Филипп Майер - Сын
В субботу она собрала небольшой чемоданчик, сказала Корки, что решила еще раз навестить Джонаса. Села в поезд до Нью-Йорка, а там попыталась отыскать банк – на путешествие, которое она замыслила, денег не хватало, – но выяснилось, что все банки закрыты на выходные. Все-все? Да. В конце концов она добралась до ломбарда рядом со станцией. Человеку за прилавком на вид было за пятьдесят, выглядел он так, словно постоянно недоедал и редко выходил на свежий воздух. Говорил мужчина с сильным иностранным акцентом. Джинни никогда прежде не видела таких евреев. Она протянула ему бабушкин жемчуг.
– Он настоящий?
– Разумеется, – удивилась Джинни.
Мужчина посмотрел куда-то ей за спину, на улицу, наверное решил, что ее там кто-нибудь ждет. И вдруг сунул ожерелье в рот, будто собирался его съесть. Но только потер каждую жемчужину о передние зубы. Потом осмотрел их через лупу.
– Вас сюда прислал полисмен?
– Нет.
– Я интересуюсь, зачем вы принесли мне эту вещь.
– Увидела вашу вывеску, – недоуменно пожала плечами Джинни.
– Это ваше, что вы хотите продать?
– Да.
Он внимательно посмотрел на нее, но больше ничего не сказал.
– А что это у вас за шапочка? – спросила она, стараясь быть вежливой.
Он пробормотал что-то вроде кичпа.
– Я иудей. К сожалению, плохой, работаю в Шабат. Не волнуйтесь, я не ем детей. Но и купить ваш жемчуг тоже не могу.
– У меня нет денег. Банки закрыты, а мне нужно ехать домой, к родным.
– Мне очень жаль.
Некоторое время оба молчали, потом мужчина заговорил:
– Пойду разбужу своего брата. Но он лишь повторит вам мои слова.
Из задней комнаты вышел еще один мужчина, гораздо приличнее одетый. Он тоже попробовал жемчуг на зуб, изучил через лупу под очень яркой лампой и, наконец, при помощи устройства, похожего на микроскоп.
– Этот жемчуг стоит несколько тысяч долларов…
– Двадцать, – уточнила Джинни.
– Восемь. В удачный день, у идеального покупателя.
– Мне это подходит.
Он улыбнулся:
– Я не могу купить у вас ожерелье. Вы слишком молоды. Простите.
Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Захотелось выхватить у него ожерелье и бежать отсюда, но она заставила себя остаться на месте, чтобы спекулянты увидели, как она плачет.
– Вы слишком молоды, – повторил он.
– Это неважно, я не уйду.
Мужчины переглянулись и принялись что-то бурно обсуждать на непонятном языке. Наконец тот, что был лучше одет, предложил:
– Мы дадим вам пятьсот долларов. Я бы рад предложить больше, но не могу.
– Согласна на тысячу, – сквозь слезы проговорила она.
Вечером она села в поезд до Балтимора. Спустя четыре дня бабушка встретила ее в Сан-Антонио; ей она сказала, что ожерелье украли.
Джинни мало кому рассказывала эту историю, даже Хэнк не понимал ее глубокого смысла. Но на самом деле это был поворотный пункт ее жизни, а в некотором смысле и самый важный момент. Она вышла в большой мир и отступила, а Джонас, при всех своих неудачах, не сдался. Бывали времена, когда она представляла, как сложилась бы ее жизнь, останься она тогда на Севере. Стала бы чьей-нибудь женой, жила бы стабильно и комфортно, как Джонас. Но она не хотела стать такой, как он.
Зато у Джонаса четверо детей, которые его обожают, и дюжина внуков, а ее три особняка стоят пустые. Бессмысленные памятники. Труд всей ее жизни перейдет по наследству к внуку, с которым она едва знакома, – и тот, скорее всего, рухнет под непосильным грузом. Это несправедливо, подумала она, сдерживая рыдания.
Она огляделась. Сомнений не осталось – в комнате пахло газом.
Восемнадцать
Дневники Питера Маккаллоу
1 ноября 1915 года
Из Остина приехал Финеас. Мы теперь любимчики столицы – как же, прикончили девятнадцать своих соседей, да еще двое членов семьи ранены по ходу дела. Финеас поговаривает о должности помощника губернатора.
Гленн дома, но чувствует себя неважно. Они с моим братом долго беседовали о чем-то. Мальчики всегда любили Финеаса: им он представляется юной версией Полковника, вместилищем мужских достоинств. Я, разумеется, не стал делиться с ними своими подозрениями, хотя не уверен, что он оказал бы мне подобную любезность, сложись ситуация иначе, – наверняка вывел бы меня в поле да и пристрелил.
Как двое детенышей из одного помета могут оказаться такими разными?.. Отец, наверное, подозревает, что мама спуталась с каким-нибудь поэтом, нотариусом или иным сопливым очкариком, недомужчиной. Во мне всегда жили два человека: один – еще до маминой смерти, бесстрашный, как мои братья, а второй – после, похожий на сову, неподвижно застывшую на темной ветке при первых проблесках дневного света.
Как отец с Финеасом могли стоять против сотни мужчин и нимало не беспокоиться, о чем те думают? Я вот куска за обедом проглотить не в состоянии, не усомнившись, а не слишком ли много я болтаю или, напротив, чересчур молчалив; достаточно ли я пью или маловато; не громко ли стучу ножом и вилкой, не беспокою ли соседа по столу звяканьем стакана. Но, перелезая через ту стенку у Гарсия, я забыл о себе.
Я ухаживал за их могилой, забытой всеми остальными. В тот день, когда я уже сбежал, их всех зарыли в одной яме: мать, отца, дочерей, внуков, работников. Креста не поставили, да еще из-за твердого песчаника могила получилась неглубокой, мне пришлось натаскать сверху много камней и земли. Старик Педро, который посылал к своим вакерос священника после каждого выкидыша, который всегда оплачивал им обитые гробы и приличные христианские похороны. Я все еще помню дом прежним и заново переживаю шок, завидев обуглившиеся стены и птиц, свободно порхающих там, где должна быть крыша. Старое выдержанное дерево горело жарко. Внутри почти ничего не осталось, лишь гвозди, осколки стекла и металлические обломки. Всякий раз, глядя на руины, не могу до конца поверить, что это не мираж.
Наверное, поэтому я вечно разочарован – жду от мира добра, как глупый щенок. И терзаюсь каждый день, подобно Прометею.
Мы с Финеасом поехали взглянуть, что осталось от каса майор; он сказал, что уже переговорил с судьей Пулом о «налоговых проблемах» Гарсия. Я надеялся, что он осудит махинации крючкотворов, – тщетно. Он даже мне не доверял. Совсем как Полковник.
Видом дома Финеас был потрясен. Я спешился и отправился поклониться могиле, а он так и остался в седле. Должно быть, сообразил, куда я пошел, и не стал приставать с вопросами. В ручье я заметил брошенную кем-то собаку. Заарканил и вытянул ее на сушу.
– Пытаешься отгородиться чертовой стеной, а?
Это, конечно, преувеличение, но я понял, что он хотел сказать.
– Знаешь, Пит, я думал, ты захочешь держаться отсюда подальше. Мне лично тяжко на это смотреть, а ты… – Он покачал головой.
– Педро Гарсия был моим другом.
– О том и речь.
Я ушел на другую сторону дома, где можно было посидеть в патио, наблюдая за окрестностями. Через несколько минут брат отыскал меня.
– Ты не должен держать зла на папу.
– Как ты себе это представляешь?
– Это все равно произошло бы раньше или позже. Конечно, Педро не мог уклоняться от налогов в течение восьми лет. Но есть вещи, которые он вполне мог контролировать…
– Например?
– Выдать дочерей за нормальных парней. Он, видимо, полагал, что они будут счастливы, но…
– Выдать их за белых, ты хочешь сказать.
– Почему бы и нет? Все старые испанские семейства так поступают. Увидел надписи на стенах – и выдал дочь за правильного человека. – Он пожал плечами. – Законы Дарвина в действии, Пит. Нынешняя ситуация предполагает ассимиляцию, но Педро предпочел пойти ва-банк.
Я вспомнил, как Педро уговаривал меня жениться на Марии. Сразу потемнело в глазах и замутило.
– Вы с отцом на многие вещи смотрите одинаково.
– Я ни на минуту не могу забыть о родном доме.
– Ты бываешь здесь два раза в год, – заметил я.
– Думаешь, банк в Остине жаждет выделить полмиллиона долларов на ранчо, которое никто в глаза не видел и о котором известно лишь, что оно заложено-перезаложено, чтобы прикрыть задницы хозяев? А Роджер Лонгория в Далласе? Ты не задумывался, почему он дает кредиты на таких выгодных условиях? Почему он вообще их дает? Как так выходит, что по всему Техасу скотоводство разваливается, а нам так легко достаются деньги?
Я решил сменить тему:
– А папа тем временем тратит деньги на нефтяные подряды.
– Папа чует запах перемен, как гриф за мили чует поживу. У него чутье лучше, чем у нас обоих вместе взятых, он запросто мог бы стать губернатором, если б захотел.
– Сильно сомневаюсь.
Финеас возмущенно качнул головой. Осуждать Полковника все равно что выступить против Бога, или дождя, или белой расы – всего лучшего, что есть на этой планете.
