Макс Нарышкин - Downшифтер
Он яростно замычал что-то и стал тереться щекой о плечо. Руки его, со вздыбленными ногтями, лихорадочно дрожали.
Оглядевшись, я увидел открытую дверь, в которую вошел, лежащие на полу плоскогубцы и несколько луж крови. От каждой из них тянулся кровавый след ножек, и я догадался, что батюшка находится в таком положении никак не меньше десяти минут. Интересно, что бы он делал, оказавшись в таком виде за дверями своего храма?..
Наверное, я был близок к состоянию грогги, если задавался сейчас таким вопросом, вместо того чтобы освобождать священника.
А он смотрел на меня умоляющим взглядом и опять что-то замычал. Он терся щекой о плечо, и я наконец-то понял, чего он хочет…
Прозрение мое наступило слишком поздно. Догадайся я сорвать скотч мгновением раньше, все дальнейшие события пошли бы совершенно по иному сценарию. Но случилось то, что должно было случиться…
В тот момент, когда я вместе с волосами отодрал скотч и отец Александр, обретя возможность говорить, вскричал от боли, за спиной моей раздался выстрел.
Мне обожгло плечо, я инстинктивно повалился на пол, и последний живой звук, который я услышал от священника, был оборванный глухим ударом вскрик.
Заряд картечи, врезавшись в грудь отца Александра, перевернул его вместе со стулом, и сноп блестящей черной жидкости покрыл почти сплошным пятном икону, на которой смиренного вида женщина держала младенца…
Откатившись в сторону, я вскочил на ноги и с разбегу нырнул в стулья, предназначенные для прихожан. Стулья с грохотом разлетелись, раздался треск — видимо, восемьдесят пять килограммов живого веса с разбега на стулья в этом зале еще никогда не опускались.
Ожидая новых выстрелов, я пополз в угол спиной вперед. Окровавленный священник на полу, полумрак и я, двигающийся как мутировавший и до сей поры отсиживавшийся в подвале таракан… Этот кисловато-сладкий запах вместо воскового… Так не должно быть в церкви. И я, ожидая приближения убийцы и глядя в изувеченное предсмертной мукой лицо священника, вспомнил его слова о том, что привел в этот город Зверя.
И сейчас я хотел видеть его, я позабыл о Лиде, о том, что привело меня в этот город, я лишь хотел видеть того, кто стал причиной всех, не только моих бед. Чувствуя, как без стыда и опаски за смертный грех вхожу в неистовый гнев, я вскочил на ноги и закричал:
— Иди же сюда, ублюдок!!
Ответом мне было разнесшееся по храму эхо.
— Иди и прикончи меня!..
Выслушав трижды свои слова и окончательно обезумев, я шагнул к первому попавшемуся стулу и ударом ноги отсек ему ножку. Схватив ее, словно осиновый кол, я ринулся к иконостасу.
— Тогда я убью тебя!..
Ворвавшись в пристройку храма, откуда и начинал свой путь, к священнику, я дико осмотрелся. Наверное, ужасен был я в тот момент, с расщепленной ножкой стула в руке и окровавленным рукавом костомаровской рубахи.
— Где ты, гад?!!
Прогрохотав каблуками по лестнице, я вбежал в кабинет отца Александра, в котором совсем недавно меня едва не пожрала геенна огненная. Боже, каким наивным мне это теперь казалось… Теперь, когда перед глазами моими стоит искаженное мукой лицо священника и залитая его кровью стена храма…
Тяжело дыша, я перевел дыхание.
Кабинет напоминал мою комнату, когда я пришел в нее после Гомы и его мясников. Бумаги с угловыми штампами Русской православной церкви, счета, ведомости, записки, письма — все было разметано по полу и находилось в плачевном состоянии. Видимо, тот, кто был озадачен поисками, не слишком беспокоился о последствиях. Рядом с бюро я увидел смятую тысячную купюру. Если не ошибаюсь, рядом с ней должно было находиться в том же состоянии еще около пятидесяти таких же. Но их не было. Очевидно, они приглянулись тому, кого я сейчас разыскивал со смешной ножкой от стула в руке…
Задыхаясь от ярости и удивляясь тому, что страх исчез, я бросился вниз по лестнице и в конце коридора увидел распахнутую настежь дверь.
А я точно помню, что, войдя, задвинул щеколду…
В оглушенной произошедшим церкви оставались только я, живой, но помешавшийся, да мертвый отец Александр.
Ножка вывалилась из моей руки, и я побрел туда, откуда пришел минуту назад. В зале было по-прежнему тихо, лишь за стенами храма начали свой трезвон пичуги. Отец Александр, отец Лиды, лежал на спине, и глаза его были устремлены в небо, которое он почитал за спасение.
Опустившись перед ним на колени, я протянул руку, но вдруг отдернул ее. Разрешено ли мне?..
Но потом решился и, положив пальцы на веки священника, закрыл ему глаза.
Видит ли это бог, которому молился покойный, что происходит со мной и другими в последние дни? Если да, то я предпочитаю оставаться убежденным атеистом.
Не знаю зачем — наверное, меня вел уже не Сатана, я подошел к залитой кровью священника иконе и снял ее со стены.
Если бы мне по дороге в больницу кто-нибудь встретился, участь моя была бы ужасна. Убийство церковнослужащего для хищения из храма икон — есть ли в мире что-нибудь еще более кощунственное, не считая, конечно, убийства матери?
Когда я влез в окно пустующей палаты, прошел по коридору и зашел в кабинет доктора Костомарова, который, я точно знал, сейчас на работе, глаза его округлились до размера куриных яиц и прическа медленно поползла на затылок.
Окровавленный, к чему, в принципе, ему можно было уже привыкнуть, я стоял посреди его кабинета, прижимая к груди огромную икону. Он увидел в моих глазах что-то такое, что никак не могло поднять его с кушетки и оставить в покое местную газетенку.
— Отца Александра убили, — глухо сказал я.
— Кто? — едва ли не через минуту выдавил он.
— Не знаю…
— За что?
— Безумец пришел и зарезал… За что священника убивать?.. За то, что святой дух в души грешные впущает…
Слава богу, Костомаров пришел в себя. Звякнув шкафом, он вынул оттуда что-то, хрустнул и приказал садиться на кушетку. Я сел, чувствуя на ней тепло его тела, и закрыл глаза. В плечо мое вошла игла, но я, зная о ее присутствии в себе, боли не чувствовал. Потом доктор тревожил мою рану, обжигал ее перекисью, а я сидел как истукан, и никаких ощущений, кроме пустоты, во мне не было.
— С тобой с ума сойдешь… Зачем ты приволок образ сюда?
Я посмотрел на покрытую подсохшей кровью икону и пожал плечами.
Руки вечно спокойного Костомарова затряслись, и он, кажется, начал сдавать. Я его понимаю. Не каждому судьба дарит радость познакомиться с таким забавным малым, как я. Каждый мой визит к новому другу носит кровавый характер, и я его хорошо понимаю, хорошо.
— Нас с тобой посадят, — запричитал он, — обязательно посадят! Оставлять нас на свободе уже не имеет смысла, мы представляем угрозу для общества! Ты находишь мертвую старуху — она гниет, а мы молчим! Потом ты режешь двоих урок — они стынут, а мы снова молчим! Сегодня ты тоже решил выходной себе не делать, поскольку пришел из церкви с окровавленной иконой Троеручицы и с мозгами священника на одежде! На моей — заметь — одежде! Что будет в обед?! — ты приволочешь в мой кабинет обезглавленный труп главы администрации?!
— Заткнись, — проронил я и закрыл глаза. — Я пришел к отцу Александру, потому что был уверен в том, что это он украл мои деньги из тайника. Мне нужны мои деньги, без них я не смогу увезти отсюда Лиду. Бабку и другого пастыря прикончил Гома, это бесспорно… Он же, верно, убил и отца Александра… Всем нужны мои деньги… И каждый решил отыграть их самостоятельно… Но они не знакомы с первым законом миллиардера Баффетта…
— Что за первый закон? — раздраженно выкрикнул Костомаров, натягивая резиновые перчатки, прежде чем взяться за липкую икону.
— Большие суммы не исчезают бесследно и не возникают из ничего.
— Это закон Ломоносова, мать твою…
Икона вошла в мешок, и он, приоткрыв окно, опустил ее на землю.
— Восемьсот тысяч рублей — немалая сумма, если судить с точки зрения местного жителя. Но из-за нее не будут убивать, Игорь… — Я посмотрел на заляпанные кровью ботинки. — Люди, приехавшие из Москвы, за восемьсот тысяч резать не станут, вот в чем дело… Им нужны четыре с половиной миллиона долларов, и они почему-то ищут их у меня, хотя я уверен в том, что их прикарманил Бронислав и теперь на глазах своей компании играет роль народного мстителя.
Костомаров попросил излагать мысли точнее, он хотя и понимает, что мудрость моя не что иное, как последствия реланиума, но сейчас не тот случай, чтобы ложиться на кушетку и отдыхать. Я согласился с этим предложением и сказал, что в церкви остались следы, остались отпечатки, что касается моих, то лучше всего они сохранились, конечно, на лакированной ножке стула. Доктор внимательно выслушал, после чего заметил, что он мне, конечно, друг, но садиться ему не улыбается. В нем, сказал Костомаров, еще теплится план приехать в Питер и отбить у второго хорошего друга свою девушку.
