Джонатан Троппер - Все к лучшему
— Липитор и топрол, — отвечает он.
— Нитроглицерин не пьете?
— У меня нет болей в груди.
— И сейчас не болит? — скептически уточняет девушка.
— Я просто немного запыхался, — признается Норм.
— Говорят, вы бежали очень быстро, — продолжает медсестра, бросая многозначительный взгляд на его пузо. — Не похоже, чтобы вы регулярно занимались бегом.
— Ваша правда.
— С таким диагнозом вам не стоило рисковать.
— Вы прямо как моя мама, — Норм силится улыбнуться, но медсестре не до шуток.
— Вам бы следовало вызвать скорую.
— Лучше позвоните моему доктору. Его зовут Ларри Сандерсон, он член этого клуба. Он сейчас где-то на поле.
— Он сегодня здесь?
— Да.
Извинившись, медсестра выходит из кабинета. Норм приободряется и улыбается нам.
— Вот видите, — говорит он. — Я не зря старался.
— Невероятно! — Джед качает головой и смеется. — Так вы притворялись?
— Всегда должен быть запасной план, — подтверждает Норм.
Мне же не до смеха.
— Но шрам у тебя на груди настоящий, — замечаю я.
— Да, — соглашается Норм, оглядывая шрам. — Настоящий.
— Что с тобой случилось?
— У меня был сердечный приступ. Прямо во время бизнес-ланча. Пришлось делать шунтирование. — Норм слезает со смотрового стола и натягивает свитер.
— У тебя была операция на открытом сердце, и ты мне даже не позвонил? — недоумеваю я. — Неужели тебе не хотелось, чтобы в такой момент рядом были близкие люди?
Норм грустно смотрит на меня.
— Еще как хотелось. Я боялся, что умру, так и не помирившись с вами. Поверь, ни о чем другом я тогда не думал.
— Так почему же ты нам не позвонил?
Норм опускает глаза, хмурится и качает головой.
— Я не имел на это права, — произносит он голосом, хриплым от затаенной боли. — Знаешь, нет ничего страшнее, чем проснуться в реанимации и не увидеть рядом ни единой родной души. Понять, что никому нет до тебя дела, как будто тебя вообще в природе нет. Умри я тогда, никто бы обо мне даже не вспомнил. Доктора меня поздравляли, а я жалел, что не умер у них на столе. — Норм откашливается, утирая набежавшую слезу тыльной стороной грязной ладони. — Это был худший день в моей жизни, — признается он наконец. — При том что мне и без того жилось несладко.
— Надо было позвонить мне, — настаиваю я.
— Эх, если бы да кабы…
— Какая же ты все-таки скотина.
Норм поднимает на меня глаза.
— Старая песня.
Наш разговор прерывает приход медсестры, которая привела доктора Сандерсона. Его присутствие здесь после злоключений этого дня кажется чем-то фантастическим — настолько нереальным, что я лишаюсь дара речи. Со времени нашей последней встречи он ничуть не изменился, разве что без белого халата кажется шире в бедрах. Как и прочие члены клуба, он одет в белую рубашку и коричневые хлопчатобумажные брюки; доктор встревоженно оглядывает нашу заляпанную грязью одежду и чумазые лица.
— Прошу прощения, — бросает он Норму, — мы с вами знакомы?
— Вы знакомы с моим сыном, — отвечает тот, указывая на меня.
— Здравствуйте, — тупо говорю я. — Я Закари Кинг, ваш пациент.
— Я вас помню, — соглашается Сандерсон и хмурится, пытаясь понять, что происходит. — Что случилось?
— Сегодня мне должны были сообщить результаты биопсии, — поясняю я. — Но вас не было в клинике, и никто мне ничего не сказал.
Тут до Сандерсона доходит, в чем дело, и широко распахнув глаза от удивления, он спрашивает меня:
— Значит, вы приехали сюда, чтобы встретиться со мной?
— Я всего лишь хотел узнать результаты анализов, — киваю я.
На виске Сандерсона бьется багровая жилка, на скулах играют желваки. Доктор впивается в меня взглядом.
— Это неслыханно, — раздраженно произносит он. — Это просто недопустимо.
Он резко разворачивается и хочет уйти, но Джед опережает его и загораживает дверь.
— Послушайте, — говорит он. — В конце концов все мы ошибаемся. Я верю, что вы никогда сознательно не заставили бы пациента лишних три дня в холодном поту дожидаться результатов биопсии. Я понимаю ваше раздражение, но есть вещи и поважнее, вы согласны? — Он снимает с пояса сотовый телефон и протягивает доктору. — Пожалуйста, позвоните в клинику.
Сандерсон сверлит Джеда взглядом, достает собственный телефон и отходит в угол, чтобы пообщаться без лишних ушей. Я жду, пока доктор договорит, и мое сердце отбивает отчаянную морзянку, воздух густеет, словно я вдыхаю сироп. Я лихорадочно пытаюсь помолиться, сочинить хоть какое-нибудь связное послание Всевышнему, но при мысли о Боге представляю себе картинку из книги о сотворении мира и рае, которую читал ребенком: у Адама были темные глаза и рыжеватые волосы, а Ева была брюнеткой с красными, как вишня, губами и такими большими наивными голубыми глазами, что мне уже тогда хотелось встряхнуть ее и сказать: даже дураку понятно, что от змея ничего хорошего ждать не приходится. Бога изобразили в виде бьющих из облака лучей света, похожих на спецэффекты, но в детстве я об этом не задумывался. Тогда я воображал себе Бога похожим на Адама. Тут меня осеняет, что образ Господа, с детства сложившийся у меня в голове, на самом деле не что иное, как грубое подобие того нарисованного Адама с фиговыми листьями на причинном месте. Вот кому я молился в те редкие минуты, когда на меня нападала такая блажь, и последствия этой путаницы с религиозной точки зрения оказались самыми плачевными.
Сандерсон захлопывает телефон и с невозмутимым видом подходит ко мне. Спустя мгновение он заговорит, но сейчас время застыло, оно больше не движется. Как сквозь лупу, я вижу темные поры на его носу, круглые волосяные фолликулы бороды, бритвенные порезы вокруг кадыка. Я успеваю разглядеть каждую морщинку на коже, даже те, которые только намечаются, заметить щупальца лопнувших капилляров в его левом глазу.
— Результаты биопсии отрицательные.
Норм заключает доктора в медвежьи объятия и отрывает его от пола, а Джед издает сдавленный вопль и хлопает меня по спине. Внутри меня хлопают двери, войска идут в атаку и отступают, и облегчение затапливает улицы, все мои органы дрожат, меняют форму и положение, приспосабливаясь к новой реальности.
— Что за команда! — восклицает Норм и, отпустив Сандерсона, обнимает нас с Джедом. — Ну не молодцы?
— Пришли, увидели, получили! — добавляет Джед, и они с Нормом хохочут.
Сандерсон кивает мне.
— Скорее всего, это было обычное скопление кровеносных сосудов, — поясняет он. — Если кровь в моче не прекратится, мы можем их удалить, но, я думаю, все и так рассосется.
— Понятно, — говорю я. — Огромное вам спасибо.
— Не за что, — отвечает он. — А теперь вам лучше вернуться домой и переодеться.
На прощание он еле заметно улыбается, показывая, что даже таким чопорным самовлюбленным кретинам, как он, изредка все же приятно сообщить хорошую новость.
Медсестра протягивает нам три клубные рубашки взамен наших мокрых вещей — жест гостеприимства, который кажется неоправданно щедрым, пока в кабинет не заходит член правления и не предлагает нам подписать три заявления об отказе от всяких претензий. Норм с деланым вниманием читает документ, отчего сотрудник клуба принимается нервно шаркать ногами, но в конце концов мы все подписываем и выходим из клуба, на этот раз через парадную дверь.
— Вот видишь, — произносит Джед, обхватывая меня за шею, когда мы идем к машине. — Ни полиции, ни рака. Все хорошо.
Я улыбаюсь и киваю, недоумевая, почему же это меня совсем не радует.
Глава 30
— Не понимаю, — говорит мне Джед. — Ты только что узнал, что у тебя нет рака. Почему же ты сидишь с такой кислой миной?
Мы зашли отметить хорошую новость в кафе «Люксембург». Норм, утомленный сегодняшними волнениями, попросил отвезти его домой — хотел принять душ и подремать — и велел принести что-нибудь из кафе.
— Нет, почему, я рад, — отвечаю я.
— По тебе заметно, — язвит Джед. — Ты даже не позвонил Хоуп, чтобы ее успокоить.
— Хоуп не знает, что мне было из-за чего волноваться.
Брови Джеда взмывают так высоко, что смахивают на два вопросительных знака.
— Ты не сказал Хоуп про биопсию?
— Не-а.
Подгоревшим кусочком картошки фри Джед чертит в кетчупе закорючки.
— Так что у вас с Тамарой? — наконец интересуется он.
— Ничего, — машинально отвечаю я, но под пристальным взглядом Джеда признаюсь: — Кроме того, что я, похоже, в нее влюбился.
Джед выпрямляется и опускает взгляд на тарелку.
— Ты с ней спишь?
— Ты в своем уме? — возмущаюсь я. — Нет, конечно.
— А что тогда?
Я со вздохом откидываюсь на спинку стула.
— Сам не знаю, — отвечаю я. — Полная неразбериха. Я люблю Хоуп и уверен, что она тоже меня любит. Но на самом деле на моем месте мог оказаться кто угодно. У нее есть свой список требований к мужчине. Каким-то из них я отвечаю, и она считает, что сумеет меня изменить, чтобы со временем я стал соответствовать и остальным. Мы встретились, нас потянуло друг к другу, и мы решили, что это любовь. С Тамарой все иначе. Нам ничего не надо объяснять: мы понимаем друг друга без слов. Мы это не выбирали: так вышло само собой, как будто давно нас поджидало. Это как настоящая, чистая любовь, такая, какой я ее представлял, пока не отчаялся и не решил, что так не бывает, — я умолкаю, чтобы перевести дыхание. — Похоже, я слишком рано сдался.
