Индия Найт - Моя жизнь на тарелке
— Я уезжаю один, — говорит Роберт. — Фирма предоставила мне жилье. Я буду жить и работать в Париже без вас, Клара.
Все равно не дошло.
— Как это? Почему?
Ха! Так и спросила: «Как это? Почему?»
— Потому что я от тебя ухожу, — отвечает Роберт. — Я ухожу, Клара.
* * *Мир не рушится. Земля не уплывает из-под ног. Сознание меня не покидает, и желчь не разливается, и меня не выворачивает наизнанку. Мне не хочется ни выть, ни скандалить. Я спокойна.
— Но мы ведь управляемся.
— Я понял, что мне этого мало. Как и тебе.
— Ты любишь меня? То есть… когда ты меня разлюбил?
— Конечно, люблю. — Роберт вздыхает.
— Как таксу. Ты любишь меня как таксу.
— Да, — беззлобно соглашается Роберт. — Наверное, ты права.
— И тебе этого мало?
— Да. Со вчерашнего вечера. Наш разговор расставил все точки над i. Я много думал. Месяцы. Годы, если уж начистоту.
— Вчера была истерика. Не бросай меня только за то, что я однажды закатила истерику.
— Никакой истерики. Ты была права. Я не забочусь о тебе, не люблю тебя так, как тебе хочется. — Роберт слизывает с кончика пальца капельку крема от пирожного.
— Я не хочу, чтобы ты уходил.
— Прости. — Он пожимает плечами. Нервно и немножко комично.
— Дети, — всхлипываю я. — Ты бросаешь наших ребят! Ты их бросаешь, как последний подонок.
Роберт складывает ладони, будто молится. Возможно, так оно и есть. Возможно. Откуда мне знать? Что я вообще знаю о собственном муже?
— Да, Клара. Но я буду приезжать к ним на выходные. Они и не заметят.
Собственно… он прав. Так оно и есть. Только от этого не легче.
— Свинья ты, Роберт. Долбое… свинья! Задрал голову выше зада и думаешь, что познал мир.
Роберт щелкает зажигалкой. Своей.
— У-уф, — издает он с грустью.
* * *Разумеется, я пытаюсь спешно покинуть чайную, и, разумеется, мое элегантное отступление портят пакеты с подарками, которые цепляются за каждый стул.
От меня уходит муж. От меня уходит муж, с которым мы прожили восемь лет. Мой загадочный, скрытный, неуловимый муж меня бросает. Неужели у него роман? Разведу костер и сожгу все его костюмы! И спляшу на руинах его жизни.
Я рыдаю и рыдаю, никак не могу остановиться, произвожу нескончаемые потоки соплей. Заливаюсь слезами на ложе молодоженов, всхлипываю на унитазе. Стыд, позор и унижение переполняют меня. Мой муж меня не любит… я ему даже не нравлюсь… Он меня бросил, бросил, бросил. Сволочь. Какая сволочь!
— О деньгах не беспокойся, — говорит Роберт несколько часов спустя. Он позволил себе войти в номер и даже снять пиджак. — О доме тоже. Дом перепишем на тебя.
— Плевать мне на твои сраные деньги!
— Тогда из-за чего такие переживания?
— Из-за чего?! Из-за себя. Из-за себя я переживаю!
— Quelle surprise, — отзывается Роберт.
Ах, какой сюрприз? Не очень уместное замечание, правда? Меня бросили. Моя жизнь катится в тартарары. Если даже в этот момент мне не дозволено переживать, то объясните хотя бы почему?
— Почему? — Кроме как у Роберта, спросить больше не у кого. Высмаркиваюсь, как трубач на репетиции. Плевать. На все плевать. — Почему ты настаиваешь на моем эгоизме?
— Потому что ты эгоистка, Клара.
— В чем? Я думаю о наших мальчиках. Это пункт первый. О себе, в конце концов. Пункт второй. Далее, пункт третий — о том, что скажут люди…
— Ради бога, Клара, кого волнует, что скажут люди?
— Меня волнует, скотина! — ору во всю глотку. — Меня волнует, понял? Жалостливые взгляды, объяснения — это все для меня. Это мне будут улыбаться снисходительно, а вслед шептать: «Неудивительно, давно было заметно». Это мне предстоит выслушивать соболезнования и советы типа «Мужайтесь, дорогая». Хотя… — я фыркаю, — боец все снесет, верно? Тем более несгибаемый боец. Который никогда не плачет. — И я снова заливаюсь слезами.
— Пожалуйста, Клара, — морщится Роберт. — Пожалуйста. Прекрати. С тобой все будет прекрасно. С мальчиками тоже.
— Неужели? Боже, все это похоже на дурной сон. Нет, скорее на дрянной фильм: «Мы с мужем и мальчиками любим друг друга безмерно, но больше не можем жить вместе». Безумие какое-то. Мы ни разу не ссорились при них. Они решат, что это шутка. Наши друзья тоже. Нет! Наши друзья решат, что я делаю из мухи слона, что я устроила катастрофу от скуки.
— Ради бога, Клара. Не мне тебя учить, как с этим справиться. Посоветуйся с Кейт, если уж на то пошло. И не забывай — я и так неделями не видел мальчишек.
— Ненормально, согласись.
— Как раз нормально.
— Неужели? Однако крайне странно для любого отца, если только он не работает ночным сторожем. В большинстве своем отцы успевают перед завтраком поцеловать своих детей. В большинстве своем отцы радуются возможности вернуться домой пораньше, чтобы лишних полчаса побыть с детьми… даже искупать их. Дерьмо! Плевать на все, но только не на детей! Мальчишки должны быть счастливы. Им нужна семья и стабильность. Стабильность, Роберт. А ты… А ты их предал.
— Стабильности от меня, увы, не получили ни они, ни ты, Клара, — спокойно говорит Роберт.
— Они ведь маленькие дети. Им нужны мама и папа, и уютный дом, и хомяки.
— Ты все упрощаешь. — Роберт со вздохом берет наш чемодан. — С тобой им проще и веселее. С тобой им спокойно. И ты никогда не исчезаешь из дома.
— Правильно. Ты это делаешь за нас двоих, Роберт.
Жалость к себе убивает. В прямом смысле. Я хочу умереть. Я хочу, чтобы меня не было. Нырнуть бы в ванну и чикнуть по венам. Сунуть бы голову в духовку. Которой здесь нет. Я лежу на кровати, скрючившись гигантским эмбрионом, и слушаю, как Роберт собирается. Как он ходит по комнате, открывает шкаф, достает свои вещи и складывает их в чемодан. Очень аккуратно складывает. Не швыряет как попало, а тщательно сворачивает, разглаживает складки, ботинки упаковывает в обувные картонки — разве что не сетует на нехватку папиросной бумаги с монограммой, которой можно переложить барахло.
Господи, что за дикая боль в затылке. Как ломит виски. Я начинаю раскачиваться вперед-назад. Роберт затихает. Я слушаю тишину.
И вдруг понимаю, что больше не хочу умирать. Не знаю, что произошло, но это так. Произошло — и все тут. Я больше не хочу умирать.
Да, ничего не поделаешь, это не по правилам. По правилам мне положено страдать неделями и месяцами. В идеале — годами. Таять на глазах в доказательство своей тоски, сбросить как минимум килограммов пятнадцать. За это время я должна познать мир и себя, осознать красоту женской дружбы, а на ублюдках-мужчинах поставить крест. Но однажды мне полагается — все по тем же правилам — невзначай упасть на крепкую мужскую грудь, в которой обитает родственная душа, и взлелеять надежду на единственное в своем (мужском) роде исключение. А еще полагается записаться в фитнесс-клуб. И завести собаку.
Спасибо, нет. Есть же, в конце концов, и предел.
Не подумайте, будто я внезапно очнулась от своего эмбрионного состояния, загорланила песни и выдала джигу. Тем не менее свет в конце тоннеля явно блеснул. Я просто заплатила по счету за то, что притворялась счастливой столько времени. Финал был очевиден, а унижение — плата за многолетний спектакль. Хватит притворяться. Хватит делать вид, будто все это свалилось на тебя из ниоткуда. Ты все это время лгала. Ты ведь знала, к чему все идет, но продолжала лгать. А теперь все закончилось. Что ж, надо встать. И взглянуть на себя в зеркало. И умыться. И услышать голос Кейт: «Дорогая моя, я понимаю твое состояние, но это не повод так распускаться». И в самом деле. Ведь никто не умер. И впереди жизнь. И все будет хорошо. Могло быть и хуже, помнишь? Могло быть гораздо хуже.
* * *Теперь мы — семья с двумя чемоданами. Роберт упаковал свои вещи и спустился в магазин за новым — для меня. Очень мило с его стороны. И я сложила в новый чемодан все свои покупки. Я возвращаюсь в Лондон, а Роберт остается в Париже — он «еще не готов расставить все точки». Он заказал себе номер в маленьком недорогом отеле. В свою квартиру он сможет переехать через несколько дней, так не перешлю ли я туда его вещи? У Роберта уже есть визитка его долбаного «Vogue Hommes», на которой он аккуратным почерком выводит свой новый адрес. Мы скоро увидимся, обещает Роберт, — в следующий уик-энд. А мальчикам он позвонит прямо сегодня…
От запаха аэропортов меня всегда мутит — вонь бензина, пластмассы и резины, — но парижский Орли в 8.30 утра пахнет особо — кофе и круассанами.
Мы сидим и пьем кофе. Я голодна.
— Мне жаль, — говорит Роберт, — мне искренне жаль, правда.
— Что-нибудь еще?
— Нет, Клара. Все эти годы у меня была только ты. — Голос Роберта спокоен, и я верю ему.
Я верю ему. Его костюмы могут не опасаться огня и ножниц, я их не трону.
— Но все кончилось, не так ли?
