Барбара Кингсолвер - Лакуна
По крайней мере, после смерти мать хотя бы попала в газеты. Строчкой в экстренных новостях об отважном летчике по имени Говард Хьюз: «Что касается пишущей братии, один корреспондент был ранен, а его знакомая погибла в автокатастрофе по дороге на аэродром на шоссе Виадукто Алеман». Ее след в истории: «знакомая».
26 АПРЕЛЯИз соображений безопасности Лев, разумеется, не смог пойти на мессу, за что не перестает извиняться. Узнав о случившемся, содрогнулся всем телом. После того как в феврале не стало Левы, они с Натальей сами не свои от горя. Сына убили в парижской больнице, где, казалось бы, можно не бояться за свою жизнь. Больше из их детей в живых не осталось никого — только внук Сева от старшей дочери. Товарищи Льва попали под репрессии; всех, кто сидел в воркутинском лагере, расстреляли в один день. Но Соединенные Штаты по-прежнему считают Сталина своим союзником. Даже предложили экстрадировать Льва, чтобы на родине его казнили.
С тех самых пор, как Карденас экспроприировал американские нефтяные промыслы, газеты твердили, что санкции неизбежны и возможна война. На прошлой неделе улицу Франчия запрудили студенты, скандировавшие: «Пусть гринго только сунутся! Мы прогнали Наполеона!»
Наталья утром и вечером пьет фанодорм и чай — чашку за чашкой. Фрида бы сказала, что так она топит свои печали, вот только проклятые научились плавать. Но бывает горе, с которым невозможно смириться. Когда Лев прерывает работу и смотрит в окно, взгляд его холоден, как тела его детей. Наверно, светлое, чистое будущее, которое он когда-то видел, теперь свелось к угольно-черным линиям, сходящимся в центре перспективы.
Вчера вечером вышел во двор, чтобы выкурить трубку и поговорить — ничего особенного, просто отрывочные воспоминания. Рассказал, как много лет назад ужинал со Сталиным, к которому тогда относились как к заурядному самолюбивому бюрократу, раздражавшему товарищей по партии. Они сидели за бутылочкой вина с Каменевым и Дзержинским, болтали о том о сем, как водится у молодежи, и кто-то задал вопрос: что в жизни всего приятнее?
Лев вспоминал, что Сталин необыкновенно оживился: «Налег грудью на стол, сжав нож, точно пистолет, и, по очереди направив его в каждого из нас, признался: „Выследить врага, все подготовить, беспощадно отомстить за себя, а потом лечь спать“».
11 АВГУСТАТеотиуакан — обиталище богов. Шипе-Тотека, правящего вожделением и рождением. Лупоглазого Тлалока, приносящего дождь. Этот загадочный город пирамид, расположенный к северо-западу от озера, лежал в руинах уже во времена ацтеков и Кортеса, которому жрецы показывали развалины храмов и объясняли, что тут жили боги, когда создавали мир. Логично предположить, что им понадобилась штаб-квартира.
Через центр города проходит Дорога Мертвых; на ней возвышается величественная пирамида Луны, а напротив нее — пирамида Солнца, еще выше. Вдоль всей главной улицы тянутся храмы; на фасадах некоторых из них извиваются резные змеи. Между громадными каменными плитами мостовой проросли софоры и тянут к небу кроваво-красные пальцы соцветий. На самом деле никто не знает, кто жил и умер в Теотиуакане и почему. Но, когда бродишь среди огромных храмов, широко раскрыв глаза от изумления, легко представить себе кровь, плоть и сердца, вырванные, чтобы умилостивить жестокую судьбу.
Поездка сюда с Фридой очень походила на жертвоприношение — ее обычный сценарий для пикника. Однако, как ни странно, все обернулось иначе — хоть в учебник по истории. Она приехала в Синий дом после завтрака, заглянула на кухню и жестом велела поскорее выйти, как будто что-то скрывала.
— Ты должен поехать со мной в Теотиуакан, — заявила она. — Прямо сейчас. На весь день.
Она была одета так, словно подготовилась ко всему, — в габардиновый комбинезон с закатанными до колен штанинами, но при этом в своих обычных доспехах из украшений.
— У меня куча дел.
— Соли, это важно. Называешь себя мексиканцем, а сам ни разу не видел пирамиды Теотиуакана.
— А еще я не крутил романы со всей мексиканской элитой. Гражданин из меня никудышный.
— Послушай, нам с тобой есть о чем поговорить.
— Верно. Но едва ли получится.
— Я оставила «родстер» на Альенде. Поедем вдвоем. Поведу я, не Сезар. Может, хватит вредничать?
— Простите, Фрида, но у меня тут огромный окунь. Славный малый, жаль только, отказывается самостоятельно сбросить чешую и нырнуть в соус из помидоров и каперсов. Сегодня званый ужин. Соберутся двенадцать человек, чтобы послушать статью Диего, Льва и мистера Бретона. Напоминаю на всякий случай, вдруг вы забыли.
— Да пусть на их статью хоть птицы гадят, мне наплевать. А окунем займется Перпетуя. Зря ты думаешь, что без тебя нельзя обойтись.
— Вы меня увольняете?
— Да, черт возьми, если это нужно, чтобы ты составил мне компанию. Ну ладно, я пока покурю, а ты решай.
Она прислонилась к стене и закурила сигарету прямо на виду у мужчин, если бы те потрудились выглянуть из окна кабинета Льва. В некоторых вопросах тот на удивление старомоден; так, он уверен, что женщина не должна курить. Еще на дух не переносит дам в брюках. А Фрида сегодня как с цепи сорвалась.
— Дело вот в чем, — она покосилась на окно кабинета и выдохнула струйку дыма, — помнишь Гамио? Приятеля Диего, профессора какой-то древней чепухи, который раскапывает пирамиды. Так вот, он утверждает, будто нашел какую-то диковину.
— Вы так взволнованы, что сесть с вами в машину было бы самоубийством.
— Ну и прекрасно, оставайся с Диего, Стариком и месье Поэтом с Львиной Гривой, настолько самовлюбленным, что меня так и тянет нассать ему в стакан. Тебе наверняка понравится их Манифест революционного искусства для pindonga[156] «Партизан ревью»[157].
— Я и так знаю, о чем он. Я же его печатал.
— И о чем же? — внезапно заинтересовалась она. Наверно, Фриде не дали его прочесть. Но летать на трапеции между Диего и Фридой рискованно — можно разбиться. Осторожность не помешает.
— В основном там осуждаются ограничения творчества, введенные Сталиным в революционном государстве. Ничего нового. Мне казалось, Диего вам об этом рассказывал.
— Супруги господ Бретона, Троцкого и Риверы в этой исторической дискуссии не участвуют. С тех пор как объявился этот паразит-поэт, у мужчин образовался свой кружок.
— Ваша правда. Это заметно.
Фрида поджала губы:
— Хорошо хоть, Жаклин[158] не прочь покурить и посплетничать. Иначе на озере Пацкуаро[159] мы бы умерли со скуки. Пока наши мужья, не поднимая головы, работали над этим chingado манифестом.
— Вы бы и сами могли его написать, не такой уж он и большой. «Творческое воображение подразумевает отсутствие принуждения. Неотъемлемое право художника — самостоятельно выбирать сюжет». И далее в том же духе.
— Гениально, ничего не скажешь, — присвистнула Фрида, — такое мог бы написать и Фуланг-Чанг.
— Там еще немного о сюрреализме. Что Мексике, в силу ее природы, динамизма и прочего, суждено стать родиной сюрреализма и революционного искусства. Смесь рас и так далее. Так что там раскопал профессор?
— Ну ладно, слушай. Он сказал, что они восстанавливали стену храма, которая то ли обрушилась, то ли еще что-то, и наткнулись на массовое захоронение. Что-то старинное. Диего обожает всякие древности, Гамио об этом знает, вот и пригласил нас посмотреть, пока кости не выкопали. А у Диего этот ужин. Так что я поеду одна, вот только докурю. У тебя осталось двадцать секунд.
Ехали весело. Фрида держалась оживленнее обычного, то и дело принималась теребить ожерелья и не умолкая рассказывала о каких-то наполовину придуманных исторических событиях, перемежая повествование советами.
— Надо тебя научить водить машину, — неожиданно заявила она. — Сезар не вечен. Знаешь, Соли, иногда мне кажется, что он уже умер. За этот год он превратился в мумию.
Машина с бешеной скоростью неслась на северо-запад. Городские окраины сменили деревни, такие же, как и к югу от Мехико, — притаившиеся между лаймовыми садами и каменистыми участками пустыни. В придорожном мусоре рылись куры; посередине дороги там и сям стояли петухи, важные, как полицейские. Манговые деревья расправили листья, точно зонтики. Машина вздрогнула, когда Фрида резко вывернула руль, чтобы объехать мальчишку, который гнался за тощей коровой. Перед глазами, будто грозное видение, замаячила гибель матери.
— Я не шучу, — заверила Фрида, вернув большую часть колес «родстера» на дорогу. — Ты должен научиться водить машину. Я тебе приказываю как хозяйка.
— Головокружительная карьера: из секретарей главного политического теоретика в мире — в личные водители сеньоры Ривера.
