.
– Спасибо, Сергей Михалыч, – поблагодарил Саша.
А сам подумал: "Там не Терскол, там у меня и так никаких проблем не будет".
Но когда через полчаса он шел по заснеженной, освещенной яркими фонарями улице Косыгина, то с теплотой подумал о Михалыче – хороший мужик, и тренер классный.
"…Да разве сердце позабудет того, кто хочет нам добра. Того, кто нас выводит в люди, кто нас выводит в "мастера"…" "Хороший мужик Михалыч, – думал Саша. – А тренироваться я вовремя бросил".
За два дня до отлета Саша остался ночевать у Сеньки, на Метростроевской.
Дядя Петя попил с ними чаю, сказал:
– Сашуня, я завтра рано уйду, мы с тобой уже до отъезда не увидимся. Хорошо тебе отдохнуть, ты там поосторожней, пожалуйста, летай на своих лыжах.
Встал, взъерошил Саше волосы, поставил в мойку чашку и добавил:
– У меня осталось после Пловдива. Был на симпозиуме в августе, трат никаких, работали плотно. А после заседаний – на всем готовом. Семен, отдай, не забудь – я положил тебе на стол. Там восемьдесят пять левов, не лишние будут.
Развлекайся, Сашуня, в ресторан сходи. Пластинки купи, там продается настоящий нью-орлеанский джаз – Армстронг, Элла Фицджеральд… Фирма "Балкантон" выпускает хорошие пластинки. Я в Пловдиве купил Гендерсона и "Порги и Бесс". А как вернешься – мы с Семеном тебя ждем с отчетом о поездке. Семен, не забудь ему отдать левы, на столе у тебя лежат…
– Спасибо, дядь Петь, – растроганно сказал Саша.
– Спокойной ночи, пап, – сказал Сенька.
Дядя Петя кивнул и ушел в свой кабинет работать. Он всегда допоздна сидел.
– Дал папе вчера послушать "Прокол Харум", – тихо сказал Сенька, когда дядя Петя вышел в коридор. – Слушал. Заинтересовался, представь…
Сенькин отец знал толк в джазе, а к музыке, которую крутили Сенька с Сашей, прислушивался с опасливым любопытством.
О "Битлз", например, дядя Петя отзывался так: "Нехитрая целлулоидная музычка для пятнадцатилетних… Во все времена такая музычка существовала. А что весь мир с ума сходил и сходит – так это немудрено. Эта музычка общеупотребима, как чуингам. Музыка настоящая, высокая, мастерская, она по определению не может быть массовой. И это вам, ребята, не сноб говорит, и не эстет. Это говорит поживший человек… А когда вам взрослые и умные люди рассказывают, как они любят этих "Битлз", так вы особенно-то не верьте. Они не столько этих "Битлз" любят, сколько свою молодость. "Битлз" – это такая большая ностальгия…" Дядя Петя к друзьям сына относился с симпатией и интересом.
– Хорошие у тебя друзья, – с удовлетворением сказал он однажды сыну. – У них есть будущее… Они свою жизнь не просвистят. Твоя компания, Семен, напоминает мне одну отличную книгу. Роман Ирвина Шоу "Молодые львы". Очень мне хотелось бы, чтобы твоих ребят жизнь не пережевала, не перемолола…
Как-то раз Вова Гаривас принес дяде Пете пластинку одной диковинной группы, Саша прежде о ней не слышал. Группа называлась "Джетро Талл", а пластинка – "Пэшен плэй". Музыка была сумбурная, неритмичная и непривычная. Вокалист группы много играл на флейте, и это звучало очень необычно. Дядя Петя внимательно прослушал пластинку, потом вышел на кухню, где Сенька, Саша, Гаривас и Гриша Браверман попивали коньячок (Гриша пил чай, он не прикасался к спиртному), и сказал:
– Ну, что я тебе скажу, Володя… Колтрейн и Майлс Дэвис – это высокое искусство. И Рэй Чарльз и Брубек – тоже высокое искусство. Но и эта музыка, черт побери, – высокое искусство! И знаешь, Володя, такая музыка могла появиться только потому, что до нее был джаз…
Гаривасу только и оставалось, что согласно развести руками. Дядя Петя, как всегда, зрил в корень. Дядя Петя был мудер.
Сенька с отцом дружил. Уважительно, немногословно дружил.
Когда дядя Петя ушел к себе в кабинет, Сенька спросил Сашу:
– А что за коллектив подобрался? Что за люди?
– Один к одному, – неприязненно сказал Саша. – Комсомольцы-добровольцы и передовики производства. Тоска… А мне до них дела нет. Я все равно на горе буду весь день.
Сенька покосился на Сашу и проворчал:
– Трепись там, пожалуйста, поменьше…
И включил телевизор "Рекорд", стоявший на холодильнике.
По телику показывали "Бриллиантовую руку". Фильм начался недавно, на экране Андрей Миронов, подрыгивая женоподобными ножками, пел:
…Там живут несчастные
Люди-дикари.
На лицо ужасные,
Добрые внутри…
– Ну вот скажи мне – почему только всякое мудачье за границу пускают? – риторически спросил Саша.
– Пустой разговор, – отмахнулся Сенька. – Сам прекрасно знаешь, кого пускают.
Пускают проверенных. Морально устойчивых. Идеологически выдержанных. Беспощадных к врагам рейха. А нашего человека выпусти за границу – он начнет водку пьянствовать и безобразие нарушать. Нашего человека выпусти – так он сразу норовит трахнуть гражданку капстраны.
– Мудачье, – брюзжал Саша. – Один к одному. Лыж даже в кино не видели. А одна там… Ткачиха, передовица, свиноматка… И старшой – конченый идиот. Всем, говорит, взять по бутылке "Столичной" и в Боровце сдать ему на хранение. У него на роже написано, какое это будет хранение. Это будет захоронение. И не увидит больше никто своей "Столичной".
– Ладно, ладно, – успокаивающе сказал Сенька. – Что-то ты разошелся. Ты особенно-то не горячись, дружок. Ты поспокойнее к людям относись. А то вечно у тебя – "мудачье", "рвань"… Поспокойнее, пожалуйста, дружок. Люди частенько не так плохи, какими кажутся в свете постановлений партии и правительства.
– Их только подпортил квартирный вопрос, да?
– Квартирный вопрос может вводить людей в состояние исступления, – согласился Сенька. – А ты… Ты вообще увлекающийся человек. То ты мгновенно очаровываешься кем-нибудь, а потом оказывается, что человечек-то – так себе. А то, не разглядев толком, – "конченый идиот". Может, он и идиот. Но ты, по крайней мере, в этом убедись.
Сенька вечно учил Сашу уму-разуму. И к своим двадцати трем годам Саша не раз успел убедиться в том, что Сенька жизнь понимает правильно.
– Идиот – он и есть идиот, – миролюбиво сказал Саша и встал, чтобы взять с холодильника сигареты. – Его видно сразу, с порога. Помнишь, как у Чехова:
