Грэм Грин - Сила и слава
— …И мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца, полную благодати и истины… — Литургия кончилась.
«Через три дня я буду в Лас-Касасе, — сказал он себе. — Я исповедуюсь и получу отпущение…» Но мысль о девочке, сидевшей на свалке, невольно возвращалась к нему, вызывая чувство мучительной любви. Какой смысл в исповеди, если любишь плод своего греха?
Когда он проходил по амбару, люди опускались на колени. Он снова увидел маленькую группу индейцев, женщин, у которых крестил детей, Педро; трактирщик тоже был здесь: он стоял на коленях, закрыв лицо пухлыми ладонями, на пальцах у него были четки. Он казался добрым человеком и, возможно, таким и был. Священник подумал: «Я, наверное, потерял способность понимать людей. Быть может, та женщина в тюрьме была там самым лучшим человеком». В тишине раннего утра заржала привязанная к дереву лошадь, и вся свежесть утра вливалась через открытую дверь.
Около мулов ждали два человека. Проводник прилаживал стремена, а рядом с ним, почесывая под мышкой, со смущенной и опасливой улыбкой ждал его приближения метис.
Он был подобен слабой боли, которая напоминает человеку о его недуге, или неожиданному воспоминанию, доказывающему, что любовь все-таки не умерла.
— Так… — сказал священник. — Не ожидал тебя здесь встретить.
— Конечно, отец, не ожидали! — Он почесывался и ухмылялся.
— Ты привел с собой солдат?
— Что вы такое говорите, отец? — запротестовал он неуверенным смешком.
За его спиной, в открытой настежь двери, виднелась мисс Лер, которая готовила священнику бутерброды; она уже оделась, но еще не сняла сетки для волос. Она заботливо заворачивала бутерброды в вощеную бумагу, и ее спокойные движения производили странное впечатление чего-то нереального. Реальностью был метис.
— Какую штуку ты выкинешь теперь? — спросил священник. Быть может, метис подкупил проводника, чтобы тот увел его обратно через границу? От этого человека всего можно ждать.
— Вы не должны так говорить, отец.
Мисс Лер беззвучно скрылась из глаз, словно во сне.
— Не должен?
— Отец, я пришел сюда… — казалось, ему нужно было перевести дух, прежде чем он сделает свое удивительно высокомерное заявление, — пришел по долгу милосердия.
Проводник кончил седлать одного мула и взялся за следующего, укорачивая и без того короткие мексиканские стремена. Священник нервно усмехнулся:
— По делу милосердия?
— Да, отец. Вы единственный священник по эту сторону от Лас-Касаса. А человек умирает.
— Какой человек?
— Янки.
— Что ты несешь?
— Я говорю о человеке, которого искала полиция. Он ограбил банк. Вы знаете, о ком я говорю.
— Я ему не нужен, — нетерпеливо сказал священник, вспоминая облупленную стену и лицо с фотографии, которое смотрело на праздник Первого Причастия.
— Он добрый католик, отец! — Метис не смотрел на священника и почесывал под мышками. — Он умирает, а ни у вас ни у меня нет на совести столько, сколько у этого человека.
— Было бы хорошо, если бы у нас не имелось кое-чего похуже.
— Что вы хотите сказать, отец?
— Он только убивал и грабил, но он не предавал.
— Матерь Божия! Я никогда…
— Мы оба предавали, — сказал священник и повернулся к проводнику. — Мулы готовы?
— Да, отец.
— Тогда трогаемся.
Он совершенно забыл о мисс Лер. Другой мир протянул к нему руку через границу, и он снова ощутил себя беглецом.
— Куда вы направляетесь? — спросил метис.
— В Лас-Касас.
Он с трудом взобрался на мула. Метис уцепился за его стремя. Ему вспомнилась их первая встреча; он слышал ту же смесь жалоб, просьб и оскорблений.
— Хорош священник! — вопил метис. — Если бы только ваш епископ слышал это. Человек умирает, он хочет исповедоваться, и только потому, что вам хочется попасть в город…
— Ты считаешь меня таким дураком? — сказал священник. — Я знаю, зачем ты явился. Ты у них единственный, кто может меня опознать. А в этом штате они меня преследовать не могут. Теперь, если я спрошу, где этот американец, ты мне скажешь, я уверен, можешь ничего не говорить, что он как раз по ту сторону границы.
— Ошибаетесь, отец, он как раз по эту сторону.
— Миля-другая не имеет значения. И никто здесь ничего не докажет.
— Просто ужасно, отец, когда тебе не верят, — сказал метис. — Только потому, что однажды я действительно…
Священник тронул мула с места. Он миновал двор мисс Лер и повернул на юг. Метис трусил, держась за его стремя.
— Помню, — сказал священник, — как ты уверял, что никогда не забудешь моего лица.
— Я и не забыл! — с торжеством в голосе ответил метис. — Иначе я не был бы здесь. Послушайте, отец, скажу вам откровенно. Вы не представляете, как соблазнительна награда для такого бедняка, как я. А когда вы мне не поверили, я решил: буду поступать так, как он обо мне думает. Но я добрый католик, отец, и если умирающий зовет священника…
Они взбирались по пологому склону пастбища мистера Лера, который вел к ближайшей цепи холмов. В шесть утра здесь, на высоте трех тысяч футов, было свежо; там, наверху, сегодня ночью будет очень холодно — им предстояло подняться еще на шесть тысяч футов.
— Зачем мне совать голову в твою ловушку! — нервно сказал священник.
Все было совершенно нелепо.
— Взгляните, отец!
Метис держал клочок бумаги; знакомый почерк привлек внимание священника — крупный, старательный детский почерк. В эту бумагу завертывали еду — она была в жирных пятнах. Он прочел: «Принц Датский спрашивал себя, должен ли он совершить самоубийство; или лучше продолжать терзаться сомнениями насчет смерти отца, или же одним ударом…»
— Не здесь, отец, с другой стороны.
Священник перевернул листок и прочел единственную фразу, написанную по-английски тупым карандашом: «Ради Христа, отец…»
Мул, которого перестали подгонять, перешел на медленный, ленивый шаг: священник больше не понукал его; этот клочок бумаги не вызывал никакого сомнения. Священник почувствовал, как ловушка неумолимо захлопывается.
— Как к тебе это попало? — спросил он.
— Дело было так, отец. Я был с полицейскими, когда они в него стреляли. Это в деревне, на той стороне. Он поднял ребенка, чтобы им заслониться, но, конечно, солдаты не обратили на это внимания. Это всего лишь индейский мальчик. Они стреляли в обоих, но тот парень скрылся.
— А потом что?
— Дело было так, отец.
Метис положительно стал болтлив. Как выяснилось, он боялся лейтенанта, который пришел в негодование, узнав, что священник бежал; поэтому-то метис решил тоже перебраться через границу, чтобы быть вне досягаемости. Он сбежал под покровом ночи и уже по эту сторону границы (кто знает, где она проходит?) по дороге наткнулся на американца. Тот был ранен в живот.
— Как же он смог убежать?
— Этот человек невероятно силен, отец. Он умирал и хотел священника.
— Что именно он сказал?
— Для этого нужно было всего два слова, отец.
Чтобы подтвердить свои слова, человек нашел в себе силы написать эту записку. Во всей этой истории много пробелов. Но оставалась записка, как надгробный камень. От нее нельзя было отмахнуться.
— Вы мне не доверяете, отец! — воскликнул метис со злостью.
— Конечно, — сказал священник.
— Думаете, я вру?
— Почти во всем.
Он остановил мула и сидел, раздумывая, повернувшись лицом к югу. Ему было совершенно ясно, что это ловушка; быть может, ее изобрел сам метис — он хотел получить вознаграждение. Однако оставался факт: американец был там, и он умирал. Священник подумал о покинутой банановой плантации, где что-то стряслось, о мертвом индейском мальчике, лежавшем на связке маиса; сомнений не было: в нем нуждаются. Человек с таким грехом на душе… Странное дело, он почувствовал радость; в сущности, он так и не верил в реальность этого покоя. Покой так часто снился ему по ту сторону границы и теперь оказался лишь сном. Он начал насвистывать песенку, которую где-то слышал: «Я пошла на поле, розу я нашла…» Пришло время проснуться. Хорош был бы сон, если б на исповеди в Лас-Касасе ему ко всему прочему пришлось бы сознаться, что он отказался принять покаяние человека, умиравшего в смертном грехе.
— А он доживет? — спросил он.
— Наверное, отец, — нетерпеливо дергал его метис.
— Далеко до того места?
— Четыре-пять часов езды, отец.
— Ты можешь ехать на другом муле по очереди с проводником.
Священник повернул своего мула назад и окликнул проводника. Тот спешился и стоял с безучастным видом. Он лишь сказал метису, указывая на седло:
— Осторожней с сумкой, там бутылки отца.
Они медленно поехали назад. Мисс Лер стояла у ворот. Она сказала:
