Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
— Он делает это просто тебе назло, родной мой, — сказала она Эзре. И была права, как бывала права во всех других случаях, когда повторяла эти слова.
О эти другие случаи! Незаслуженные удары, детские ссоры, споры, злые шутки! «Коди, прекрати сию же минуту, — говорила она сыну. — Думаешь, я не вижу, что ты задумал? Оставь своего бедного брата в покое. Эзра, не обращай на него внимания. Он делает это тебе назло». В те давние времена Эзра покорно кивал, пытаясь поверить матери: он обожал старшего брата. Но сейчас он сказал:
— Какая разница, почему он сделал это! Важно, что сделал. Украл ее.
— Если ее можно украсть, сынок, зачем она тебе?
Эзра молча посмотрел на нее — безжизненный, мрачный, не человек, а ходячая боль. Она знала, что за чувство он испытывает. Разве она сама не пережила такого? Она помнила, что было, когда муж бросил ее, — вся она была словно открытая рана, глубокая пустая яма, окруженная обрывками прежнего «я».
Она заметает мусор к середине комнаты, собирает пустые бутылки и коробки из-под сигарет. Эзра тем временем закладывает разбитые окна кусками картона. Он работает методично и усердно. Взглянув на него, она замечает, что на его спине проступило темное пятно, очертаниями похожее на орла. Окна так и пестрят картонными квадратами. Еще год-другой, и работать им придется в темноте. Закладывая картоном окно за окном, они словно замуровывают сами себя.
Когда Коди вернулся с Рут после медового месяца, он стал еще красивее — гладкий, смуглый, изящно одетый. Но Рут по-прежнему была дурнушкой: не девчонка, а крысенок с торчащими рыжими волосами, с тонкой нежной кожей в веснушках, с лихорадками на губах и красными пятнами на лице; строгий коричневый костюм, купленный, видно, специально для этого случая, мешком болтался на ее угловатом худом теле. С годами Перл поняла, что любое платье на Рут сидело нескладно (естественно на ней выглядели только мальчишечьи джинсы, которые она носила, когда была вместе с Эзрой). Перл зорко, внимательно следила за новобрачными, стараясь сделать для себя какой-то вывод об их браке, но они не выдавали секретов. Рут сидела сцепив ладони; Коди положил руку на спинку дивана, он не касался Рут, но давал понять, что она принадлежит ему. Он много говорил о ферме. Они поедут туда сегодня же вечером. Огород сажать сейчас уже поздно, но по крайней мере они все там приберут и обдумают планы на следующую весну. Именно этим и займется Рут, а Коди вернется в Нью-Йорк. При этих словах Рут кашлянула и пошарила рукой в кармане жакета. Перл показалось, Рут хочет достать сигаретку, но она мгновенно вынула руку из кармана и замерла в прежней позе. Честно говоря, Перл больше не видела, чтобы Рут курила.
Потом приехал Эзра, без своей блок-флейты, неестественно притихший, каким он стал после ухода Рут. Остановился в дверях и посмотрел на них.
— Эзра, — непринужденно произнес Коди, а Рут встала, протягивая ему руку. Она выглядела испуганной. И это немного смягчило сердце Перл. (По крайней мере Рут поняла, что они наделали.)
— Как дела, Эзра? — спросила Рут дрожащим голосом.
Эзра ответил, мол, у него все нормально, и, переминаясь в дверях с ноги на ногу, попытался завести общий разговор. Перл даже показалось, что со временем им удастся наладить отношения. В конце концов, выбор спутника жизни — всего лишь эпизод в истории семьи, незначительный, преходящий.
Но Эзра забросил свою блок-флейту, был подавлен, вял и каждый вечер перед сном говорил односложно: «Спокойной ночи, мама». У Перл сердце кровью обливалось. Ей так хотелось сказать: «Эзра, поверь мне, она ничтожество. Ты стоишь дюжины таких Рут Спиви! Дюжины таких, как они оба. Даже при том, что Коди мой сын…» Что и говорить, она любила Коди. А тот с детства неизменно отталкивал ее, и сестра его почему-то вечно сторонилась матери; так кто же оставался у нее, кроме Эзры? Он был всем для нее. Он один открывал ей свою душу. Когда он был ребенком, она порой пугалась, а вдруг случится рано потерять его, — одна из уродливых гримас судьбы — отнимать у человека то, что ему всего дороже. Она смотрела, как он медленно бредет по улице в школу, задумчиво опустив желтую, словно у утенка, голову, и ее неожиданно охватывало предчувствие, что она видит его в последний раз. Потом, когда Эзра возвращался из школы, переполненный новостями, и рассказывал о своих друзьях, об играх в мяч, каким приземленным, каким обычным и даже назойливым казался он ей! А еще раньше, давным-давно, малышом, он, бывало, забирался к ней на колени и обнимал ее за шею своими маленькими тонкими руками, а она упивалась исходившим от него запахом теплых сдобных булочек и думала: «Вот ради чего стоит жить. Вот ради этого я и живу». Нехотя она разрешала ему слезть с ее колен и убежать. (А они говорили, что мать властная, настырная. Много они понимали.) В детстве он разговаривал, будто чирикал, так забавно, его щебет разливался по всему дому, как журчание воды… Когда же все стало меняться? С годами он превратился в застенчивого, скрытного ребенка, пристально смотрел вокруг своими сияющими серыми глазами и только невразумительно мычал. Ее беспокоило, что он не встречается с девушками. «Ты не хочешь позвать кого-нибудь домой? Пригласи кого-нибудь из друзей на воскресный обед», — предлагала она. Он качал головой, от смущения не в силах произнести ни слова. Краснел и опускал свои длинные ресницы. Глядя на его залитое краской лицо, Перл сомневалась, думает ли он вообще о девочках и всяких таких вещах. К тому времени отец оставил их, а от Коди, который был старше Эзры на три года, помощи никакой, он все время гонялся где-то за девчонками. Потом, став взрослым, Эзра так и… Честно говоря, он мало чем отличался от того Эзры, каким был в детстве. Можно сказать, он навсегда так и остался ребенком — ни бахвальства, ни заносчивости, свойственных большинству мужчин, в нем не было; он по-прежнему был мягок, молчалив, с удовольствием хозяйничал в своем ресторане и возвращался домой умиротворенный и усталый.
Она ужаснулась, когда он познакомил ее с Рут. Не девушка, а уличный сорванец! Но Эзра просто обожал ее. «Мама, я хочу познакомить тебя с моей… с моей Рут». Перл немного сомневалась: может, она с самого начала не сумела приветить Рут как следует? Но кто поставит ей это в упрек? Особенно теперь, когда все так обернулось, кто скажет, что она была не права? И все-таки Перл невольно сомневалась… Если бы она встретила Рут более приветливо, может, они поженились бы раньше. До того, как Коди осуществил свой гнусный замысел. Или, если бы она заставила себя до конца понять… Она снова и снова возвращается к той же мысли: если бы она рассказала Эзре о кознях брата, вмешалась в ситуацию, которая была не столько ухаживанием, сколько мощной атакой, нагнетанием и низвержением лавины событий… С другой стороны, глупо было бы надеяться, что ее вмешательство возымеет какое-то действие. Чему быть, того не миновать. И ничьей вины тут нет. (Единственным виновником можно было бы считать Коди, потому что он вечно стремился быть первым; прирожденный игрок, он жаждал завоевать абсолютно все, даже то, что было ему совершенно ни к чему, вроде этой рыжеголовой пигалицы, которая никак не отвечала даже обычным его запросам.)
Перл открывает гостиную, чтобы проветрить. Пахнет здесь отвратительно. Она распахивает настежь входную дверь, стараясь не наступать на доски веранды — ведь того и гляди провалишься. Ей вспоминается, как через неделю после их медового месяца она попросила Эзру отвезти Рут на ферму разные мелочи — лишние сковородки, постельное белье, щетку для ковров, которой не пользовалась. Скрывался ли за этой просьбой некий умысел? Если нет, то почему она, как любая хорошая свекровь, не поехала вместе с ним проведать невестку?
— Я не хочу туда ехать, — сказал Эзра.
Но Перл настаивала:
— Поезжай, дружок.
Она не строила никаких планов — честное слово, — но остается фактом, что позднее в то утро, неторопливо перемывая посуду, она разрешила себе пофантазировать: вот Эзра подходит сзади к Рут и обнимает ее, Рут сперва сопротивляется, скорее для виду, а потом приникает к нему… Неужели нельзя изменить содеянное? Что они все натворили?
Но Эзра вернулся таким же подавленным и сказал только, что Рут благодарит за сковородки и белье, а щетку возвращает, потому что на ферме нет ковров.
В субботу, как ураган, примчался Коди со всеми вещами, которые Эзра отвез Рут.
— Это что такое? — спросил он у Перл.
— Как видишь, Коди, кастрюли и простыни.
— Зачем Эзра привез их?
— Я попросила, — сказала она.
— Я этого не потерплю! Нечего ему околачиваться у нас на ферме!
— Но, Коди, он же сделал это по моей просьбе. Поверь.
— Верю, — ответил он.
На следующей неделе Перл снова попыталась уговорить Эзру съездить на ферму — отвезти Рут ковер из столовой и все ту же ковровую щетку. Но он отказался.
