Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)
– Ладно, хватит пены и трепотни, – обратился он непосредственно к М'келе. – Доставай настоящее.
М'кела специалист, всегда имел что-то в загашнике. Он поднялся с зебры и пошел в голову автобуса. Там широким жестом он выхватил из-под водительского кресла металлический ящичек. Это был ящик для рыболовных снастей с полочками, выдвинувшимися одна за другой ступеньками и разделенными на ячейки с надписями. Из маленькой ячейки «Королевская муха» он вынул липкий черный комок размером с гольфовый мяч.
– Афганский, – сказал он, катая его в пальцах, как яйцо.
Он отщипнул от него основательный кусок и разогрел газовой зажигалкой. Когда кусок размягчился, он раскрошил его в глиняную чашку индейской трубки и зажег. Едва поднялась над ней струйка душистого дыма, как по лесенке ищейкой взбежал в автобус Перси. Он с пруда учуял запах.
– Хах! – пропыхтел он, на ходу потирая руки. – Чуть не опоздал.
Он надел большую ковбойскую шляпу Квистона, чтобы дальше не обгорали нос и шея, и повязал шею ярко-желтой банданой с галстучной пряжкой в виде головы антилопы. Похож был теперь на ковбоя-лилипута.
Он плюхнулся на подушки и отвалился назад, сцепив на затылке руки, – свой в компании. Когда трубка мира вернулась к М'келе, он передал ее шкету. Перси выпустил колоссальный клуб дыма.
Дэви курить не стал.
– Делает человека слишком мирным, – объяснил он, открыв очередное пиво. – А время у нас не мирное.
– Поэтому мы с Перси и сваливаем.
– В Канаду, я слышал? – спросил Доббз.
– В нее, – сказал М'кела, снова набивая трубку. – Устраивать приют.
– Приют для дезертиров, – буркнул Дэви.
– Согласись, Дэйв, – сказал Доббз, дипломатично пожав плечами, – энтузиасты и патриоты обычно не нуждаются в приюте.
В первые годы нашей бесславной «полицейской операции» Ф. К. Доббз служил пилотом в морской пехоте и летал на большом вертолете «Хьюи» над осиными гнездами вьетконговцев. После четырех лет службы демобилизовался в чине капитана с медалями и благодарностями и сундучком, полным бирманской травы. Он был единственным среди нас ветераном и нисколько не огорчался из-за планируемого бегства М'келы, в особенности под умиротворяющим действием его гашиша. Дэви же, наоборот, все больше и больше был недоволен М'келой и его планом. Это видно было по тому, как он хмурился над своим пивом. Когда индейская трубка М'келы дошла до него, он отбил ее кулаком.
– Мне хватит честной огненной воды Большого Белого Отца, – проворчал он. – От вашего хипового добра только в сон клонит.
– Я просидел за рулем со вчерашнего полудня, – спокойно сказал М'кела, принимая трубку. – Сонный у меня вид?
– Наверное, таблетки жрал или кокс нюхал всю дорогу, – проворчал Дэви. – Видел я таких спортсменов.
– Ни таблетки. Ни понюшки. Только пыхнул хиповым. Разок. Но уверен, большие белые отцы, ни один из вас не наберется смелости попробовать половину того, что я соображу.
– Я! – пискнул Перси.
– А ты вообще помалкивай, – велел Дэви и, отпихнув мальчишку, натянул ему шляпу на глаза. – Ковбой недоделанный.
Я встал между Дэви и М'келой.
– Амфетамин, что ли, курил?
М'кела не ответил и отвернулся. Он взял глиняный самовар, открыл его и вытащил комок сухих зеленых листьев.
– Ничего особенного, – сказал он с улыбкой. – Обыкновенный мятный чаек…
Он затолкал комок в трубку, потом из ящика для снастей, из ячейки с надписью «Крючки с поводками» вынул маленький пузырек. Осторожно отвинтил крышку.
– …и немного С. Т. П.[123]
– Брр, – сказал Бадди.
Доббз согласился:
– Это точно.
Мы не пробовали этот наркотик, но слышали о нем: особый депрессант, военная разработка, вещество, которое должно было лишать боевого духа и расстраивать сознание вражеских солдат. От него отказались после того, как несколько подопытных добровольцев сообщили, что оно не расстраивает сознание, а наоборот, способствует концентрации. Эти счастливчики докладывали, что оно не только обостряет реакции и удваивает энергию, но вдобавок избавляет от иллюзий.
Армия остереглась применять его – даже на своих солдатах.
При виде пузырька присутствующие смущенно умолкли. Бородатый мох перестал шуршать по крыше. На глазах у всех М'кела вынул из волос длинный костяной ножик с очень узким изогнутым лезвием. Он поддел острием крохотную горку белого порошка, положил в трубку с мятой и повторил это еще два раза.
– Наблюдайте, – сказал он и взял трубку в рот.
Запустив в чашку длинное голубое пламя зажигалки, он глубоко затянулся и, сощурясь, задержал воздух. Через несколько секунд глаза его широко раскрылись, снова превратились в щелки, и в них блеснуло непонятное веселье. Он с наслаждением выдохнул и протянул трубку моему двоюродному брату. Дэви опустил глаза и покачал головой.
– Нет, этого большого белого отца увольте, – сказал он.
– Пожалуй, попробую крошку, – вызвался я, решив, что кто-то должен поддержать честь семьи. – В интересах науки.
М'кела зарядил трубку. При этом он покачивался и что-то нежно, невнятно напевал. Руки его плясали в такт, совершали какие-то художественные движения. Когда он взял пузырек, пыльный луч света проник в окно и лег на зеленое стекло пузырька. Волосы у меня на руках встали дыбом. Я откашлялся и посмотрел на брата.
– Хочешь попробовать со мной эту супердурь?
– Я даже у себя в машине ее не пробовал. Пойду наберу сухого льда для клеймения. Пошли, Перси. Поучись хоть какому-то делу.
Бадди встал и, подталкивая Перси, направился к двери. Я посмотрел на Доббза. Он тоже встал.
– Пойду с динамиками разберусь, босс.
Забой должен был привезти бочонок от Лаки, а Бако захотел пописать. Один за другим они вышли из автобуса, остались только мы с М'келой.
И трубкой. Я допил пиво и поставил бутылку под табурет.
– Ну, как ты говоришь, приступим?
М'кела отдает мне трубку, подносит голубой огонь. Над глиняной чашкой поднимается зеленый дымок. Мята холодит горло, прохладный мятный, резкий дым холодит, прохла…
Все замирает. Зеленый дымок, пылинки в солнечном луче. Движется только М'кела. Он въезжает в поле зрения, глаза веселые. Спрашивает, как пошло. Отвечаю: пошло. Он говорит: освободись, дыши легко, пой вместе с ним, не давай ему пугать себя. Дыши легко. Хорошо, и не двигайся, пока не почувствуешь потребности. Не двигайся, босс. Хорошо, как теперь тебе местность? Местность, босс? Да. Своя местность… Как она теперь выглядит? Выглядит, теперь она выглядит, по-моему, выглядит, ты прав, выглядит, как будущее!
М'кела кивнул и улыбнулся. Я вскочил на ноги.
– Пошли клеймить коров!
– Йа-ху-у! – завопил М'кела.
Мы вышли в полдень Четвертого июля. У Доббза на полной громкости гремела «Ни с того ни с сего» Джеймса Брауна и «Феймос флеймс»[124], и дули ветерки, и танцевали листья, и голуби белели в небе, как электрические лилии.
Я был новым человеком для новых времен.
По пастбищу мы двигались уверенным строем, как хорошо обученное войско. М'кела наступал по правому флангу, я – по левому, Бетси в арьергарде спокойно давала указания, а в промежутках действовали быстроногие ребята. Стадо пыталось прорваться справа, и его сдерживал отряд М'келы. Оно бросалось налево, и здесь наступало мое отделение. Мы загнали всех телят, не дав прорваться ни одному диверсанту.
Клеймение проходило еще более четко. Дети отделяли одного теленка, загоняли в угол, мы с М'келой подбегали к нему, валили на бок и держали. Пока Бадди мешал длинным металлическим клеймом в баке с сухим льдом и метиловым спиртом, Бетси выстригала шерсть на боку животного овечьими ножницами. Потом держали все за все места, а Бадди прикладывал замороженное железо к выстриженному месту на положенные шестьдесят секунд. Если выстрижено было хорошо, и клеймо было достаточно холодное, и животное удалось удержать, то волосы на клейме вырастут снежно-белые. Никто не двигался, не кричал, не мычал в эту священную минуту.
Потом Бадди произносил: «…шестьдесят», и мы с радостным криком отпускали теленка. Заклейменный вскакивал и выбегал в свободный коридор, а войско окружало следующего новичка.
Если раньше я был под впечатлением от живости и силы М'келы, то теперь изумлялся себе. Мы ловили и заваливали телят одного за другим с легкостью – а некоторые весили под сто килограммов. И все – благодаря крохотной порции порошка. Я понял, почему его прозвали так же, как суперприсадку для гоночных машин. Я действовал не только с удвоенной мощностью, но и был заново смазан – работал без трения, без размышлений. Никаких мыслей о добре и зле, о верном и неверном, ничто не задерживало решений, не препятствовало ровному ходу. Это было как лыжный спуск с крутого склона или езда на гребне волны – полный ход.
И женщины даже не чувствовали, что мы торчим.
Дэви стоял у бочонка, пил пиво и хмуро наблюдал за нами. Он ни разу не двинулся с места, чтобы помочь, и только раз я увидел на его лице улыбку – когда Перси предложил нам способ избавиться от лишнего труда.
