Владимир Яременко-Толстой - Девочка с персиками
– Давай возьмем Ольгу! Это – русская певичка, она поет вокзальные песни. Деньги ей тоже нужны.
– Давай! Может еще кого-то?
– Я подумаю, но, предупреждаю, я буду выступать голым!
– Это хорошо! Студентам понравится! У нас на славястике такая скука!
О славистической скуке я знал. Это было болото. В довершение ко всему профессором русской литературы туда взяли живой труп некого
Аверинцева – советского академика-аппаратчика, совершенно не умевшего преподавать и смертельно больного. Он всю свою жизнь прорылся в книгах, издавая бесчисленные наукообразные, но абсолютно безсистемные труды по русскому эпосу и влиянию на него Византии.
У него не было своей концепции и своей школы. Студентов он боялся. Лекции читал невыносимо. Это был антипод академика Лихачева, действительно серьезного и глубокого ученого, занимавшегося тем же, но по-другому. Подобных кадавров, душивших все живое, на славястике было немеряно. Поэтому мне представлялось делом чести положить на них свой хуй.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Лобковый герпес. Чудесное исцеление. Триумф моего хуя.
– Владимир, я вылечился! – заорал Ив, соскакивая с подножки мюнхенского поезда.
– Не пизди, – сказал я. – Чудес не бывает! Как это ты вылечился?
Лечился-лечился, вылечиться не мог, почти два месяца, а тут за неделю он вылечился! Хуйня на постном масле! Я тебе не верю!
– Нет, правда! Хочешь посмотреть?
– Не хочу.
– Но я вылечился! Вылечился!
– Как?
– Пошел в Мюнхене к врачу. Причем к обычному терапевту, а не к венерологу. Говорю – "дайте мне направление к хорошему специалисту", а он взглянул и отвечает – "это у вас лобковый герпес, надо выписать мазь и все пройдет".
– И выписал?
– Выписал. Я помазал первый раз и сразу все эти язвочки присохли.
Помазал второй – еще лучше. Уже почти ничего нет! Скоро смогу ебаться!
– А что же здесь тебя так странно лечили?
– В Вене просто хуйовые врачи!
– Да, я об этом уже много раз слышал. Здесь нет закона, защищающего права пациентов, если ты чем-нибудь заболел, то из тебя делают большую дойную корову и лечат не от того, только чтобы срубить побольше капусты. Несколько лет назад одному мужику по ошибке отрезали яйца! И врачей даже не наказали! Все газеты об этом полгода писали, смаковали подробности.
– Да ты что?!
– Да, это было в AKH – большом госпитале на Гюртеле. Там у них просто конвейер. Мужику должны были вырезать пупочную грыжу. Cделали короткий наркоз. Он очнулся, а грыжа на месте, зато в другом месте ничего нет, он стал кричать, звать на помощь. Но тут уж – зови-не-зови!
– Пиздец!
– Да, такова Австрия! Здесь многие законы еще со времен Франца
Иосифа и Гитлера до сих пор действуют. Например, здесь в юриспруденции есть такое понятие как "Doppelbeschtraffung", то есть человека за один и тот же проступок можно наказывать два раза.
Причем за какие-то совершенно абсурдные вещи. Например, за неуплату церковного налога. Этот налог ввел Гитлер для католиков, поскольку
Ватикан поддерживал его политику уничтожения евреев. Надо платить процент с дохода католической церкви. Многие студенты на это забивают хуй. Тогда к ним приходит экзекутор и забирает компьютер, плеер, мебель и другие ценные вещи. А потом приходит еще один экзекутор, поскольку оказывается, что дело по неуплате церковного налога рассматривается сразу в двух судах. А если какой-то крупный предприниматель или политик налоги не платит, то ему нихуя не бывает. Или если врач тебе яйца отрезал, то врачу тоже нихуя.
– Но это же полный беспредел!
– Да, эта страна живет по законам Франца Кафки!
– В Англии тоже хуйовая медицина, там тебя даже не лечат.
– А здесь лечат, но не от того.
– И это в конце второго тысячелетия!
– Увы, человечество не становится добрей и гуманней!
– А как же эволюция?
– На эволюцию всегда есть революция. Когда становится слишком хорошо жить, начинаются войны и государственные перевороты, чтобы компенсировать непомерное добро непомерным злом.
– Значит, я даже не могу пожаловаться на доктора Рауха?
– Пожаловаться ты, наверное, можешь, но это совершенно ничего не даст. Практики его не лишат, компенсацию тебе не заплатят.
Расслабься, дорогой, тебя просто отъимели по полной. Представляешь – ведь они кассировали с твоей страховки за каждый укол и еще количество прижиганий, наверное, тоже считали.
– Суки! Мне хочется пойти и их всех отпиздить!
– Успокойся!
– В мире так много несправедливости!
– Неправда, мир справедлив, но только к тем, у кого есть деньги и власть, а к тем, у кого их нет, нет, так всегда было и это логично.
Ив привез из Мюнхена ключ от дома на берегу Средиземного моря, где светило солнце и росли зеленые пальмы. По пути во Францию мы решили заехать в Венецию, чтобы встретиться и пообщаться с Анной
Итальянской, с которой я познакомился в Питере на съемках фильма. Мы планировали сделать остановку в Италии на несколько дней. Оставшиеся до отъезда дни Ив жил в "Арт-Фабрик", а срать ходил в паб "Кенгуру".
Если же его подпирало ночью, он срал на газету и выбрасывал говно в мусорный бачок на улице. Мыться он заходил ко мне.
– В Вене у меня есть троюродный дядя, – сказал он мне вскоре после возвращения из Германии. – Его надо найти!
– Давай найдем, – согласился я. – Надеюсь, он – богатый еврей, который даст нам денег!
– Он, конечно, еврей, но не богатый и денег не даст, – отвечал француз.
– Тогда зачем нам его искать?
– Просто потому, что он мой дядя!
Дядю мы нашли в телефонной книге. И Ив ему позвонил. Он видел дядю всего один раз в жизни, когда был еще школьником. Дядя жил недалеко от "Арт-Фабрик" в небольшой муниципальной квартире с женой и кучей уже взрослых детей. Все они сидели на социале, но подрабатывали, забивая в компьютер какие-то данные из актов какого-то министерства. Дядя обрадовался Иву и напоил нас чаем.
Он сразу же захотел посмотреть новое жилище своего племяша, и мы повели его в "Арт-Фабрик".
– Отлично, – похвалил помещение дядя. – У меня есть прокачка для туалета, мы его починим. А вот спать, на таком диванчике, явно не удобно. У меня в подвале есть большая старая кровать, на которой я зачал всех своих детей. Это – семейная святыня! Но я готов отдать ее вам, чтобы вы на ней тоже что-нибудь зачинали! У этой кровати хорошая энергетика, она располагает к занятиям сексом.
– Но почему вам ее не оставить себе? Мы ведь можем ее сломать!
– Не сломаете, она крепкая, в случае надобности выдержит Содом и
Гоморру. А я нею не пользуюсь. Когда я понял, что детей мне уже достаточно, я разобрал ее и унес в подвал. И вы представляете? Моя жена, которая до того беременела как кошка, вдруг перестала беременеть?!
Мы пошли за кроватью. Это было чудное сооружение с толстым пружинным матрасом. Кровать была огромной. Она занимала почти половину зала, превращая всю галерею в спальню. Мне это не понравилось.
– А как же нам устраивать выставки, если здесь будет стоять кровать?
– Ничего, пусть стоит, она не мешает, – сказал Ив, неожиданно меняя тему. – Кстати, а что ты будешь читать в институте славястики?
– Буду читать украинскую лирику.
– Украинскую лирику? Ты пишешь стихи по-украински?
– Да, пишу… Я ведь жил на Украине несколько лет. Тусовался в
Одессе и во Львове. С украинской литературой вообще кранты. Там ничего не происходит. На Украине нет ни одного поэта, который бы чувствовал язык. Поэты пишут на суржике – причудливой смеси русского и украинского или же канцеляритом.
– А когда ты все это написал?
– Уже давно, но эти стихи до сих пор остаются невостребованными.
– Ты никогда не читал их на публике?
– Никогда! Но я сделаю это на закате 20 века, чтобы Украине не стыдно было потом обернуться назад. Чтобы хоть что-то осталось в ее культурном наследии. Чтобы можно было внести эти стихи в школьные хрестоматии!
В венском институте Славястики никогда не собиралось и никогда не соберется больше столько людей, как в тот декабрьский вечер 1999 года. Даже на выступление Нобелевского лауреата Бродского в 1992 году пришло во много раз меньше.
Срывая с себя одежду, я вскочил на кафедру, с которой читали свои мертвые лекции живые трупы. Свои трусы я бросил в толпу беснующихся студенток, и она их поглотила. Мой хуй болтался в воздухе на уровне их лиц, губ, носов и я чувствовал, что она рассматривают его с большим интересом.
Возвышаясь над ними, я обрушил на них поток своей поэзии. Они смеялись, аплодировали и не хотели меня отпускать. Но я кончил, точнее сказать – дочитал и спрыгнул вниз, чтобы смешаться с народом и промочить водкой пересохшее от декламации горло.
Запела Ольга. Ко мне подошел Преподобный.
– Привет, – сказал я. – Не думал, что тебя здесь увижу!
– Меня пригласила Фиона, жена Перверта, я тебя с ней сейчас познакомлю, она здесь учится, – сказал он.
