Владимир Сотников - Пролитая вода
Когда я сказал: «В конце концов, ты не можешь сказать, что я тебе изменяю», – жена заплакала. Мне стоило огромного труда сказать: «Давай только обойдемся без врачей, и не плачь», – и погладить ее по плечу.
Весна ничего не изменила, оказавшись только временем между холодами и ожидаемым летом. С женой мы решили, что мне надо побыть одному, пожить где-нибудь в деревне. Все было устроено через друзей, купивших недавно дом в деревне, куда сами они в это время поехать не могли.
И рассказ, который я начал писать зимой, но так и не продвинулся дальше нескольких фраз на тетрадной странице, я решил дописать здесь.
Я сел за стол вечером и долго смотрел, как отсвечивает закат в трещине стекла. Если покачать головой, то круг оживал, переливаясь, и красный свет его стекал вниз. Я подумал, что если трещина соединится как-нибудь в замкнутую линию, то будет напоминать скорее овал – словно застывший выпуклый портрет на гладком камне.
Было совершенно тихо, и я подчинялся этой тишине, стараясь не пошевелиться, и только тихонько покачивал головой. Вдалеке за окном темнел лес, и воздух там был неподвижен.
Я включил лампу и начал писать. Первые слова оказались продолжением тишины и покоя, и я уже предчувствовал радость, которая замаячила впереди. Первая страница была уже перевернута, и я не хотел останавливаться – слова наконец дождались своего проявления.
Странный звук, на который я вначале не обратил внимания, все чаще и чаще заставлял меня прислушиваться. Похоже было, что скрипит перо – я ведь давно не писал, и сейчас держал его под непривычным углом, стараясь, чтоб линия была потоньше. Но звук несколько отставал от пера. Я старался не прислушиваться, чтобы не отвлечься от готовой фразы, но внимание помимо моей воли переключалось на этот скрипящий, с легким позваниваньем, звук.
Когда я написал имя «Анна», звук при этом вздрогнул и на мгновение завис неуловимым вздохом.
Я поднял голову и увидел, что забыл задернуть занавеску на окне. Прямо передо мной, ясное до зеркальности, было мое отражение, а рядом, в центре овальной трещины, через туман стекла беззвучно шептали слова чьи-то губы. Лица нельзя было разобрать – я застыл, вглядываясь в это пятно, и почувствовал, как шевельнулись волосы.
Звук еще полностью не исчез и доносился от окна. Казалось, кто-то настолько осторожно давит на стекло, что трещина расходится, вытянув обычный звон стекла в бесконечно тоненькую линию. «Паутинка звука», – пронеслось в моей голове.
Я оглянулся и быстро встал, пересилив себя. И все исчезло – и звук, и шевеление за стеклом. Я закрыл на минуту глаза, чтобы дать им отдохнуть – наверное, они устали от яркого света лампы – тонкие лучики всегда покалывали глаза через мелкие дырочки абажура.
Постояв так еще немного, я подошел к окну и вялой, словно перетруженной рукой затянул занавеску. Хотелось ходить по комнате, но я уже прислушивался к каждому шороху и опять сел к столу.
Хотя я и не смотрел в сторону окна, все внимание было устремлено туда. Писать не хотелось, забылось то плавное и быстрое, почти не зависящее от меня движение, в котором вспыхивали новые слова. Но я все же взял ручку и даже внутри себя смог усмехнуться тому, что начал писать с самым легким нажимом – из-под пера выходила тонкая, совсем как паутинка, линия.
Я хотел описать тот жест, которым Анна поправляла завиток, все время выбивающийся у нее из-под шапки.
«Так Анна могла касаться волос ребенка, чтобы поцеловать его, спящего», – написал я и прислушивался к едва различимому стеклянному поскрипыванию, нарастающему и вдруг опавшему в слабом вздохе. Я взглянул в сторону окна, и занавеска качнулась. Во мне холодом пронеслись слова, которых я не понял сам. По потолку пробежала тень, и показалось, кто-то стоит за моей спиной. Оглядываться не хотелось – я представлял пустую комнату, но видел себя сзади, оттуда, где мне почудилось чье-то присутствие. Я положил ручку и закрыл тетрадь.
И вспомнил, как однажды шел по бульвару и увидел впереди, в уходящей редкой толпе людей, отороченную мехом шапочку. Я поспешил вслед за ней, и мне действительно казалось, как только я обгоню и оглянусь, то увижу наконец то лицо, ясно представить которое не получалось никогда.
Я слышал быстрый скрип снега под моими шагами, вот к нему присоединяются более легкие шаги, я поворачиваю голову – но странное шевеление воздуха, словно растворенное в белесом свете, мешало взгляду.
Я все же уснул, когда стало совсем светло. Когда утром подошел к окну и отдернул занавеску, то показалось, что трещина стала больше. «Не хватало только замечать, насколько она увеличилась», – подумал я, и еще один день начался.
Днем комната странным образом скрывала все воспоминания о ночном времени. Я смотрел на окно, на стол, за которым сидел вчера, и воспоминания о прошедшей ночи тоже прятались до того времени, когда вспыхнут, обновленные. Это становилось уже дневным чувством: ожидание устремлялось к вечеру, не давая пустоты отдыха.
Наверное, надо было опять куда-то пойти, и я выбрал противоположную от леса сторону – там поле поднималось вверх, и хотелось зайти туда, чтобы осмотреться как можно шире вокруг.
Идти пришлось долго, и я устал от подъема. Когда на самой верхней точке оглянулся, то задохнулся от простора – вид открывался такой постоянный в своей красоте, не хватило бы целого дня для совмещения этого пространства с одним человеческим взглядом.
Внизу, вдалеке, маленьким кольцом стягивалась домами деревня, и за ней тянулся бесконечный до горизонта лес, поднимавшийся к небу дальним краем. И верхушки самых высоких деревьев были все же ниже, чем поле. Вчера, когда я выходил из леса, то не заметил, что дальнее поле так высоко.
Разноцветно виднелись крыши домов – казалось, там не может быть ветра, и воздух, оседая, наполняется силой и тяжестью.
Я долго еще так стоял, и чувства мои стали ясными и спокойными. Возвращаясь обратно, я надеялся сразу после обеда продолжить работу. Но подойдя к своему дому и еще не совсем поняв, что же изменилось, я остановился.
На крыше не было того кирпича, который я увидел в первый день. Пустой отпечаток доказывал, что кирпич лежал здесь долго, и только теперь что-то заставило его упасть. Но и у стены дома его не было.
После обеда я не заметил, как уснул. Сидел на кровати, прислонившись к стене спиной, закрыл глаза на минуту – и проснулся, сразу глянув на часы: проспал я сидя два часа. «Ну вот, готова еще одна бессонная ночь», – подумал я. И вспомнил, что видел во сне падение. По наклонной плоскости катился закутанный во что-то человек, и потом издалека я увидел, как темная фигурка летит в пропасть. А снизу горел ослепительный желтый свет, мелькающий, будто исходил от неровного, горящего в глубине огня.
Когда стемнело и я включил лампу, ярко высветившую стол, то почувствовал, что все предметы в комнате уже готовы к странному действу и я уже не в силах его изменить. Я знал, что сяду за стол, и даже если постараюсь избежать этого и лягу, например, спать прямо сейчас, ничего у меня не выйдет.
И стало удивительно спокойно. Думалось легко – перед тем как писать, я часто испытывал состояние легкости и покоя, похожее на сон, в котором не надо ничем управлять, и мысли, не подчиненные воле, свободны и невесомы. Но когда написана первая фраза и выбран путь, уже следуешь только ему, и повороты кажутся ошибками.
Я вспомнил Анну и понял, что сегодня вижу ее намного яснее. Вот-вот ее лицо прояснится до конца, и локон шевельнется у виска, и я услышу наконец беззвучные слова.
Я видел мир, лишенный слов, и думал, что должен заполнить его звуками, и все прояснится: увижу ее глаза, и ветка с дерева упадет на снег, перевернувшись с сухим шорохом. Губы Анны шевельнулись, и мне показалось, я услышал, как она прошептала: «Качнулась ветка на снегу…»
По комнате, будто от закрытой резко двери, пронеслась легкая волна воздуха, и в окне вздрогнуло стекло. Я поднял голову – занавеска еще покачивалась. На улице зашумели деревья – налетел откуда-то ветер, и я представил, как уносится воздух сквозь протянутые в одну сторону ветви березы.
Я почувствовал на плече легкое прикосновение. Понимая ясно и отчетливо, что это мне только кажется, смог даже пошевелить плечом, но не хватало слабого усилия для разъединения реальности и ощущений, которые похожи на отраженный от невидимых предметов свет. Я опустил голову на руки и ждал, что ветер сейчас затихнет, как затихает подпрыгнувшее на мгновение торопливое пламя свечи.
Но прикосновение ощущалось все сильнее, и я уже боялся поднять голову – мне казалось, я увижу рядом с собой молчаливую фигуру без лица. По ногам пронесся сквозняк, словно дверь, внезапно открывшись, впустила с улицы затихающий ветер.
Остатки живого тепла дотлевали внутри меня, а кто-то ждал, когда тепло растает до конца, чтобы увести меня с собой. С трудом, медленно поднял я голову, чувствуя, что дрожу от холода.
