Эм Вельк - Рассказы (сборник)
III
Надо сказать, что у людей в наших деревнях были свои собственные табели о рангах. Дело тут не просто в ступеньках социальной лестницы: помещик, главный арендатор, крестьянин, двухлошадник, бедняк, ремесленник, голодранец, конюх, батрак — нет, все было перепутано, смещено, в зависимости от того, в каких частях ты служил. Помещики, арендаторы, крестьяне и двух-лошадники представляли собой консервативный элемент, к ним из политических соображений примыкали также батраки и поденщики. Более прогрессивными считались ремесленники, учитель, лавочник. Голодранцы и безземельные, которые едва сводили концы с концами, всегда относились к недовольным, к, так сказать, бунтовщикам. Однако былая принадлежность к тому или иному роду войск вносила свои поправки в эту общественно-политическую структуру. Вполне могло быть, что поденщик, некогда бывший гусаром, пользовался большим уважением, нежели никогда не служивший двухлошадник. В самом низу этой табели о рангах стояли служившие в обозе, ступенькой выше — пехотинцы, «серые гусары»; затем шли саперы и артиллеристы, причем конная артиллерия ценилась выше, чем тяжелая. За ними следовали драгуны, гусары и много-много выше — уланы. И наконец — кирасиры. Да, и уже на самом верху, недосягаемо для масс — лейб-гвардейцы. Поскольку их во всей Германии был только один-единственный полк.
Итак, старый Христиан Грауманн вознамерился определить сына на службу в лейб-гвардию в Потсдам. Да и парень был что надо; высокий и могучий, как Ахилл. Но как попасть в Потсдам? Крестьяне со всей Германий собираются там с прошениями за сыновей-добровольцев. Когда все ходатайства и попытки берлинской родни оказались тщетными, Христиан Грауманн сам поехал в Потсдам. Три дня он там рыскал, канцелярия была завалена его пакетами с ветчиной, колбасой и салом, но безуспешно. Он вернулся в Клеббов, рассорился с сыном, ни за что ни про что поколотил его, взял в сберегательной кассе пять новехоньких золотых двадцатимарковых монет и снова поехал в Потсдам, на сей раз с сыном, и имел там очень убедительную беседу с вахмистром из канцелярии. Уезжая в тот раз из Потсдама, он довольно ухмылялся: парня все-таки приняли в лейб-гвардию.
То был прекраснейший день в его жизни, когда сын Генрих впервые приехал в отпуск и он мог пойти с ним вместе в церковь. Вся деревня лопалась от восторга и зависти. Еще бы, такой огромный парень в белой парадной форме (он привез с собой даже цинковую ванну), в кирасе, с лоэнгриновским шлемом на голове, в руке, обтянутой длинной белой перчаткой с отворотом, — палаш. Больше всего старику хотелось бы видеть, как он подъезжает к церкви верхом на коне. Но у папаши Грауманна не было коня.
У добровольца Генриха лошадь, конечно же, была, и даже своя собственная. Так было принято в лейб-гвардии, что юный доброволец, вступая в ее ряды, должен иметь лошадь, прусские милитаристы умели считать. У Грауманна на это действительно не было средств. Но тут сказалась крестьянская гордость жителей Клеббова. Во-первых, чтобы позлить главного арендатора и его сыночка, а во-вторых, чтобы утереть нос другим деревням, они решили сообща купить лошадь для молодого Грауманна. По окончании срока службы они намеревались также сообща этой лошадью пользоваться. Когда молодой Грауманн первый раз приехал в отпуск и пошел в церковь, вся деревня с почтением следовала за ним по пятам. Как будто кайзер Вильгельм собственной персоной прибыл в Клеббов. И все это чтобы позлить главного арендатора и затмить его сыночка.
Тот со своей стороны тоже доставил им удовольствие и здорово озлился. Он произнес на заседании воинского союза гнусную клеветническую речь о сумасшедшем голодранце, ворчал что-то насчет мании величия у местных крестьян и насчет «красных братьев» и даже настрочил в полк донос о том, что якобы папаша Грауманн и его сын — социалисты. Но крестьяне ему все испортили — ведь молодой солдат был гордостью всей деревни, потому что за последние десять лет ни один крестьянский сын не был принят в лейб-гвардию. Они снова взбунтовались и решительно пригрозили, что снова выйдут из воинского союза. На сей раз не только мелкие арендаторы, но и все другие крестьяне. Кроме того, они написали в Потсдам командиру полка. Грауманн-младший без помех пробыл в Потсдаме три года.
Ах да, лошадь! Рассказывают, что каждый месяц кто-нибудь из крестьян ездил в Потсдам проверять, жива ли она и годна ли еще для работы. Пожалуй, это уж чересчур, но кое-что здесь соответствует действительности. К чести жителей Клеббова следует сказать, что они по очереди посылали своему лейб-гвардейцу пакеты с едой, так что у его товарищей и унтер-офицеров сложилось весьма лестное представление о деревне Клеббов.
Генрих Грауманн вернулся в родную деревню ефрейтором. Вместе с лошадью. В трактире был устроен настоящий праздник, затем еще один — в воинском союзе. Хотя господин председатель всячески этому противился и сказался больным, так же как и его сын. А вот дальше с лошадью вышли неприятности. Само собой разумеется, что молодого Грауманна сразу же единогласно приняли в воинский союз. Но его предложение предоставить ему заодно и пост заместителя председателя не имело успеха, на его пути все еще стоял лейтенант кирасир. Но зато в союз опять был принят папаша Грауманн. Он, правда, отказался вернуться, пока пост председателя занимает главный арендатор, и внес предложение вместо него принять в союз лошадь своего сына. Она стояла в конюшне папаши Грауманна, но принадлежала общине, и они не были бы клеббовскими жителями, если бы не высчитали, что старик еще должен им кое-что заплатить за пользование лошадью. И он не был бы папашей Грауманном, если бы не надумал доказать им, что старая кавалерийская лошадь не годится для полевых работ и к тому же жрет больше, чем заслуживает. В результате община продала ему эту лошадь по сходной цене, разрешив выплатить всю сумму в течение пяти лет. Затем папаша Грауманн продал перекупщику эту скотину, не желавшую таскать плуг, и при этом еще нажил сто марок. Община потребовала возмещения этих ста марок, а когда последовал отказ, затеяла судебный процесс. Процесс, на котором хорошо заработали два адвоката, закончился через год. Много было издержек, и много было вражды.
Героическая жизнь лейб-гвардейской лошади тем временем подошла к концу. Три раза пришлось ей сменить хозяина, и всякий раз ее возвращали назад за полной непригодностью. Устав от позора, она в один прекрасный день просто сдохла на пашне. Но она еще пол года продолжала жить в трех разных процессах, один из которых скототорговец Фридман возбудил в окружном городе против Христиана Грауманна из деревни Клеббов из-за сокрытия серьезнейших изъянов при продаже лошади, выдаваемой за рабочую. Но этот последний процесс кончился победой Христиана Грауманна, поскольку суд отклонил заявление Фридмана, что тот якобы купил эту лошадь в качестве рабочей, как недостоверное, поскольку в округе все знали историю этой лошади.
Старику Грауманну довелось еще дожить до того дня, когда крестьяне вновь настояли на своем праве выдвинуть из своих рядов заместителя председателя воинского союза и на эту должность был избран Генрих Грауманн. На радостях старик заказал увеличенные и красиво раскрашенные фотографии своего сына в парадной форме лейб-гвардейца, а потом пожертвовал под них целую стену в чистой горнице. Русский красный угол с иконами не мог бы быть убран с большим благоговением. Стена была торжественно освящена, весь воинский союз при этом присутствовал, учитель заставил детей петь, а вечером в трактире пиво лилось рекой. Семейство Грауманн снова вырвалось вперед. И клеббовские юнцы после перебранок и драк с парнями из соседних деревень хвастались: «Эй вы, вонючки несчастные, у нас в Клеббове один даже в лейб-гвардии служил!»
Довольный, как Иов на склоне дней, старик Грауманн отдал концы. Ему довелось еще пережить провал главного арендатора Мюллера, который не сумел возобновить аренду на государственную землю. Господину капитану пришлось вместе со своим сыночком, лейтенантом-кирасиром, выметаться отсюда. Грауманнам же, наоборот, удалось получить в аренду свой прежний участок, и Генрих смог жениться на дочери зажиточного крестьянина из соседней деревни, которая принесла ему в приданое десять моргенов хорошей пахотной земли и лошадь. И все только потому, что он служил в лейб-гвардии. Когда же Генрих Грауманн купил еще одну лошадь, он стал двухлошадником, и его назначили даже общинным заседателем. Он был остроумнее своего отца, от которого унаследовал прозвище Бык. Чтобы оправдать это прозвище, он завел себе племенного быка, который был признан общинным быком. Но у него были далеко идущие планы, и имя им — земля!
IV
Началась первая мировая война, и Генрих Грауманн стал солдатом. За неделю до призыва он произнес громовую речь о кавалерийских сражениях и о том, как следует на полном скаку изничтожать французов. Он был в. кирасе, в высоком шлеме, с громадным палашом в руке. «Полк лейб-гвардии с гордостью может называть себя единственным!» — так было написано под портретом в чистой горнице.
